Список форумов НОВИК НОВИК
Нижегородское Объединение Военно-Исторических Клубов
 
 FAQFAQ   ПоискПоиск   ПользователиПользователи   ГруппыГруппы   РегистрацияРегистрация 
 ПрофильПрофиль   Войти и проверить личные сообщенияВойти и проверить личные сообщения   ВходВход 

Женщины-герои Советского Союза Сыртланова Магуба Гусейновна
На страницу 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7  След.
 
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов НОВИК -> РККА
Предыдущая тема :: Следующая тема  
Автор Сообщение
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:36     Заголовок сообщения: Женщины-герои Советского Союза Сыртланова Магуба Гусейновна Ответить с цитатой

Едва успев покинуть кабину ПО-2, штурман Женя Руднева подошла к заместителю командира эскадрильи Марине Чечневой и восхищенно сказала:
— Вот это летчица! Я совсем не думала, что новенькая так здорово пилотирует.
А новенькая уже рапортовала:
— Товарищ старший лейтенант, пилот Сыртланова боевое задание выполнила. В районе цели — два очага пожара.
Дослушав до конца официальный рапорт, Марина Чечнева дружески произнесла:
— Поздравляю вас, Магуба Гусейновна, с боевым крещением!
Было это холодной декабрьской ночью 1942 года на полевой площадке у станицы Асиновской. Отсюда летчицы женского авиаполка ночных бомбардировщиков наносили удары по фашистским войскам, устремившимся к Кавказу.
Летчица Магуба Сыртланова только месяц тому назад пришла в полк. Представляясь командиру полка Бершанской, она коротко рассказала свою летную биографию:
— Летаю с 1935 года. Последняя должность — командир звена в санитарной эскадрилье. Сейчас одно желание — бить врага здесь, на Северном Кавказе. А дальше, думаю, погоним врага с нашей земли. Раньше прибыть к вам не могла: не отпускали.
Да, в Тбилиси она не раз просила направить ее на фронт. Но командир эскадрильи майор Восканян, сам вынашивавший мечту побыстрее попасть в боевой авиационный полк действующей армии, уговаривал ее:
— Вы же, Магуба Гусейновна, хрупкое создание, физически-то не очень сильная. Я знаю, вы хорошо пилотируете на ПО-2, но для фронта это еще мало что значит. Там нужны летчики-ночники, знающие тактику. Вот схватят вас прожекторы в свои лучи — что будете делать?
Магуба понимала, что командир эскадрильи отнюдь не преувеличивает опасность. Наоборот, на фронте бывает и пострашнее, чем представляется ему. Об этом она недавно узнала из «Красной звезды» — из очерка Константина Симонова, рассказавшего, как воюют экипажи ночных бомбардировщиков. И тем не менее уже никто теперь не уговорит ее сойти с избранного пути.
И она добилась своего.
... Поезд увозил ее на север. Магуба стояла у окна, любуясь снеговыми вершинами Кавказских гор. Здесь ей были знакомы многие ущелья, многие вершины. Здесь она часами летала с курсантами во время длительных маршрутов. А парить над горами или над равниной далеко не одно и то же. В горах пилот всегда начеку. Легкомоторный самолет как щепка среди горных воздушных потоков; ветер может и вознести его и безжалостно бросить на скалы. И горе тому пилоту, который хоть на секунду растеряется. Горы мстят очень жестоко. Тут Магуба вспомнила слова, которые часто повторяли старые летчики:
— Школа гор — великая школа!
Да, полеты в горах, конечно, многому ее научили, можно сказать, даже закалили; однако фронт — это не только горы, это огонь, гибель подруг и, кто знает, может, и твоя собственная гибель...
Снежной чашей вдали блеснул Эльбрус. Вскоре Магуба сошла с поезда и через некоторое время была уже на фронтовом аэродроме.
В первые дни Магуба засела за книги, инструкции, наставления, затем стала летать «на себя». В то время как летчицы полка уходили к линии фронта, она поднималась с инструктором в ночное небо и над аэродромом училась скользить от прожекторов, маневрировать скоростью и по высоте на случай зенитного обстрела. Предстояло летать только ночью. А при ночной темени, как известно, земля очень непохожа на ту, какой ее видишь днем. «Значит, — думала Магуба,— нужно досконально изучить местность, ориентироваться по ее малейшим оттенкам».
Сыртланова внимательно слушала летчиц, когда они докладывали командиру о своих действиях над линией фронта. Особенно восхищали ее смелые, продуманные до деталей маневры черноглазой москвички Марины Чечневой. Двадцатилетняя Марина, уже имевшая к этому времени около двухсот боевых вылетов, могла преподнести предметный урок многим. Хотя Магуба на добрый десяток лет была старше Марины, однако не стеснялась поучиться у нее. И Марине казалось, что для Магубы не было в ту пору важнее дела в жизни, чем выяснить вопросы, как уйти от прожекторов, бесшумно подобраться к цели и обрушить бомбовый груз именно туда, куда требовалось.
На ввод в боевой строй у Магубы Сыртлановой ушло совсем немного времени. Уже через две недели она сдала зачеты по штурманской подготовке, материальной части, бомбометанию и попросила включить ее экипаж в боевой расчет.
Вот после той памятной ночи подружки и услышали первую весть о новенькой:
— Вот это летчица!
Среднего роста, худощавая, с глубоко сидящими серыми глазами и крупным разлетом темных бровей, Магуба никогда бы не произвела впечатления героической женщины. Все в ней выглядело обыденно, и только те, кто летал с ней, знали, сколько силы воли у Магубы и вместе с тем душевного обаяния.
К весне Магуба уже летала не хуже многих ветеранов. Сказывалась упорная учеба минувшей зимой. В это время на аэродром пришла радостная весть: приказом Верховного главнокомандования полку было присвоено почетное наименование «Гвардейский». 8 февраля 1943 года состоялся большой полковой праздник.
— Теперь, когда мы гвардейцы, надо работать еще лучше, еще смелее и яростнее бить ненавистного врага, — призвала командир полка Бершанская.
Так и поступала Магуба Сыртланова.
Начались бои за Кубань.
В ночь на 10 февраля 1943 года, преследуя отступающие немецкие войска по дороге от станицы Поповической, экипаж Сыртлановой бомбовыми ударами вызвал три сильных очага пожара со взрывами. В ночь на 13 февраля он уничтожал войска противника у станицы Славянской.
Весна 1943 года началась упорными боями за господство в воздухе на Кубани. Фашисты пытались взять реванш за зимнее поражение. Экипажи жили исключительно напряженной жизнью. Из ночи в ночь летчицы совершали по пять-шесть вылетов.
Летая смело и спокойно, методично и хладнокровно, Магуба не теряла выдержку в самой трудной обстановке. Может быть, от этого бомбовые удары ее становились все более точными, а эффективность полетов — исключительно высокой. В ночь на 11 апреля 1943 года, несмотря на сильный заградительный огонь, экипаж точно произвел бомбометание и уничтожил немало живой силы противника около станицы Крымской.
В сентябре 1943 года восемь экипажей женского гвардейского полка были направлены в помощь нашим наземным войскам и десанту морской пехоты, сражавшимся под Новороссийском, на Малой земле.
Полеты над Новороссийском требовали большого мастерства и выдержки. Море, горы и ущелья вызывали быструю смену воздушных течений, и поэтому все время приходилось менять высоту полета. Напряжение большое. Каждый экипаж делал по семь-восемь вылетов в ночь. В этих условиях особенно ярко проявилось летное мастерство Магубы Сыртлановой. В ночь на 12 сентября 1943 года, вылетев в район Новороссийска для выполнения боевого задания, экипаж был обстрелян сильным зенитным огнем противника. Магуба Гусейновна, умело маневрируя, точно отбомбилась по цели. Пожар продолжался несколько часов.
Штурман Татьяна Сумарокова, обычно веселая, жизнерадостная москвичка, вдруг стала скучной.
— Что с тобой, Таня? — спрашивали подруги. — Может, заболела или влюбилась?
В те дни еще немногие знали, что поблизости, на этом же фронте, где летал их полк, сражался с врагом отец Татьяны: письма со штемпелем полевой почты отца приходили уж очень быстро. А за последнее время писем не было. И мать из Москвы с тревогой писала: «А от отца ничего пет. Может, ты, Танечка, сможешь что-нибудь разузнать?»
Вот и ходит Татьяна, девушка с мечтательными карими глазами, мрачнее тучи. А ведь ей через несколько часов предстоит лететь вместе с Магубой на боевое задание (теперь Татьяна — боевой штурман Магубы).
В воздухе холодно. Блещут вдали звезды. И зачем только война? Татьяна внимательно поглядывает на компас. Магуба ведет самолет уверенно — стрелки фосфоресцирующих приборов будто застыли в своей неподвижности. Внизу вспышками огней, пунктирами огненных трасс обозначилась линия фронта. Еще две-три минуты полета — и наступит решающий момент: бомбометание.
— Так держать! — командует Татьяна Сумарокова, нацеливаясь на вспышки фашистских минометов.
Еще мгновение — и бомбы полетели вниз. Там, где только что стреляла батарея, бушует пламя. Значит, удар пришелся точно в цель. Вдогонку самолету зачертили небо эрликоновские трассы. Магуба бросила машину в сторону, со снижением. В небе уже рыскали прожекторы, но на низкой высоте им не удалось схватить самолет... Когда отошли от цели, Магуба сказала:
— Я знаю, Таня, что тебя волнует судьба отца. Вот поверь мне: все будет хорошо!
И несколько месяцев спустя, когда бои шли за освобождение Крыма, Татьяна вспомнила слова Магубы: в тот день она сразу получила от отца три долгожданных письма.
Весной 1944 года полк базировался на Таманском полуострове. Рядом плескались волны Азовского моря.
В свободные минуты девушки ходили на берег, чтобы помечтать о будущем, вспомнить предвоенную жизнь. Какой заманчивой и недосягаемой она им казалась теперь! Скорее бы, скорее бы на землю пришел мир! Чтобы быстрее наступило желанное время, девушки готовы были к самым трудным испытаниям...
Полк совершал ночные налеты на позиции фашистов под Севастополем. С Таманского полуострова добраться до Севастополя не так-то легко, если учесть, что скорость самолета, нагруженного бомбами, не превышала ста — ста десяти километров в час. У летчиц было два маршрута: дальний — над морем и ближний — над полуостровом, когда они пересекали Крым почти по диагонали. Если идти к цели над морем, то в ночь больше двух-трех вылетов не сделаешь. Этот маршрут представлялся и более безопасным: на воде у фашистов не было зенитных батарей, а встреч с боевыми кораблями можно избежать или попросту обойти их.
Сухопутный маршрут таил немало всяких каверз: почти у каждого более или менее значительного населенного пункта фашисты расставили зенитные батареи, в воздухе шныряли ночные истребители. Крымские горы хотя и не очень высокие, но плохо будет летчику, если он ночью собьется с курса и окажется в их власти!
И тем не менее большинство экипажей полка летали над сушей. Еще в ту пору, когда советские войска у Перекопа громили фашистские дивизии, наши летчицы били по подходящим резервам. Теперь же, когда советские дивизии катились по степному Крыму, нужно было усилить нажим на врага, засевшего в Севастополе.
— Даешь Севастополь! — этот призыв был на устах пехотинцев и танкистов, летчиков и моряков. На бомбах, которые они возили на фашистские позиции, оружейницы часто теперь выводили мелом: «За Севастополь!» В освобождение Севастополя Магуба тоже внесла свою долю, делая по пять-шесть боевых вылетов в ночь.
В одну из апрельских ночей Магуба вела тяжело нагруженную машину. Предстояло бомбить аэродром, забитый фашистскими самолетами.
— Подходим к цели! — спокойно произнесла Татьяна Сумарокова.
Штурман уже хорошо видела многочисленные «юнкерсы» на стоянках. Магуба сбросила обороты двигателя, и с шелестящим шумом самолет стал планировать к цели.
Вдруг огненные пики прожекторов разрезали ночную мглу то в одном, то в другом конце города. Над Южной бухтой, над Северной стороной стало светло, как днем. Еще один миг, и фашисты схватили в огненные клещи самолет, медленно плывший в ночном небе.
С каждой секундой стена разрывов зенитных снарядов приближалась. Когда Сумарокова сбросила бомбы, самолет попал в лучи прожекторов. Начался зенитный обстрел. Самолет беспорядочно пошел к земле. Фашисты, решив, что советский самолет сбит, не стали провожать его до самой земли... Прожекторы погасли. А Магуба, потеряв метров пятьсот высоты, поставила машину в нормальное положение и спросила:
— Таня, жива?
— Жива, Магуба!
— Ты знаешь, мотор поврежден. Куда пойдем?
— У немцев на вынужденную садиться не будем! — решительно заявила Татьяна. — Если умирать, так в море!
Магуба потянула в открытое море. Мотор то и дело давал перебои.
Где-то внизу плескались волны Черного моря. Казалось, еще мгновение — и маленький самолет поглотит черная пучина.
Однако мотор тянул, с перебоями, но все же тянул... Магуба сделала пологий разворот на север...
Когда мотор чихнул последний раз и винт остановился, под самолетом была еще вода. Потом легкий толчок, и машина ткнулась колесами в морскую гальку.
Хвост ПО-2 был в воде, а колеса на берегу, родном берегу!
Они вылезли из кабины, бросились навстречу друг другу и обнялись.
Это был самый памятный вылет Магубы Сыртлановой из семисот восьмидесяти совершенных за войну.

Автор: В. Дмитриева
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:37     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Мазаник Елена Григорьевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 169

Елена Мазаник шла на задание. Собственно, если вдуматься как следует, она давно уже ходила в этот дом на задание. И всегда выполняла это задание, обдумывая каждый шаг, рассчитывая каждое движение, которое она сделает, когда пробьет час. Но тогда она не знала, когда именно это будет. Ведь не от нее одной это зависело.
И вот час пробил. В сумочке, небрежно прикрытой вышитым платочком, лежала мина. Маленькая коробочка— смерть, с хитрым и, как уверяют ребята, верным устройством. Хватит ли умения, хватит ли хитрости, сноровки, хладнокровия? О ненависти она не заботилась. Ее хватит с избытком.
Укладывая мину в сумочку, Елена увидела на ее стенке крохотный листик брусники. Хотела снять его, потом раздумала и оставила: пускай остается как марка партизанского леса. Будто этот листик мог придать смертоносному взрыву еще большую силу.
Елена шагала по улицам мимо развалин, мимо немцев, мимо своих сограждан, не видя никого, не слыша ничего. Она вслушивалась в то, что происходило в ней самой. Искала в себе страха, робости. Они спали, но она боялась, что сон их некрепок. Думала Елена и о сестре, которая сейчас собирается в лес и будет ждать ее в назначенное время в скверике. Дождется ли? Думала о тех десятках рук, которые касались мины, прикрытой вышитым платочком.
Как трудна была дорога, бог его знает откуда, к этой маленькой сумочке, прижатой сейчас к Елениной груди!
Мину несла из лесу в корзине с брусникой Мария Осипова — человек большой выдержки, словно это не женщина, а воин, суровый и испытанный в боях. Елена вздрогнула, вспомнив, что немецкий пост едва не заставил Марию высыпать бруснику из корзины. Хорошо, что у партизанки были деньги и она отдала их немцам: «Это вам на бутылку самогона». Мария смеялась, рассказывая о том, как обрадовались подачке солдаты... Знали бы они, что за ягода белорусская брусника!
От нее, наверно, пахло лесом и травами. Наверно, она еще хранила на себе дыхание утреннего лесного тумана и была на ощупь прохладной и чуть влажной.
Елена на минуту прикрыла глаза, почувствовав в них слезы растроганности, умиления. Только этого еще не хватало. Давно-давно она не знала таких слез. Война словно опалила ее сердце. Елена уже начала забывать, что когда-то была способна грустить и плакать по пустякам, радоваться солнечному утру или красивой вещи. Но вот она мысленно коснулась ладонью прохладных ягод, и в лицо ее повеяло дыханием лесной чащи, а к горлу подступили слезы... И тогда ей вспомнилось многое, что казалось связанным с этим дыханием лесной чащи и прохладой ягод, памятных с детства. Вспомнились те дороги и тропинки, которые теперь слились воедино и ведут ее к дому, где должно свершиться правосудие. Вспомнилась ее жизнь до войны. Может быть, вовсе и не легкая и не беззаботная, но все-таки прекрасная, потому что свободная. Особенно прекрасной та жизнь казалась Елене теперь, когда от последних мирных дней ее отделяли долгие месяцы неволи, сквозь которые так трудно было идти, сберегая в душе надежду и веру, пересиливая страх и обращая его в ненависть.
Ей вспомнилась та минута, когда она впервые увидела серо-зеленые мундиры, услышала чужую грубую речь и поняла, что уйти от врага не удалось. Это была именно та минута, которая нередко ломает слабого духом: минута ужаса и отчаяния. Елена видела, что и другие, вместе с кем она уходила из пылающего Минска, тоже во власти этой страшной минуты. Встретили ее по-разному. Кто-то громко рыдал, выкрикивая бессмысленные слова. Кто-то уговаривал слабых, и простые мягкие слова утешения в этой обстановке звучали убедительнее орудийной канонады, тем более что орудия уже молчали.
Немцы мчались по шоссе на машинах и мотоциклах, и вид у них был такой, словно они возвращаются с обычных маневров. Опьяненные легкостью и стремительностью своих побед, они растекались по дорогам и полям Белоруссии, подобно серо-зеленым полчищам саранчи.
Простые и мягкие слова, с которыми кто-то сильный обратился к слабому, помогли Елене справиться с первой минутой ужаса и отчаяния. Но еще долго потом она не могла побороть душевную оторопь, словно все в мире застыло над пропастью смерти. Молча она брела с толпой беженцев, возвращаясь в Минск, уже занятый врагом. На городской окраине также молча отделилась от толпы и пошла меж развалин к своему дому.
В том, что дома не оказалось, не было для нее теперь ничего особенно горестного. После всего того, что она видела на дорогах своего беженства, странным было бы вернуться домой и застать его невредимым. Вокруг бродили тысячи бездомных, обездоленных войной. И хорошо еще, если люди теряли только крышу над головой. Попадались и такие, кто терял гордость, волю к борьбе.
Она нередко спрашивала себя: а какой ты человек, Лена Мазаник? Что тебе надо от судьбы? Только ли выжить, только ли не запятнать чистоты своего комсомольского билета? Родная земля захлебывается в крови, умирает тысячами своих сердец под пулями, на виселицах, в тюрьмах и лагерях. А ты переписываешь листовки, и только. Ты молодая, сильная и, кажется, не такая уж трусиха. Разве ты не можешь сделать больше?
Человеку одному трудно. И в радости, и в горе человек ищет товарищей. Искала их и Лена. Искала упорно, преодолевая лед конспирации, осторожности, полагаясь чаще на интуицию, нежели на осведомленность. К тому времени, как попасть в дом генерального комиссара Вильгельма Кубе, она уже знала, что о ней помнят, что она не просто прислуга в доме врага, она здесь разведчик из стана борцов. Рано или поздно и ее призовут к борьбе.
Прежде чем попасть в это гнусное логово, Лена достаточно навиделась гитлеровской саранчи. Представление о психологии фашиста было довольно ясным. И все-таки этот обер-фашист, гауляйтер Кубе, уполномоченный фюрером утверждать в Белоруссии «новый порядок» любыми средствами, был выродком из выродков.
Надо было видеть этого опьяневшего от крови зверя в домашних условиях, так сказать без мундира, чтобы до конца постичь всю его омерзительную сущность. Надо было своими глазами видеть груды окровавленных вещей, которые мыли и чистили, прежде чем обратить их в звонкую монету для копилки гауляйтера. Надо было видеть, как ползал на четвереньках весь дом в поисках оброненного Кубе пфеннига. Надо было видеть, как панически боялся здоровенный головорез самой пустячной хвори, как он ныл и хныкал от малейшего недомогания.
Прислугу в доме кормили после собак. Прислуга ела то, чего не смогли или не пожелали съесть собаки. Если кто-то, не вынеся голода, съедал кусок тайком, все прочие оставлялись на два дня без всякой еды. «С этими русскими иначе нельзя. Дай им волю, они сожрут весь фатерланд!»
Все это служило неплохой иллюстрацией к высокопарным словесам об избранности «высшей расы» и «великой миссии» германской цивилизации. Жалкие и гнусные мелочи домашнего Кубе в соединении с тем огромным злом, какое он совершал, будучи палачом белорусского народа, являли собой что-то до такой степени омерзительное и зловещее, что поначалу Лене диким казалось наличие у такого существа детей и жены.
Впрочем, только поначалу. Дети гауляйтера оказались достойными выкормышами ублюдка: прислуге они плевали в лицо так просто и легко, как это могут делать только ублюдки. Супруга Кубе, неумная и сентиментальная особа, обожала порассуждать о том, что Вильгельм убивает русских из любви к ним, заботясь о будущем русланда: надо же как-то научить этих грязных свиней жить по-человечески. Добром учиться не хотят, сопротивляются, вот и приходится применять силу. Но разве можно обижаться на него за это, разве разумно кусать руку врачующую?
А «врачующая» рука палача не знала пощады. Убийство для него не было всего лишь ремеслом, хоть и грязным, но хорошо оплачиваемым. Не был Вильгельм Кубе и просто машиной смерти, заведенной и пущенной в ход каким-то вышестоящим зверем. Нет, это было гораздо более мерзкое и утонченное уродство человеческой природы. Это был садист по призванию, получающий от убийства удовольствие; садист, который мог погладить ребенка по головке и сунуть ему леденец, прежде чем спустить курок; сокрушаться по поводу чихания любимой собаки, еще не скинув сапог, в которых шагал по окровавленному плацу, устланному трупами расстрелянных; подписывать реляции о погромах и казнях, чтобы тут же, не переменив пера, сочинять чувствительные вирши про незабудку.
Таковы черты этого уродства.
По ночам, не в силах уснуть от усталости, от постоянной нервной напряженности, Лена перебирала в памяти события долгого, полного боли дня. Прислуга фашиста, крепостная девка, рабыня, вещь. Да к тому же вещь вовсе не ценная, так, бросовая. Можно отшвырнуть ногой и пройти мимо, не заметив, можно побить, убить без всяких последствий.
Нет, это вовсе не были муки оскорбленного самолюбия. Не о нем речь. Можно было бы плюнуть на Кубе и все его кодло, плюнуть и убежать, если бы речь шла о самолюбии некой отдельно взятой Елены Мазаник. Убежать и оставить безнаказанным того, кто унизил, ограбил, убил, угнал в рабство сотни тысяч таких, как она, и миллионам готовит участь, подобную ее участи,— быть вещью, рабыней, крепостной девкой... Всю жизнь не забыть ей тогда пустых глаз гадины, которой она, Елена Мазаник, позволила остаться в живых. Так она думала долгими ночами, а утром снова надевала фартук и наколку, как солдат надевает мундир, и начинала свой новый день в стане врага, копя гнев и ненависть в сердце, дожидаясь своей минуты...
Ждать пришлось долго. Десятки обстоятельств сбегались и складывались непредвиденно и неблагоприятно. И все-таки когда намеченное покушение партизан на Кубе сорвалось и с ней заговорили об этом, Лена поняла, что от нее ждут решения. Того решения, о котором она думала сама, но которое требовало от нее не только ненависти, но и умения. Помимо всего прочего, ей нужно было надежное орудие мести. Трудно заманить в капкан зверя вообще, но еще труднее заманить туда зверя, уже однажды вырвавшегося из капкана. После первого покушения, а главное, после решительных побед Красной Армии гауляйтер стал не только еще беспощадней, он стал намного осторожнее, усилив и удесятерив личную охрану. Надо было усилить и удесятерить осторожность и тем, кто принял решение обложить и умертвить разъяренного зверя.
Именем белорусского народа палач был приговорен к смертной казни. Кровь за кровь, смерть за смерть! Но для большинства из тех, кто принимал это решение, кто знал о нем, Кубе олицетворял собою как бы символ зла и кровавого террора, был как бы адресом всех самых горьких проклятий и самых мрачных пожеланий. Она же ближе видела и его мелочность, и педантичную бюргерскую скаредность, бездушие и бессердечность, и ее ненависть к нему была конкретнее и нестерпимее, словно вот здесь, перед самыми ее глазами, шевелится и дышит отвратительное тело гадины, смертоносное и зловонное.
Сначала собирались его отравить. Но по роду своей службы Лена не имела доступа к пище, тем более к пище Кубе. К тому же приготовленное ему мог случайно взять кто-то другой, и тогда бессмысленный провал неминуем. А этого допустить было нельзя. Магнитная мина со взрывателем казалась самым надежным орудием казни...
И вот она в сумочке, прикрытая платком, смирная и безобидная, с прилипшим к ней брусничным листком. Сколько людей, подвергая себя смертельной опасности, несли ее, чтобы передать в руки ей, последнему звену в этой карающей цепи. Лена снова вспомнила Марию Осипову, как она смеялась, рассказывая о немцах, захотевших брусники, на мгновение похолодела сердцем от страха за Марию и за эту смерть, которую она несла врагу и могла бы не донести.
... Дорога к дому гауляйтера сегодня казалась короче, чем обычно. Хотя шла Лена медленно, часто останавливаясь, чтобы унять расходившееся сердце. Видно, мысли заняли ее так сильно, что она не заметила длины опостылевшего, ненавистного пути.
Солдат у ворот усмехнулся Лене. Кажется, ей повезло. Это был один из тех солдат, которых не коснулась коричневая чума. Он не чурался прислуги, разговаривал с ней как с человеком, и Лена не раз воровала для него папиросы. Но на этом везение пока кончалось: рядом с солдатом стоял офицер.
Предвидя обыск, Лена захватила с собой кроме сумочки портфель с полотенцем, мылом и мочалкой. Его-то она теперь и сунула солдату, который стал с усердием в нем копаться. Лена открыла сумочку, небрежно щелкнув замочком, и держала на весу. Широкая, бессмысленная улыбка застыла на ее лице.
Офицеру наскучило смотреть на возню часового, и он дернул за край вышитого платочка, заглядывая в сумочку. Тогда Лена захохотала, ухватившись за свой платочек, и все повторяла:
— Не надо, не надо, гер офицер, я вам другой, еще красивее, вышью. Отдайте, гер офицер, умоляю вас!
Вид у нее был настолько глупый, и так она перепугалась за свою красивую шелковую тряпку, что офицер брезгливо дернул щекой и сунул руки за спину. Солдат, с улыбкой следивший за ними, протянул Лене портфель, она схватила его, благодарно присела и убежала в дом.
Все там шло своим чередом в это солнечное сентябрьское утро. Пахло кофе, поджаренным хлебом, тем особым духом крепко поставленного дома, где всего вдоволь и все стоит на своих привычных местах. Сколько раз у нее сводило кулаки от этой благопристойной тишины и стерильной чистоты, как она ненавидела этот дом, это логово вымытого, вылощенного зверя!
Она едва дождалась, пока дети уйдут в школу, а Кубиха в каждодневное турне по магазинам. Проводив их глазами, она отошла от окна.
На лестнице лицом к лицу столкнулась с гауляйтером. Встреча была неожиданной. Лена не знала, что он еще дома. Кубе остановился и, нахмурившись, смотрел на нее. Потом спросил:
— Почему такое лицо?
Он сделал кислую физиономию и показал пальцем ей в лицо. Тогда она вспомнила, что он панически боится заразы, и, схватившись за щеку, промычала:
— Зубы болят, гер гауляйтер, замучилась, сил нет. — Зубы лечить надо.
— Позвольте после уборки пойти к врачу.
Он кивнул и прошел мимо. Лена стояла, прислонившись к стенке. Ноги едва держали ее, они стали словно ватные, а руки машинально прижимались к щеке. На улице прошуршала колесами машина: Кубе уехал.
И только тогда она заметила третьего, кто слышал ее разговор с ним. Это был дежурный офицер СД, приставленный к телефону около спальни гауляйтера. «Ну и хорошо, — подумала Лена,—-теперь он знает, что меня отпустили к врачу».
Офицеру было, видимо, скучно, он клевал носом, сидя на подоконнике. Краткое развлечение, пока хозяин разговаривал с прислугой, только на миг оживило его. Ничего особенного не произошло, девчонка будет убирать коридор, и черт с ней, надоело торчать тут и сторожить дурацкий телефон около пустой спальни.
— Господин офицер, — сказала Лена, — на кухне сварили свежий кофе, выпили бы чашечку, а?
Он строго взглянул на прислугу, но, видимо, заколебался. На кухне кофе, девчонки — все-таки веселее, чем торчать тут и глотать скуку.
— Айн момент, — предупредил он и сбежал по лестнице.
Хватит ли ей этого момента, раздумывать было некогда. Она рванула дверь в спальню и вошла в святая святых, куда имела право заходить только специально приставленная горничная. Теперь ей казалось, что она не живой человек, с его страхом, малодушием, неумелостью, а такой же механизм, как эта маленькая магнитная мина, согретая ее рукой.
Едва она поднесла ее к пружинам матраца, как мина плотно приникла к ним и держалась крепко. Потом, словно «айн момент» не имел границ, Лена легла на кровать и, прижав ухо к подушке, прислушалась к тиканью механизма: нет, не слышно. Встала, поправила подушки, двигаясь четко, холодно, как заведенная, и только тогда скрипнула дверь и на пороге встал совершенно белый от бешенства офицер. Она ему невинно улыбнулась и протянула вынутые из-за фартука детские штанишки.
— Ищу нитки, гер офицер, надо заштопать, пока фрау вернется.
Ей было весело, когда он выталкивал ее за дверь...
Только за воротами, когда она уже свернула за угол, к ней вернулось чувство страха. Самого обыкновенного страха за себя. Прежде Лена боялась, что не сумеет сделать то, что она все-таки сделала. Обессилев, она на минутку прислонилась спиной к стенке дома, прикрыла глаза. Перед глазами плыли багряные и зеленые пятна, ноги не держали ее. Где-то совсем рядом, словно по ту сторону стенки, у нее за спиной громко заговорили немцы, тогда она вся напряглась, шагнула и пошла не оглядываясь к скверу, где уже, наверно, ждали ее и откуда должен был начаться ее путь в партизанский лес.... Взрыв произошел ночью. Палач белорусского народа был уничтожен.

Автор: И. КЛИМАШЕВСКАЯ
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:38     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Рябова Екатерина Васильевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 147

Смущенная и взволнованная, она сошла с кафедры под гром аплодисментов. Напряженные годы учебы в аспирантуре увенчались успехом: защищена диссертация на звание кандидата физико-математических наук.
— В годы войны вы достойно защищали нашу Родину, сегодня вы блестяще защитили диссертацию, — сказал декан механико-математического факультета Московского Государственного университета профессор Владимир Васильевич Голубев.
Это было в 1951 году. Кажется, совсем недавно, а прошло восемнадцать лет. Теперь Екатерина Васильевна Рябова является доцентом. Сотни бывших студентов вспоминают ее теплым, благодарным словом. Это она научила их любить механику. Это она, строгая и внимательная, требовательная и чуткая, научила их логически мыслить, глубоко думать, дерзать, верить в свои силы.
... Екатерина Васильевна Рябова. Имя это хорошо знают не только студенты послевоенных лет. Его помнят студенты МГУ сурового 1941 года.
То было тяжелое время для нашей Родины. Фашистские орды рвались к Москве. В те осенние дни студентка механико-математического факультета МГУ Катя Рябова стала воином Советской Армии.
Узнав об этом, ее мать, Анна Ивановна Рябова, долго и безутешно плакала. «Наша Катя в армии.— удивлялась она, — Катя — штурман бомбардировочной авиации! Нет, это невозможно!...»
Уже много лет прошло с того дня. Неудержимым потоком пронеслись учеба в авиашколе, бои на фронте, торжественный день Победы, счастливые послевоенные годы...
И в этом бурном потоке дней было почти две тысячи таких, когда каждая минута отсчитывалась особо, ценой жизни.
... Кубань. «Голубая линия» — так называли фашисты свои военные укрепления на Таманском полуострове. Сюда враг бросил отборные части. В небе летали стаи фашистских истребителей. Зенитки и прожекторы рассекали ночную тьму. С рассвета и дотемна здесь вели боевую работу наши «петляковы», «ильюшины», «яков-левы» и другие бронированные самолеты. А когда наступала ночь, на «Голубую линию» летели беззащитные машины из фанеры и перкали — ГЮ-2, ведомые совсем юными девушками.
В одну из ночей фашисты готовились перейти в наступление. Еще никогда наши летчицы не видели в воздухе столько огня и света. Земля между Азовским и Черным морями стонала от взрывов снарядов, озаряя красным пламенем черное южное небо.
Катя Рябова и совсем еще молодая летчица Лера Рыльская летели бомбить врага у станицы Крымской. Чтобы попасть к цели, надо было пролететь через «Голубую линию». Вот она уже совсем близко. Осталось несколько минут. И вдруг пулеметная стрельба сверху. Это вражеский истребитель увидел их самолет. Штурман командует, дает летчику возможность уйти от обстрела. Но что это? Огонь! Горит плоскость, как факел. С земли не переставая бьют зенитки, в воздухе носятся вражеские истребители, готовые каждую секунду пустить смертельную трассу. А самолет продолжает гореть. Вот где проявилось умение Кати Рябовой быстро реагировать и принимать правильное решение. «Только бы сбить пламя». Сбросив две бомбы на стреляющие зенитки, маневрируя, летчица пыталась струей воздуха сбить огонь, а Катя, высунувшись до пояса из кабины, сообщала курс полета. Ярко светили прожекторы, скрестив свои лучи на пылающем самолете, в котором две девушки героически боролись со смертью.
И вдруг машина стала резко падать вниз. С земли казалось се падение беспорядочным. Один за другим выключались прожекторы. Зенитчики прекратили огонь.
Но самолет не упал на землю. Имитируя падение, девушки сбили огонь, на небольшой высоте вышли из пикирования и взяли курс на станицу Крымская. Удар по аэродрому был метким. Взрывы двух бомб были такими сильными, что их самолет подбросило воздушной волной. По пламени было видно, что горел бензин. Огненные языки расползались по земле, сметая все на своем пути.
Да, они недаром пробивались к цели. Бомбить вражеский аэродром очень сложно, особенно с самолета ПО-2. Ведь на нем не было никаких специальных приборов для бомбометания. Только точный глаз, знание аэродинамических законов, хладнокровие и смелость могли привести к успеху.
О Кате Рябовой летчицы полка в шутку говорили, что у нее глаза лучше любого прибора.
О ее глазах говорили не только летчицы полка...
Григорий Сивков летал днем, на штурмовике. Он командовал эскадрильей. Встретились они случайно. Встретились и не расстались. Может быть, это будет смешно, но любовь их обязана математике. Да, да, именно ей. Это она сблизила их.
— Катя, а ну, попробуй реши задачку, — шутил Гриша Сивков и тайно надеялся, что нет, не решит девушка сложнейшую задачу высшей математики. Ему-то она далась с таким трудом! Катя подумала и... решила. Оказалось, не очень трудна для нее задача.
А физика! Астрономия! Говорить и говорить хотелось Кате с Гришей, вместе мечтать о далеких научных проблемах, вместе думать и думать. «Друг, настоящий друг! Как интересно мне с ним, как много я узнаю от него»,— писала Катя в письмах к матери.
А Григорий Сивков записал в своем дневнике:
«Кто эта обаятельная девушка с зелеными глазами, с которой можно говорить обо всем? Ей понятны сложнейшие вопросы механики, она мечтает сейчас, когда жизнь на волоске от смерти, учиться. Кто она? Судьба моя? Или так, случайная встреча на дорогах войны?»
Но очень скоро он сам ответил на все эти вопросы в том же дневнике:
«Нет, это все далеко не случайно. Всегда мыслить вместе, жить одними интересами, учиться, добиваться, дерзать и все — вдвоем. Это ли не счастье?»
Да, это было их счастьем. Но шла война, она летала ночью, он — днем. Их встречи были редкими и короткими. А чувство — большим и серьезным.
Шел 1943 год. Наши войска стремительно двигались вперед. Каждый день приближал победу. Все чаще и чаще девушки мечтали о будущем. Но каждая ночь могла навсегда прервать эти мечты.
«Мама, я верю, что мы еще встретимся, — писала Катя в Москву. — Я ведь летаю с замечательной летчицей — Надей Поповой».
Они летали над Волгой и Тереком, Кубанью и Доном, Вислой и Одером. Их маленький самолет стал грозой для фашистов. Они видели горящие села и города, страдания советских людей. И они мстили врагу.
... Бомбили переправу на Висле. Шквальный огонь оберегал реку. Подойти к ней — значит попасть под сплошной обстрел. Но боевое задание — закон. И экипаж Нади Поповой и Кати Рябовой, маневрируя курсом и высотой, прорвался к реке. Бомбы падали в цель. Вражеская переправа разбита, передовая линия фашистов отрезана от тыла.
Об этом вылете писали польские газеты, о нем рассказывали жители Варшавы после войны. Но не знали они тогда, что в самолете сидели две девушки, мечтавшие о любви, о детях...
В тот день Катя получила письмо от Гриши. Он просил ее беречь себя, рассказывал о своем последнем вылете, в котором ему пришлось со своим ведомым отбиваться от целой эскадрильи «мессершмиттов». Он восхищался мужеством девушек.
«А как у тебя? — спрашивал он, заканчивая письмо. — Ведь вам летать куда сложнее! Как подумаю о вашей фанере, летающей ночью, становится жутко».
От таких писем сильнее билось девичье сердце...
Кончалась четвертая военная зима. Женский полк готовился к встрече Дня Советской Армии. Для Кати этот день стал самым торжественным в ее жизни: Указом Президиума Верховного Совета СССР ей было присвоено звание Героя Советского Союза.
— Как высоко оценена моя работа, — делилась она со своей подругой Клавой Серебряковой. — Как ты думаешь, Клава, достойна ли я такой награды?
— Конечно, заслужила, Катя! Ведь ты почти девятьсот раз летала бомбить врага и каждый раз смотрела смерти в лицо. А вспомни, сколько раз ты прилетала в изрешеченном пулями самолете? Сколько фашистских складов, переправ, мостов и железнодорожных эшелонов ты разбомбила? Вспомни ту страшную ночь в Польше, когда ты с Надей Поповой восемнадцать раз бомбила врага. Подумать только — восемнадцать вылетов за одну ночь! А полеты с молодыми летчицами. Ты, штурман эскадрильи, скольким летчицам дала боевое крещение, скольких штурманов выучила. А вспомни свои полеты на разведку...
В воспоминаниях вставали ясно четыре года тревожной фронтовой жизни.
Советские войска шли вперед. Заря Победы освещала землю. А вместе с ней — мечты о возвращении домой.
«Мама! Увидеть тебя, твои лучистые глаза, твои мягкие дорогие морщинки. Обнять, прижаться к груди и тихо прошептать: «Я здесь, в Москве, и всегда буду с тобой»».
Нелегким было возвращение в родной дом. Умер отец. Погиб на Калининском фронте любимый брат. И Симе, старшей сестре, сколько горя принесла война! Не вернулся с фронта ее муж. Это он помогал большой семье Рябовых поднять детей. Благодаря ему Катя училась в МГУ...
Как долго летит самолет. Под крылом проплыли Висла, Варшава, украинские поля, белорусские леса. Впереди — Москва. Сердце отстукивает время. К горлу подкатываются слезы.
Москва, родная Москва! Здесь мама, братья, сестры. Здесь они встретятся с Гришей...
Больше двадцати лет живут они вместе.
Одна за другой исполнялись мечты. Она на 3-м курсе механико-математического факультета МГУ, он слушатель инженерного факультета Военно-воздушной академии. Они учились жадно, упорно, страстно. Каждая минута на учете. Его стихия — динамика полета. Ее — теоретическая механика. Если что в институте непонятно, она знает: дома с Гришей все будет выяснено, решено. С ним всегда легко и просто.
В воздушной армии, которой командовал Маршал авиации К. А. Вершинин, хорошо знали летчика-штурмовика дважды Героя Советского Союза Григория Сивкова. Когда Сивков поднимался в воздух, фашистское радио немедленно сообщало:
— Опасность, опасность, ас Сивков в небе.
Его боялись фашисты в воздухе, им восхищались на земле советские люди.
А вот учиться летчик Григорий Сивков пошел на инженерный факультет.
— Чтобы быть настоящим летчиком, надо знать сердце машины, — говорит он.
Окончены МГУ и академия. Появилась дочка Наташа. Много забот, но радости куда больше. Затем окончены аспирантура и адъюнктура. Сейчас молодые ученые заняты большой и интересной научной работой.
А бывало у Кати и так.
... Небольшая аудитория Военно-воздушной академии.
К столу подходит элегантная женщина. Она приятно улыбается и, конечно, волнуется. Сегодня она, доцент кафедры теоретической механики Московского полиграфического института, делает доклад о решении одной из задач динамики полета на заседании кафедры, на которой работает ее муж, кандидат технических наук Г. Сивков.
Спокойная и ясная ее речь. Логичны и точны ее мысли. Целый час рассказывает Катя военным инженерам о своем решении задачи, о пользе этого варианта в применении к практическим делам динамики полета.
С гордостью смотрит на нее муж, а летчики и инженеры восхищаются весомостью ее мыслей и умением ясно их передать другим.
А дома ждут дети. Их двое: Наташа и Иринка.
Женщина — воин, ученый, мать. Когда задумываешься над этим сочетанием, встает образ человека с богатой, щедрой душой, сильного и благородного, сурового и нежного...
Немало лет отдала людям эта мужественная замечательная русская женщина, и много хорошего сделает она для людей еще в своей жизни.

Автор: Т. Сумарокова
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:38     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Тимофеева Людмила

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 98

Когда началась Великая Отечественная война мне было 18 лет. Работала чертежницей в Наркомате путей сообщения. В те грозные дни я, как и многие мои сверстники, работу сочетала с учёбой и дежурствами в госпитале, где проходила практику, учась на медицинскую сестру.
7-го ноября 1942 года, закончив курсы, Щербаковским райвоенкоматом г. Москвы была направлена на фронт в действующую армию.
Сначала была направлена в полковой медицинский пункт ППМ 167-го гвардейского стрелкового полка. Затем в роту автоматчиков санинструктором.
Вместе со своими боевыми товарищами принимала самое активное участие во всех боевых операциях. Наша рота автоматчиков и в бою и на формированиях была в числе передовых.
Была холодная зима и пронизывающий до самых костей северный ветер. Меня и еще совершенно незнакомых мне бойцов вызвали в штаб полка. От командира полка получили задание: под прикрытием темноты пробраться на нейтральную полосу. Там в трех блиндажах остались лежать тяжелораненые. Им срочно нужно оказать помощь, а у погибших — забрать документы. Пробирались до блиндажей на нейтральную по одиночке уберечься живым, чтобы оказать помощь другим там, на нейтральной. Пробиралось нас восемь человек по пластунски, тесно прижимаясь к земле.
Над нашими головами, одна сменяя другую, все время висели яркие, ослепляющие-глаза, осветительные ракеты. Казалось, что ты хорошо видна со всех сторон и вот сейчас с самолета на тебя обрушится смертельный груз. Кругом рвались снаряды, мимо проносились трассирующие пули.
Добралась до нейтральной относительно благополучно. Но то, что мне пришлось увидеть в блиндажах — буду помнить до конца дней своей жизни!
На нарах и на холодном земляном полу вповалку лежали тяжелораненые и погибшие от тяжелых ран бойцы. У погибших взяла документы; тяжело раненых, перевязала наощупь поскольку светом пользоваться нельзя. Делала попытки кого-нибудь из числа тяжелораненых вытащить, но физически не было сил, все были обречены на мученическую смерть.
Использовав весь перевязочный материал, я вынуждена была опять — таки ползком добираться обратно, чтобы доложить обстановку и расписаться "в своем собственном бессилии". С этого задания вернулась одна. Судьба остальных, неизвестна: кто был ранен, кто убит, а кто угодил к немцам — это было запросто, поскольку их полоса проходила рядом и блиндажи были ближе к их полосе.
После тяжелых и упорных боев наша часть маршем преследовала отступающего и, время от времени, злобно огрызающегося противника.
Перешли глубокий овраг, дальше дорога шла по открытому со всех сторон месту и вела к таинственному для нас лесу. Впереди полка шёл головной дозор во главе с начальником разведки полка и разведвзводом. Замаскировавшиеся немцы пропустили вперед в надежде уничтожить позже. Не доходя метров 50 до леса, на нас внезапно шквалом обрушился сильный огонь изо всех видов оружия. Били артиллерия, пулеметы, минометы и автоматные очереди.
Кто сошел с дороги, бросившись в поле, тут же подрывался на минах. Единственным спасением вырваться из этого смертельного ада — временно укрыться в только что пройденном нами овраге. Только там можно было сосредоточиться, чтобы принять нужное решение.
Командир полка полковник Николаем был ранен в первую же минуту боя, не успев дать необходимых приказаний. Увидев раненого командира полка, я немедленно вернулась к нему. Перевязать Николайца не было возможности и я медленно тащила его к оврагу. Перевязала всех кто в этом нуждался. Погрузив командира полка и других раненых на повозку, я отвезла их в медсанбат. По дороге нас обстреляли из минометов, убило ездового и одного из числа тяжелораненых. Вернувшись в полк из госпиталя командир полка поблагодарил меня и обещал помнить всю свою жизнь.
С ожесточенными и кровопролитными боями мы медленно продвигались вперед. Противник яростно сопротивлялся, сжигая на своем пути наши села и города.
Однажды, во время нашего очередного наступления, после которого мы преследовали отступающего противника, командир нашей части дал приказ сделать небольшой привал, чтобы передохнуть и с новыми силами продвигаться вперед. Остановились на опушке леса. Впереди нас располагалась прекрасная лесная поляна, кое-где рос редкий кустарник и кругом ярко зеленела густая трава» Вид был чудесный. Ярко светило солнце. И вдруг со стороны наших дивизионных тылов, словно гром среди ясного неба, внезапно появились немецкие танки. Не растерявшись, наши бойцы и командиры действовали ясно и четко, как хорошо организованный оркестр.
Наши артиллеристы и рота ИГР били по танкам с близкого расстояния. Потери были большие с обеих сторон. Пехота при поддержке артиллерии вела бой с немецкими танками. Танки давили всё, что попадалось на их пути, а то, что попадалось на их пути оказывало им яростное сопротивление.
В нашей полковой противотанковой артиллерии в качестве медицинской сестры служила Щура Гагина, молодая, красивая девушка с длинными косами. Я видела своими глазами, а не по рассказам очевидцев, как сама раненая Шура подносила к пушке снаряды, и раненые бойцы стреляли по танкам. Я очень сожалела тогда, что я не художник, чтобы воспроизвести на бессмертное полотно то, что видела. То, что я увидела, меня повергло в ужас и в восторг.
В этом бою с немецкими танками был взят в плен немецкий генерал со своим штабом, ехавший на бронетранспортере. Надменный немецкий генерал отказался давать показания. Он сказал, что будет говорить с военным только в звании генерала. Все они были отправлены в штаб дивизии, а может и фронта.
После короткого и ожесточенного боя нам предстояло продвигаться вперед. Впереди была лесная поляна, а за ней на опушке леса Белорусская деревня. То, что деревня не была сожжена насторожило командира дивизии. Он дал задание начальнику разведки Тимофееву на немецком бронетранспортере произвести разведку и доложить обстановку.
Ехали мы быстро. Навстречу нам бежали немцы, приняв нас за своих. Мы увидели то, о чем следовало было доложить: укрепившись и хорошо замаскировавшись, нас ожидали немцы. На полном ходу развернувшись мы быстро ехали к своим. Нас разоблачили быстро и вдогонку открыли огонь. Нам пришлось бросить бронетранспортер и, разбежавшись в разные стороны, мчаться к своим.
Командир дивизии принял решение: укрепление немцев обойти стороной.
С боями дивизия шла на запад. Нас ожидало форсирование Березины. Потом переправа, через широкую и быстроходную реку Неман. Нас обстреливали с трех сторон: впереди и с флангов. Над головами пикировали немецкие самолеты одна группа за другой. Поверхность реки была вся белой от плывшей кверху брюхом оглушенной рыбы. На противоположном берегу Немана, хорошо укрепившись и заняв выгодную позицию для обороны, немцы сопротивлялись яростно. Сломив сопротивление дивизия шла на Кенигсберг. Немцы были уверены, что эту твердыню нам не взять. Они засели в хорошо оборудованных бункерах. Но... Были побеждены.
Нас ждали бои за порт Пиллау. Это длинная и узкая полоса земли, уходящая в Балтийское море. Нигде с таким остервенением не дрались немцы, как за Пиллау. Нас обстреливали спереди, с моря с двух сторон, с воздуха. За косой их ждало море —отступать им было некуда. Каждый метр земли был покрыт нашими и немецкими трупами.
А какие были воздушные бои! Выбросившихся летчиков из горящих самолетов расстреливали; они, уже будучи погибшими, падали в море Балтийское.
Восточная Пруссия. Наша часть стояла в обороне, ожидая пополнения. Рота автоматчиков расположилась где-то по соседству с нашей полковой разведкой. И вот я решила их навестить. Общение между подразделениями совершалось по траншеям, чтобы не пасть жертвой от немецкого снайпера. Траншеи расходились в разные стороны, отчего легко было угодить к немцам и наоборот. Вот я на пороге блиндажа.
Передо мной стоял молодой здоровенный широкоулыбающийся немец. На нарах лежали люди в немецких маскировочных халатах. В первые же секунды я решила, что я попала в немецкий блиндаж, а поскольку я больше всего боялась плена, то решила бросить "лимонку", чему помешал мне немец, быстро оценив создавшуюся обстановку...
На шум проснулся один из спящих на нарах разведчиков и тут все выяснилось...
Однажды наши разведчики взяли "языка", который оказался очень доброжелательным, общительным. Отрекомендовался он антифашистом. Два месяца он жил с разведчиками. Вкусно готовил им пищу, убирал в блиндаже, топил печь, сушил одежду разведчиков, вернувшихся с разведки. Развлекал, играя на немецкой губной гармошке.
Неугасимая боль постигла меня — потеря моей подруги Маши Роженчиковой. Она, вытаскивая тяжело раненых из траншей, сама, погибла смертью храбрых; красавица, яркая блондинка, общая наша любимица. Три молоденьких девушки-санитарки вместе со своим батальоном попали в окружение, они пытались вырваться с боем при поддержке наших боевых подразделений, но немцы загнали их в плотное кольцо...
После войны судьба наша сложилась по-разному, жизнь была не менее тяжела, чем на фронте. Но мы, фронтовые подруги-однополчанки, не можем забыть своих погибших подруг. Память о них священна!
Встреча наша бывает очень трогательной незабываемой.
Фронтовая дружба осталась у нас навсегда!.

Автор: Людмила Тимофеева

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:40     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Осипенко Полина Денисовна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 114

За штурвалом самолета летчица в авиационном шлеме, с пытливыми, необычайно зоркими глазами. На ее лице ласковая, чуть озорная улыбка человека, привыкшего к риску. Такой на всю жизнь мне запомнилась наш боевой друг и товарищ Полина Денисовна Осипенко.
Жизнь ее была хоть и не очень долгой, но яркой. Родилась она в селе Ново-Спасском, на берегу Азовского моря, в семье крестьянина-бедняка. Только два года посещала приходскую школу, да и то с перерывами. Едва научилась читать и писать, как отец сказал:
— Хватит, доченька, по дому помогать надо!
Потом батрачила в своем и соседних селах, ходила в город на заработки. Но из нужды в те годы семья Осипенко так и не могла выбраться.
Одними из первых родители ее вступили в колхоз. Трудолюбивая и веселая Полина скоро стала общей любимицей колхоза имени Котовского. Как активистку, ее послали на шестимесячные курсы птицеводов в Киев. Поехала с радостью: очень хотелось учиться.
Но трудно было. Лекции записывать не успевала. Химии, биологии не знала. О естествознании понятия не имела. В арифметике тоже была несильна. А на курсах это требовалось.
Однако преодолела все трудности, все вынесла. Помогли товарищи, преподаватели. Курсы Полина кончила с похвальной грамотой. В 1930 году ее назначили заведовать колхозной птицефермой. Со свойственным ей трудолюбием взялась за порученное дело. Мыла, терла, скребла. Наводила чистоту и порядок. Ввела рацион для кур. Собирала товарок-птичниц, учила их тому, что сама узнала на курсах.
С ее упорством Полина многого добилась бы на ферме, но... Случилось непредвиденное. Однажды за околицей их села на поле опустились два легких спортивных самолета.
В те годы ни старики, ни дети никогда не видели близко аэроплан. Все село — от мала до велика — высыпало посмотреть на крылатые машины. И впереди других — наша Полина, как потом, смеясь, она нам сама рассказывала.
Больше всего ее поразило, что среди летчиков она увидела женщину. Как увидела, так и не отошла от нее, забросала вопросами.
— Разве может женщина летать?
— Может! — отвечали ей.
— И я могу выучиться?
— Конечно!
Под вечер самолеты улетели, а Полина три дня ходила задумчивая. Потом еще два дня письма писала, хотела узнать, где есть авиационные школы или училища, можно ли ей, дочери бедняка, колхознице-комсомолке, выучиться на летчицу. Скоро узнала она про Качинскую авиационную школу под Севастополем.
В комсомольской ячейке взяла характеристику, упросила председателя колхоза отпустить ее с фермы. Потом собрала в свой деревянный сундучок, оклеенный изнутри картинками, немудреное имущество и поехала. Желание летать стало ее высокой и прекрасной мечтой. Чтобы поступить в школу, она проявила максимум энергии.
— Приняли тебя тогда, Полина? — не вытерпел кто-то из нас, когда она степенно рассказывала членам экипажа свою биографию.
— Так точно, — невозмутимо ответила Осипенко, — приняли... официанткой в летную столовую.
Но настойчивая девушка не унывала. Хоть и официанткой, да на аэродроме. Можно работать и учиться. Да и самолеты рядом — на авиационной стоянке выстроены, как по линеечке.
— Еще, Полина Денисовна, здоровье надо крепкое иметь! — шутили над ней курсанты.
Но когда дело касалось авиации, то тут Осипенко шуток не терпела и не понимала их.
— По здоровью всех вас за пояс заткну! — горячо уверяла она шутников, которые и сами любовались ее алыми, как мак, щеками.
И Полина на своем настояла. Сдался начальник авиашколы. Скоро в ее стенах появился новый курсант: Осипенко Полина Денисовна, 1907 года рождения, член ВЛКСМ, из крестьян-бедняков.
«Занималась я на Каче, — вспоминала потом Полина,— утром и вечером. Ни одного воскресенья не отдыхала».
Вот начались и практические полеты. Инструктором у Осипенко был опытный методист майор Абрамычев. Она же оказалась способной ученицей. Все схватывала, как говорят, на лету. Потому и упражнения программы они выполнили своевременно.
Обычно курсантов раньше не предупреждали о дне самостоятельного вылета. Так же поступил и Абрамычев. Сделали очередной полет. Выполнили посадку. Она получилась не очень удачной, и Полина ожидала от инструктора головомойки. Но он вдруг спросил:
— Устали?
— Никак нет!
— Тогда полетите одна.
Полет прошел отлично. Взлет, полет по кругу, расчет на посадку и сама посадка были выполнены без замечаний. Осипенко вернулась на аэродром победительницей.
— В воздухе пели? — спросил Абрамычев.
— Пела! — созналась Осипенко.
Ей показалось это крупным нарушением дисциплины, но сдержать рвущуюся из груди радость молодая летчица не могла.
— Еще полетик! — приказал инструктор.... Окончена Качинская авиационная школа. Полина — военный летчик. Потом — командир звена. Старшие начальники в аттестациях того времени отмечают ее высокую дисциплину, понимание требований уставов и наставлений, незаурядное летное мастерство. Ей поручают особые задания.

В то время Полина Денисовна начинает увлекаться высотными полетами. В открытой кабине она поднималась на пять тысяч, шесть тысяч, семь тысяч метров. Летала даже на восемь тысяч метров.
Однажды Полина поднялась на девять тысяч метров — практический потолок своего самолета — и пробыла там почти двадцать минут. Вот когда ей так пригодилось ее поистине богатырское здоровье.
После посадки командир подарил ей букет цветов и сказал:
— Поздравляю вас, Полина, так высоко не поднималась еще ни одна девушка в мире.
— Служу Советскому Союзу, — отчеканила летчица. В течение двух майских дней 1937 года она подарила стране три высотных международных рекорда. Утром 22 мая на отечественной машине она поднялась на высоту восемь тысяч восемьсот шестьдесят четыре метра и побила международный рекорд итальянской летчицы Негронэ на три с лишним тысячи метров.
Второй полет, 25 мая, с грузом пятьсот килограммов на высоту семь тысяч шестьсот пять метров также оказался рекордом мира. Вечером того же Дня Осипенко опять поднялась в воздух на своей машине. На этот раз на ее самолете находился груз весом в одну тонну. На семь тысяч двести метров подняла тяжелый самолет отважная летчица, а потом мастерски совершила посадку на голубую гладь Севастопольской бухты.
С необычайно большим углом атаки поднималась крылатая машина на высоту. Замерзали приборы, так как температура в нижних слоях стратосферы равнялась минус сорока градусам, мотор отказывался тянуть в разреженном пространстве.
— Вам удалось выжать из машины все! — заметил потом летчице представитель конструкторского бюро.
— Но человек может сделать больше! — задорно возразила ему Полина.
Ее энергия искала нового приложения сил. После побед в борьбе за высоту она обратила свое внимание на расстояния. «Дальние полеты! — вот где имеется заманчивая перспектива», — думала тогда Полина. Ровно через год вместе с летчицей Верой Ломако и штурманом-радистом Мариной Расковой Полина Осипенко устанавливает на гидросамолете новый рекорд полета по замкнутому кругу —тысяча семьсот сорок девять километров. Одновременно это был и международный рекорд на дальность полета по кривой.
Но из самолета вышла Полина огорченной, довольно кисло выслушала поздравления, точно была недостойна их. Потом собрала экипаж.
— Мало, девушки, нами сделано. Так что считайте этот рекордный полет лишь пробой сил.
И девушки расстались. Одно им было ясно. Не такой человек Полина Осипенко, чтобы остановиться на полпути. Она была настоящим коммунистом: что задумала — обязательно сделает.
— Есть у нашей Полинки какой-то новый план, — сказала мне Марина Раскова после их памятного разговора,— а какой — пока она загадочно молчит.
Да, отважная летчица вынашивала новый план рекордного полета. Оказывается, она задумала перелет на гидросамолете через всю страну, с юга на север. Из Севастополя в Архангельск.
И вот их самолет на старте. 2 июля 1938 года Полина Осипенко с трудом оторвала тяжело груженную машину от водной поверхности. Так же трудно дался и набор высоты. От Севастополя до Николаева — дымка. Видимость ограничена. Возле Киева вошли в облачность, чуть-чуть не попали в грозовой фронт. Потом самолет начал обледеневать, и командиру экипажа пришлось резко менять эшелон полета. Еще раз обледенели над Онежским озером. Чтобы избавиться ото льда, пришлось летчицам вести самолет между двумя слоями облаков.
И так до самого Архангельска, куда старший лейтенант Осипенко, старший лейтенант Ломако и лейтенант Раскова сквозь грозы, дождевые завесы и снежные заряды привели свой отечественный серийный гидроплан. Десять часов с минутами понадобилось трем военным советским летчицам, чтобы перекинуть воздушный мост от Черного до Белого моря. И организатором этого перелета, конечно, опять была неугомонная душа — коммунист Полина Осипенко.
Она становится любимицей страны. Из городов России, с Украины, Кавказа, из Средней Азии получает Полина Денисовна сотни писем. Ее спрашивают, как стать летчицей, куда поступить учиться, ей доверяют свои тайны женщины и девушки нашей страны. На нее надеются. И ни одно письмо не оставалось без ответа.
Молодая женщина из Таджикистана жаловалась, что муж не разрешает ей снять паранджу и ходить с открытым лицом. Комсомолка из глухого сибирского села просила совета, как ей поступить: отец не велит посещать собрания, а заставляет молиться богу и ходить в церковь.
— Встречаются же еще в наше время такие феодалы!— искренне возмущалась Полина и тут же отвечала своим корреспондентам.
Очень страстно ратовала Полина в своих речах и выступлениях в печати за равноправие мужчин и женщин в авиации. «В наших аэроклубах, — писала она в одной из своих статей, — девушки и женщины успешно осваивают авиационное дело. Большинство из них — отличницы. Они хотят учиться дальше и стать боевыми летчицами. Мне кажется, необходимо прислушаться к голосу девушек-пилотов. Им надо помочь, ибо в будущих боях за нашу Родину миллионы нас на земле и в воздухе будут громить и уничтожать врага до полной победы».
Старший лейтенант Осипенко очень огорчалась, когда кому-либо безосновательно отказывали в просьбе поступить в аэроклуб или мешали развертыванию сети учебных аэродромов по стране.
— Бюрократы твердолобые! — сердилась Полина Денисовна на таких людей. — Не понимают, что противник у нас будет серьезный и стране понадобится много летчиков.
Она была готова и свои личные сбережения пожертвовать на развитие авиации. Так, на одном из аэродромов Полина увидела старенькую одноместную авиетку. Кажется, даже с иностранным мотором.
— Продайте мне эту машинку! — обратилась Осипенко с просьбой к начальнику аэропорта.
— Да зачем вам это старье, Полина Денисовна? — недоумевал заслуженный авиатор.
Оказалось, что в родном селе Осипенко пионеры старшего возраста да и комсомольцы решили изучать самолет, а со временем и начать летать. Нашелся и инструктор, а вот ни мотора, ни самолета не было.
— Выручайте нас, тетя Полина, — написала ей письмо молодежь, — помогите достать хоть плохонький самолетик. Мы его отремонтируем и будем изучать летное дело.
Не помню точно, чем кончилась эта история. Но кажется, старая авиетка была окончательно списана по акту, оформлена как шефский подарок и послана в Ново-Спасское.
Такой была наша Полина Осипенко — человек большого ума, такта, с благородным сердцем патриота.
Как раз в ту пору нами был задуман большой перелет— на Дальний Восток. Командиром корабля предложено было быть мне. Штурманом предполагалось назначить Марину Раскову. Но кто полетит вторым пилотом?
Перебрали несколько кандидатур. Кто-то назвал Осипенко. Но тут же было выражено сомнение: согласится ли вторым? Полины в те дни в Москве не было. Послали ей телеграмму и скоро получили ответ:
«Согласна хоть третьим, только бы принять участие в перелете».
Этой женщине было абсолютно чуждо тщеславие. Когда мы стали тренироваться в составе одного экипажа, то открыли в характере нашей подруги еще целый ряд замечательных черт.
Прежде всего ее отличала огромная работоспособность, умение мобилизоваться. Она не хотела признавать отдыха. Ей оказалось мало дневных полетов. Каждую ночь она была готова летать, чтобы мы могли в совершенстве освоить искусство посадки тяжелого воздушного корабля в условиях темноты. И Полина добивалась своего. Достаточно сказать, что мы с ней совершили около ста тридцати ночных посадок на тяжелых бомбардировщиках.
Летали часами и в сложных метеорологических условиях, пилотировали самолет только с помощью навигационио-пилотажных приборов.
До и после полета Полина и Марина Раскова обязательно тренировались в передаче радиограмм в телеграфном режиме. Помню, был такой случай. Марина то ли устала, то ли была чем-то взволнована и хотела уклониться от радиотренировки.
— Может быть, сегодня не пойдем в радиокласс? — сказала она.
— Нет, нельзя пропускать тренировку! — воспротивилась Полина. — Иначе мы плохо будем действовать в воздухе.
И тренировка состоялась.
Полина Денисовна Осипенко была очень правдивым, кристально честным человеком. Любая, даже самая незначительная фальшь ее огорчала до глубины души.
Однажды специалист по радио должен был заменить в самолетном приемнике некоторые детали. Но сделать эту работу забыл. Однако Осипенко он доложил, что детали в приемнике заменены, хотя на самом деле подчистил только контакты. В полете радио, разумеется, работало плохо.
После посадки Полина подозвала к себе техника.
— Вы не оправдали доверия экипажа, — строго сказала она, — а потому будете наказаны.
И летчица добилась, что виновный был отстранен от подготовки самолета к ответственному перелету. Вместо него пришел другой специалист по радио. А Полина долго не могла успокоиться.
— Кто обманул в малом, —говорила она, — тот может обмануть и в большом. Ненавижу ложь!
При всех своих высоких деловых качествах она не была сухим педантом, долго не сердилась даже на виновного, охотно шла на мировую, ценила своих товарищей. Стоит ли говорить, что мы полюбили ее, дорожили дружбой с ней.
... Итак, нам предстояло превысить рекорд дальности французской летчицы Дюпейрон. Она пролетела без посадки четыре тысячи триста шестьдесят километров четыреста метров. На своем самолете «Родина» конструкции Павла Осиповича Сухого мы должны были пролететь значительно больше. Наш путь лежал из Москвы на Дальний Восток. От Новосибирска трасса была проложена над бескрайней тайгой. За Красноярском — возвышенности, сопки, горы. Знаменитый седой и суровый Яблоневый хребет.
Утром — старт. Вес самолета достигал двенадцати с половиной тонн. Однако взлет был легкий. На высоте ста метров сделали круг над аэродромом, легли на курс. Настроение у членов экипажа было бодрым. Могли ли мы в те радостные минуты думать, что нас ожидают тяжелые испытания.
Пилотировали свой крылатый корабль попеременно: то я, то Полина. Весь полет проходил за пологом туч. Случалось, что крылья самолета покрывались льдом. Тогда меняли эшелон. Отказало радио. Мучил на больших высотах холод. Но все это были трудности, к которым мы готовились, а потому и преодолевали их сравнительно легко.
Вот перед взором экипажа открылось Охотское море. Развернулись. Решили садиться в городе Комсомольске. Вдруг зажглась лампочка на расходном баке: это означало, что бензина осталось на тридцать минут.
Кончилось дело тем, что Марине Расковой пришлось прыгать с парашютом и ее потом долго искали, а мы с Полиной посадили самолет на болото и тоже провели там несколько томительных дней, пока нас не обнаружили с воздуха. Подробности этого полета достаточно хорошо известны.
Но мне хочется сказать о другом. Говорят: «Друг познается в беде». Положение у нас было действительно сложное и за все происходившие события в первую очередь ответственность несла я, как командир экипажа. Тысячи сомнений терзали меня в те часы. Почему у нас не хватило горючего: видимо, не долили в Щелково при отлете после пробы двигателей? Где Марина? Почему не работает аварийная радиостанция? Значит, ее не проверяли? Надо ли оставаться у самолета или самим попробовать добраться до населенного пункта? Как дать знать о себе, что мы живы и здоровы, а самолет почти не поврежден?
В эти пасмурные для меня дни Полина старалась всячески помочь мне, находила слова для утешения. Она взяла на себя всю заботу и по охране самолета. Осипенко никогда не будила меня, если мне удавалось забыться сном. Она и зверей при их приближении к самолету отгоняла, и была неисчерпаема на выдумки, лишь бы только отвлечь меня от тяжелых мыслей.
— Еще, командир, полетаем мы с тобой, — говорила Полина, — и не из таких положений есть выход!
Ни слова упрека, ни сомнения в том, что все окончится благополучно, ни в те часы, ни позднее не услышала я из ее уст. Как заправская таежница, переносила она трудности нашей бивуачной жизни поневоле. Ее оптимизм передавался и мне.
Когда же действительно все события закончились благополучно, а нам троим — первым среди женщин — было присвоено высокое звание Героя Советского Союза, радости Полины не было предела.
— Кто говорил, девочки, что все закончится благополучно? — с пристрастием допрашивала она нас.
— Ты, Полиночка, ты! — отвечали мы ей.
Даже самые тяжелые переживания легче переносятся, если рядом ты чувствуешь крепкое плечо товарища, локоть друга. И в том, что рекорд французской летчицы был побит нами на полторы тысячи километров с лишним, тоже есть большая доля заслуги Полины Осипенко — волевой летчицы и славного члена экипажа. Самолет «Родина» в том полете пролетел по прямой пять тысяч девятьсот сорок семь километров, а по ломаной линии — шесть тысяч четыреста пятьдесят.
Уже потом, в Москве, заново пережили мы весь полет, перечитали все телеграммы, приветствия, письма. В каждом из них — слова любви, восхищения, привета. Нам писали президент Академии наук Комаров, Герой Советского Союза комбриг Спирин, школьник из Москвы Сережа Пахомов. Секретарь Центрального Комитета Компартии Испании Долорес Ибаррури приветствовала наш экипаж.
Очень много было теплых коллективных писем. От земляков Полины Осипенко, от зимовщиков с острова Рудольфа, с заводов, шахт, рудников, из совхозов и колхозов, с судов, бороздящих просторы морей, Тихого океана, из самых отдаленных уголков нашей страны.
Задумчиво перебирала всю эту почту Полина, потом сказала:
— Отвечать надо, товарищи. Народ ведь нас приветствует.
Кто-то из присутствовавших в комнате близких нам посочувствовал:
— Писем-то —гора! Может, под копирку ответы. Дескать, благодарим и все прочее...
Кровь прилила к лицу Полины.
— Что?! — гневно произнесла она. — Это народу-то под копирку?
Незадачливый советчик счел благоразумным спрятаться за спины других, а потом вообще ретировался.
Полина же немедленно послала кого-то за конвертами, и мы долго и прилежно писали письма всем тем, чьи обратные адреса были известны. Кроме того, конечно, выразили свою признательность всем товарищам, приславшим нам свои поздравления, через газеты. И над этим текстом долго трудилась Полина. Все хотелось ей, как и нам с Мариной, чтобы этот ответ был сердечным, теплым.
— Вся наша сила — в партии и народе!— любила повторять Полина Денисовна.
И это были не просто красивые слова, а плод ее глубоких убеждений. Дочь народа, она горячо верила в его силы, разум и по мере своих сил старалась сделать как можно больше, чтобы еще возвеличить и прославить свою страну, первое в мире государство рабочих и крестьян. Полина по-настоящему любила свое Отечество, гордилась и его прошлым, и настоящим!
Она и в библиотеку свою подбирала книги, в которых либо прославлялась наша Родина, ее героическая история, либо сами авторы бессмертных произведений составляли русскую национальную гордость. Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Гоголь были ее любимыми писателями.
Бывало, подойдет Полина к книжной полке, откроет «Тараса Бульбу» и читает: «Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей... Пусть же знают... все, что такое значит в Русской земле товарищество! Уж если на то пошло, чтобы умирать, так никому ж из них не доведется так умирать!... Никому, никому!»
Эти памятные события произошли в сентябре—октябре 1938 года, а уже следующей весной, в праздник 1 Мая Полина Денисовна на скоростном маневренном истребителе принимала участие в воздушном параде над Красной площадью. Точно снаряд, пролетел ее краснозвездный ястребок над шпилем Исторического музея. Мелькнул и растаял в голубой дали Замоскворечья.
— Тянет меня, девушки, к скоростным машинам! — признавалась она нам, точно извинялась за то, что предпочитает их тяжелым воздушным кораблям.
Но ведь она кончала Качу. У нее была душа летчика-истребителя. И потому мы охотно простили Полине ее «измену». Тем более, что друзьями-то мы оставались.
Полина между тем по службе часто встречалась в тот год с героем республиканской Испании советским летчиком Анатолием Константиновичем Серовым. Она часами могла слушать о том, как Анатолий Серов и его боевые друзья сражались с фашистскими асами в небе республиканской Испании. Отважный истребитель, он бил врага над Мадридом, Барселоной, Сарагосой, летал над вершинами и ущельями Сьерра-Гвадаррамы. Как же завидовала Анатолию и не скрывала своей зависти Полина! Еще бы! Перед ней находился летчик, прошедший крещение огнем, побывавший в настоящих боях.
— Везет же людям! — самым серьезным образом говорила про Серова Полина.
В свою очередь и он интересовался, как она стала летчицей, какая была у Осипенко довоенная профессия. На последний вопрос Полина отвечала шуткой:
— Куры были моим крылатым войском!
В установившемся между ними негласном соревновании Осипенко старалась перенять от Серова его методы атак истребителей и бомбардировщиков, училась искусству меткой, разящей наверняка первой же очереди. Нередко они летали на одном учебно-боевом самолете, осваивая технику пилотирования крылатой машины только по приборам.
... Утро 11 мая 1939 года выдалось пасмурным, серым. Полеты откладывались на час, потом на два. Но неожиданно в облаках появились разрывы.
— Скорее на аэродром, — торопил друзей Серов,— можно начинать полеты!
В первом вылете по приборам пилотировала машину Осипенко. Анатолий Серов корректировал ее действия из открытой кабины. Вот и зона. Полет по прямой. Развороты. Виражи. Опять полет по прямой. Незаметно прошли сорок минут, отведенные на это упражнение. Пора возвращаться на аэродром.
Пока машина на самолетной стоянке заправлялась, Серов успел перекинуться словами с одним из своих друзей — летчиком Михаилом Якушиным.
— Как дела?
— Порядок!
— Что машина?
— Да вот Полина жалуется, будто указатель поворота и скольжения что-то барахлит.
В этот момент Серова отозвали. Пора было выполнять второй полет. На этот раз согласно плановой таблице пилотировать машину по приборам предстояло Анатолию Константиновичу, а контролировать его действия из открытой кабины выпало на долю Осипенко. И опять они должны были пробыть в воздухе очередные сорок минут. Столько, сколько отводилось согласно курсу боевой подготовки.
Опять учебная зона. Внизу бежит шоссе на Москву. Рощи, поля, перелески. Безлюдно. А в небе один самолет. Ровно поет свою песню его мотор. Осипенко с Серовым выполняют задание: полет по прямой, мелкие виражи, крены, полет по прямой...
Давно уже прошли положенные сорок минут, а Серов и Осипенко все не возвращаются.
— Где же Серов и Осипенко? — спросил кто-то. — Они ведь вылетели первыми?
— Может, вынужденная, — предположил инженер. Немедленно были организованы поиски. Обнаружили быстро. На зеленеющей траве, которую с детских лет так любила Полина, лежал разбитый самолет.
Очевидцы рассказывали, что с высоты примерно четырехсот метров машина сорвалась в плоский штопор. Потом перед самой землей даже выровнялась. Может быть, Серову и Осипенко не хватило всего нескольких метров высоты, чтобы вырваться из пикирования...
Полина Осипенко — отважная дочь своего народа, бесстрашная летчица и патриотка, член Коммунистической партии — совершила бы еще не один героический подвиг. Трагический случай оборвал ее жизнь при исполнении служебных обязанностей.
И до сих пор не верится, что Полины Осипенко нет с нами. Пытливые, зоркие глаза ее и ласковая, чуть озорная улыбка, ее подвиги никогда не изгладятся из памяти народной,

Автор: В. Гризодубова, Герой Советского Союза
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:41     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Смирнова Мария Васильевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 126

В кабинет секретаря Вышневолоцкого горкома партии вошла невысокая женщина, скромно и аккуратно одетая. Она приветливо поздоровалась и присела в сторонке. Не вступая в наш разговор, разглядывала в окно чуть видные в вечернем сумраке контуры домов и деревьев. Но, когда мы с секретарем горкома заговорили о Героях Советского Союза, проживающих в Вышнем Волочке, она несколько оживилась и вставила только одну фразу:
— О живых надо писать, но не забывайте и тех, кто не вернулся с войны.
Сказано это было так, что я невольно заинтересовался ею. Это была Мария Васильевна Смирнова.
С виду она кажется застенчивой, мало и неохотно рассказывает о себе, смущается.
— Писать обо мне нечего. Я самая обыкновенная советская женщина, каких у нас миллионы. Вы лучше напишите о моей учительнице.
Я слушал Марию Васильевну и от всей души завидовал русской женщине Анне Михайловне Доброхва-ловой, оставившей в сердце своей ученицы незабываемые воспоминания о себе и школе, где она много лет трудилась.
Все Мария Васильевна помнит: и изумительную аккуратность своей учительницы, и душевную сердечность, и подчас добрую, а то и суровую строгость.
Когда М. В. Смирнова, окончив Лихославльский педагогический техникум, приехала работать в село Па-люжье, бывшего Новокарельского района, она многое переняла у своей любимой учительницы. Так же как и Анна Михайловна, М. В. Смирнова не жалела ни сил, ни знаний, ни энергии. Она их щедро отдавала детям.
Годы формирования Марии Смирновой как человека, гражданина совпали с периодом бурного развития авиации в нашей стране, организации аэроклубов и авиационных школ. Даже любовь к школе не могла умалить у Марии Васильевны жажду быть летчицей. При виде самолета у нее замирало сердце, ей больше всего хотелось подняться в небо и пролететь над родной деревней Воробьево, покружить над Палюжьем, Лихославлем, а потом полетать над Москвой, Ленинградом. Но пока это были только мечты, мечты желанные и, казалось, несбыточные.
Весть о переезде семьи в город Калинин Мария Васильевна восприняла с нескрываемой радостью. Правда, трудно было расставаться с родной школой, но мысль о том, что она в Калинине сможет работать и одновременно учиться в аэроклубе, окрыляла ее.
Поступив в аэроклуб, Машенька — так ласково называли ее курсанты — почувствовала себя необыкновенно счастливой. Днем она работала в детском саду, а по вечерам бежала к остановке трамвая, чтобы не опоздать на занятия в аэроклубе. Ей тогда было чуть больше семнадцати, и оттого, видно, Маша не чувствовала усталости.
Никто не знал, как тяжело было Маше учиться и работать. Ведь овладеть специальностью летчика — дело не простое. Тут нужны были прочные знания математики, физики и других точных наук, без которых нельзя быть пилотом.
Помогало Маше сознание того, что она не одна. Рядом с ней сидели на занятиях рабочие парни, у многих из которых знаний было еще меньше. Но желание овладеть мастерством летчика побеждало все. Днем курсанты работали на вагоностроительном заводе, на железной дороге или на «Пролетарке», а вечером учились. Это был веселый и замечательный народ.
От первого полета у Маши осталось впечатление, как от большого, светлого праздника. Страстная тяга к полетам рассеяла всякие сомнения, пробудила необыкновенную смелость, и Маше больше всего хотелось с высоты посмотреть на аэродром, на Калинин.
А вот контрольный полет заставил ее всерьез поволноваться. Девчат тогда неохотно брали в авиацию, и Маше предстоял очень сложный экзамен в воздухе. Принимал его начальник летной части, опытный пилот.
Из всех фигур пилотажа, которые предстояло выполнить в воздухе, Машу больше всего беспокоил переворот. Она знала, что при этом упражнении из-за малого роста у нее, как говорят летчики, «недоставало ноги». Но Маша сумела найти выход. Она резко дала педаль, та дошла до отказа и оставалась в этом положении несколько очень нужных мгновений. Проверяющий сидел позади и ни одного замечания не сделал.
И вот выстраивают всех курсантов. Смущенная Мария Смирнова стоит последней, на левом фланге, с трудом сдерживая волнение.
«Наверно, провалила», — пронеслось в голове.
И вдруг проверяющий сказал:
— Летать надо, как Мария Смирнова.
Даже не верилось, что это говорили о ней. Машу горячо поздравили инструктор, товарищи. В этот вечер Маша возвращалась в детский сад в том восторженно-приподнятом настроении, когда человеку кажется, что все самое трудное осталось позади. Предстояло осуществить еще одно желание: поступить на службу в авиацию. Вскоре и эта мечта сбылась. Маша Смирнова стала работать летчиком-инструктором в Калининском аэроклубе.
А когда ворвалась в нашу жизнь война, Мария Васильевна добровольно ушла в действующую армию. По-иному она не могла поступить.
Вместе с Марией ушли на фронт три ее брата: Алексей, Александр и Петр. Причем Петр был тоже авиатором.
В перерывах между боями Маша писала матери и братьям письма. В одном из них она сообщала:
«Дел у меня, мама, много, и дела нелегкие, но я себя чувствую превосходно. Радуюсь, что я не одна, а со мной вместе сражаются за Родину и мои братья. Крепись, мама, не горюй. Разгромим проклятого Гитлера, и тогда все соберемся за нашим семейным столом. Благодарю, родная, за твои бессонные заботы и неугомонные хлопоты».
Так оно и случилось. Собралась семья Смирновых в полном составе, но произошло это намного позже, чем Маша предполагала.
Командиру эскадрильи М. В. Смирновой пришлось совершить почти тысячу боевых вылетов на самолетах ПО-2, у которых нет ни бронированных бортов, ни цельнометаллических плоскостей.
Конечно, внешне американский самолет «бостон» выглядел гораздо внушительнее нашего ПО-2, но ведь этому самолету нужен был хороший аэродром, он поглощал гораздо больше горючего и, самое главное, мог летать при облачности не ниже шестисот метров, а чуть ниже — «бостоны» стояли на аэродромах. А наш... Но расскажем об этом подробнее.
— После четырех месяцев боев на Тереке, — вспоминает Мария Васильевна, — войска Северо-Кавказского фронта начали наступление. Полк наш к этому времени окреп, накопил опыт, отличался высокой дисциплинированностью и отличным выполнением боевых заданий командования. Многие летчики, штурманы, техники и вооруженны были награждены первыми боевыми орденами и медалями.
Противник стремительно отступал по Кубани на Таманский полуостров. Наши экипажи бомбили вражеские переправы, колонны противника на дорогах его отступления...
Мария Васильевна на минуту замолкла, видно, вспомнила что-то близкое ей, волнующее; лицо, обветренное, тронутое едва заметным загаром, посуровело. Затем продолжала:
— Мы вели бои во время распутицы. Подвоз горючего, боеприпасов был крайне затруднен. Сделав пять-шесть боевых вылетов ночью, утром мы вылетали за бомбами, бензином и маслом. Полтора месяца пищей для нас служила одна кукуруза.
Летчица вспомнила, как они со штурманом Таней Сумароковой вылетели с площадки у станицы Ново-Джерелиевской на разведку переправы в районе пункта Красный Октябрь. Это была единственная на севере Таманского полуострова дорога и переправа для отступления немцев. Ночь была лунная, белые облака не позволяли лететь выше шестисот метров. И вот самолет над переправой. Темно, тихо, ни выстрела, ни огонька. Враг будто притаился.
Надо было вызвать противника к действию. Сделав три круга над переправой, самолет М. В. Смирновой взял курс для бомбометания. Сбросили часть бомб. Точно проснувшись от внезапного удара, немцы открыли стрельбу по нашему ПО-2 из зенитных пулеметов.
Возвращаясь к посадочной площадке, Мария Васильевна испытывала тревогу. Самолет был поврежден. А внизу территория, занятая врагом. Но, к счастью, удалось дотянуть до своего аэродрома.
Получив разрешение на посадку, летчица благополучно приземлилась, но в конце пробега машина свалилась на одну плоскость. Осмотрев самолет, техники доложили командованию, что он нуждается в ремонте: фюзеляж, кабины, плоскости были в пробоинах, на одной плоскости зияла огромная дыра.
Все беспокоились о здоровье отважных летчиц, а они чувствовали себя превосходно и, доложив о результатах разведки, на другом самолете вылетели на новое боевое задание. А как только забрезжил рассвет, ПО-2, ведомый Марией Васильевной, на бреющем полете возил для полка горючее, масло, боеприпасы. Затем три-четыре часа отдыха и — снова боевая ночь.
Были в летной биографии М. В. Смирновой и другие эпизоды, которые на всю жизнь запечатлелись в памяти. Однажды она, вернувшись после выполнения боевого задания, дрожала от напряжения, как в лихорадке. При обычных условиях боевое задание летчица могла выполнить легко, но вот тогда...
От Таманского полуострова выдается в море коса Чушка, а поодаль от нее раскинулись островки. Нашему командованию стало известно, что на этих островках гитлеровцы, используя плохую погоду, высаживают пехоту.
Нужно было разведкой с воздуха уточнить полученные сведения. Эту задачу приказано было выполнить одному из экипажей эскадрильи капитана Смирновой. Экипаж вылетел на выполнение боевого задания. Однако пробиться к островкам, как доложила летчица, было невозможно: многослойная облачность скрывала цель. Экипаж был послан второй раз и снова вернулся ни с чем. Приказано было лететь в третий раз. Мария Васильевна волновалась: тревожила и судьба экипажа, и то, что приказ оставался невыполненным.
Когда командованию доложили, что и в третий раз слетали безрезультатно, было решено послать экипаж в четвертый раз.
Мария Васильевна — командир эскадрильи, и с нее спрос, разумеется, большой. Полетела сама. Подлетев к морю, летчица поняла, что пробиться действительно невозможно. Облачность настолько густая, что, только рискуя всем: и самолетом, и жизнью экипажа, — можно лететь. Ночь, все сливается, самолет летит на расстоянии двадцати пяти метров от воды, под нижней кромкой облаков. Истекает время, а островов не видно. Значит, самолет отнесло ветром и надо подниматься выше, искать в облаках «окна»: с бреющего полета обзор невелик.
— Летим на исходный пункт, — говорит Смирнова своему штурману, и самолет возвращается на берег.
Штурман делает новые расчеты. Через несколько минут они летят снова, однако тоже безрезультатно. Облачность не рассеивается.
Летят в третий раз. Беспросветно. Самолет пробивает первый слой густых облаков, за ним второй, и — о чудо! — появилось «окно»; за ним опять густой, как вата, слой облаков, а потом еще большее «окно», и внизу показались островки, две баржи возле них.
Все ясно. Противник сосредоточивается здесь.
На аэродроме Мария Васильевна почувствовала озноб во всем теле и долго не могла согреться. А когда нервное напряжение улеглось, она ощутила огромную физическую усталость, но и глубокое удовлетворение. Легко дышалось прохладным, зимним воздухом.
... Бои шли на подступах к Севастополю. Отступая, гитлеровцы скопили на мысе Херсонес, что юго-западнее Севастополя, огромное количество техники, живой силы, там же было расположено несколько аэродромов противника. Они сильно охранялись: то и дело включались десятки прожекторов, настороже была зенитная артиллерия.
Первым вылетел в район мыса Херсонес экипаж Смирновой — Пасько. Самолет с приглушенным мотором бесшумно появился над аэродромом. Сверху хорошо было видно, как мигали огоньки, как выруливали на взлетную дорожку вражеские самолеты.
Высота — шестьсот метров. Штурман Пасько сбрасывает бомбы в самую гущу самолетов противника: мгновенно вспыхнул пожар, а ПО-2, маневрируя между лучами прожекторов, удалился в сторону моря.
Всю ночь полыхал пожар на аэродроме. Советские самолеты непрерывно бомбили противника. В эту ночь М. В. Смирнова совершила еще четыре боевых вылета.
В день, когда Мария Смирнова совершила свой пятисотый вылет, полк отметил этот своеобразный ее юбилей. В «боевом листке» написали о том, что отважная летчица сбросила на врага сто тонн смертоносного груза. Если учесть, что ее удары всегда были эффективными, то нетрудно представить, какой большой ущерб причинила она врагу.
Партийное бюро полка тогда решило:
«1. Отметить отличную боевую работу т. Смирновой и выразить уверенность, что и в дальнейшем т. Смирнова будет так же честно, мужественно и самоотверженно выполнять боевые задания.
2. Поручить члену ВКП(б) т. Смирновой провести беседу с молодыми летчицами с целью передачи боевого опыта.
3. Послать письма Калининскому горкому ВЛКСМ и матери т. Смирновой о ее отличной боевой работе».
А вот еще одно свидетельство героической боевой деятельности М. Смирновой.
26 августа 1944 года был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении отважным летчицам полка, в том числе М. В. Смирновой, звания Героя Советского Союза.
На всю жизнь запомнился тот день, когда вручали высокие награды. Марию Васильевну, как и других Героев-летчиц, горячо поздравляли командиры, генерал Вершинин, боевые друзья и товарищи.
Марии Васильевне больше всего хотелось в те дни побывать в своих родных местах, обнять мать, сходить на могилу отца, трагически погибшего, и от всей души поблагодарить всех, кто ей, Маше Смирновой, помог добрым советом или ласковым словом в самые трудные минуты жизни. Но об этом можно было только мечтать. Предстояли новые боевые дела, чтобы окончательно сокрушить врага.
Девятьсот шестьдесят четыре боевых вылета совершила Герой Советского Союза майор Мария Васильевна Смирнова в годы войны. Нередко по восемь — десять раз за ночь приходилось ей вылетать на бомбежку, до двенадцати часов в сутки находилась она в воздухе, стойко преодолевала все невзгоды войны.
И еще один день никогда не забудет Мария Васильевна. Окончилась война. Наступали минуты расставания с боевыми друзьями. Все было в этот день: и смех, и слезы, и радости, и огорчения.
Но победа, огромная, трудная и историческая, поднимала дух, окрыляла, звала к новым свершениям.
Расставаясь, девушки дарили друг другу на память какие-либо вещички.
Дуся Никулина, даря Марии Васильевне фотографию, написала: «Всегда буду вспоминать фронтовую жизнь, трудные боевые вылеты, а особенно тот день, когда нам с тобой первым вручали Звезду Героя. Будь счастлива с Николаем и имей трех ребятишек».
А Сима Амосова свою надпись на фотокарточке закончила так:
«Я искренне тебе желаю сохранить целостность натуры, быть всегда такой же честной и правдивой, бодрой и счастливой, какой ты была среди нас».
Эти слова боевой подруги Мария Васильевна восприняла как наказ.
У Марии Васильевны к боевой славе прибавилась и трудовая. Наиболее ярко, пожалуй, она проявилась в тот период, когда Смирнова работала инструктором Калининского обкома КПСС.
Время, как вода в реке, течет безостановочно. Пять лет, кажется, небольшой срок, а сколько событий, больших и маленьких, промелькнуло за те годы! События, как и люди, бывают разные. Одни запоминаются на всю жизнь и, стоит лишь на минуту задуматься, вдруг всплывают, вырисовываются с полной отчетливостью, а другие, напротив, пролетели бесследно, как птицы в небе, ни воспоминаний о них, ни сожалений.
Надолго запомнила Мария Васильевна свое первое появление в должности инструктора в родных местах. За нею был закреплен Лихославльский район, в состав которого входил и бывший Новокарельский, откуда она родом. Колхозы вблизи этого районного центра числились отстающими. Не часто в эти колхозы заглядывали районные работники, а те, что приезжали, в основном собирали факты о недостатках для доклада секретаря райкома партии.
И вот в разгар весеннего сева Мария Васильевна попала в тот самый колхоз, который часто упоминали недобрым словом...
Был погожий день, а трактор ДТ-54 не двигался. Смирновой бросилось в глаза: трактор новый, а кабина продырявлена, завалена мусором и грязью. Гусеница лежала на земле. Тракторист и его помощник, раскинув стеганки в тени кустарника, крепко спали.
— Почему не работаете? — спросила Мария Васильевна.
Старший из трактористов ответил:
— Машина буксует.
Неполадки машины можно было легко устранить, но трактористы меньше всего об этом думали. Такую же картину наблюдала Мария Васильевна возле второй, третьей машины. Она побывала в мастерских. И там был беспорядок.
Острой болью отозвалась в сердце такая бесхозяйственность. Бывшая летчица, привыкшая относиться к боевой технике с не меньшей бережливостью, чем к новому платью, Смирнова не находила слов, чтобы выразить свой гнев и возмущение.
На другой день утром в правлении были собраны все механизаторы и колхозный актив. Разговор сразу пошел деловой, серьезный и взял людей за живое.
Узнав в инструкторе обкома КПСС свою прославленную землячку, трактористы и механики заранее подготовились к беседе. Они пришли побритые, подтянутые. В ответ на упреки Смирновой пожилой тракторист с крупинками пороховых следов возле пустой глазницы сказал:
— Правду говорите, Мария Васильевна. Наш председатель вожжи отпустил, а мы, как плохие кони, в оглоблях уснули.

— Ничего, Петрович, подтянемся, — в тон ему продолжал молодой тракторист.
И вот за неделю, что была в колхозе М. В. Смирнова, механизаторы так организовали работу, что колхоз одним из первых закончил весенний сев.
В Калинин Мария Васильевна уезжала в восторженном настроении. Ее радовало, что земляки не ударили лицом в грязь: по примеру механизаторов лучше стали работать и в других бригадах.
Конечно, она, как молодой партийный работник, и не думала о каких-то своих заслугах. Просто подошла правильно к людям, поговорила по душам, помогла им достать некоторые запасные части для машин, стоявших без дела, и работа наладилась, закипела. Любой работник обкома или райкома обязан был сделать то же самое.
Однажды Смирнова приехала в колхоз «Красное знамя» Бологовского района. Колхозники попросили Марию Васильевну выступить вечером в клубе и рассказать им о фронтовых делах. Выступала она не впервые. Всюду, куда приезжала, беседовала с людьми, но такой многолюдной встречи не ожидала. Клуб был переполнен. Молодежь и пожилые люди, не вместившиеся в зале, стояли в соседней комнате, в коридоре, под окнами. Как только подходил кто-нибудь еще, со всех сторон слышались приглушенные голоса:
— Не мешай! Тихо!
Мария Васильевна говорила о героических делах гвардейского полка больше часа.
Возвращалась она из клуба в прекрасном настроении.
... Ныне Мария Васильевна возглавляет отдел кадров Калининского камвольного комбината. И здесь она заслуженно пользуется уважением.
Сима Амосова, боевые друзья могут быть уверены, что Мария Васильевна Смирнова сохранила целостность своей натуры, стала еще более чуткой к людям, а без этих качеств трудно представить настоящего коммуниста.

Автор: А. Парфенов

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:42     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Недилько Мария

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 75

К зиме 1941 года город на Неве оказался в тесном кольце. Я была среди его защитников до самого конца блокады: строила оборонительные рубежи, оказывала медицинскую помощь пострадавшим от бомбежки и разрушений. По моей просьбе в августе 1941 г. Дзержинский райвоенкомат направил меня на курсы медсестер, а в марте 1942 года я уже была на Ленинградском фронте. Вместе с 286-м полком бывшей 90-й СД санинструктором разведки прошла боевой путь до дня Победы. С боевыми друзьями участвовала в прорыве блокады Ленинграда, освобождала прибалтийские республики, участвовала в штурме немецкой крепости Кенигсберг, где была ранена, но вскоре снова вернулась в полк освобождать Польшу, форсировать Вислу и брать Берлин.
Первым боевым крещением был выход разведгруппы в расположение противника с задачей выявить его огневую систему и взять "языка". Трое суток группа действовала в расположении врага, задача была выполнена. Во время схватки был тяжело ранен мой земляк, Михаил Никитин. Это был первый солдат, которого я вынесла на себе.
Много помнится эпизодов, но никогда не забудется бой, после которого я получила медаль "За отвагу". В битве за немецкий город Грабау нашим солдатам пришлось сражаться с большими силами отчаянно сопротивлявшихся фашистов.
Шесть раз сдавали город и опять шли в наступление наши бойцы. Ко мне на передовой санитарный пункт поступило очень много раненых. Место это простреливалось, гибли раненые бойцы. Чтобы укрыть их от снарядов и пуль, я перетащила их в немецкую церковь. Но только мы скрылись от одной опасности, как настигла другая. Занятая ранеными, я не заметила, как наши вынуждены были отойти.
Смотрю — кругом немцы... Что делать? Выход один — защищаться. Закрыла дверь на запоры. Несколько раненых бойцов и я приготовились к неравному бою. Немцы, обнаружив нас, попытались вломиться в церковь. В ответ раздались автоматные очереди. Я старалась метко стрелять. Не уцелеть бы горстке бойцов да еще раненых, не подоспей вовремя наши — бывают и на войне счастливые минуты, особенно, когда в самый критический момент сквозь гром снарядов нарастает могучее боевое "Ура"!
А через несколько дней после этого на одном из участков фронта для готовящегося прорыва немецкой обороны был создан отряд из танков "Т-34", разведчиков, автоматчиков и сапёров. Отряду была поставлена задача провести разведку боем в тылу противника и прорвать его оборону.
Смелым и внезапным ударом отряд прорвал передний край обороны врага и углубился в тыл. Завязался тяжелый бой с превосходящими силами противника. Положение было критическим: подбиты танки, гибли солдаты, много раненых, в их числе командир разведотряда Кудрявцев — ему оторвало ногу. В живых осталось только двое: я и радист Виктор Сычев. Мы решили вызвать огонь своей артиллерии на себя. Внезапно обрушившийся шквал разметал немцев. Вскоре полк, расширив прорыв, выручил бойцов.
За участие в этом бою меня наградили орденом Славы III степени. За время боев на разных участках фронта я вынесла и спасла жизнь 257 бойцам. После окончания войны вернулась в Ленинград, а в 1949 году мы с мужем приехали на Алтай на подъем сельского хозяйства. И сейчас я не остаюсь в стороне от повседневных дел. Я веду активную военно-патриотическую работу среди молодежи и школьников. Являюсь членом совета ветеранов Ленинградского фронта, штаб которого расположен в школе № 12.
Мне было удивительно и в тоже время радостно, что в Российском Комитете ветеранов войны есть такая группа "Слава", которая организовалась и объединяет кавалеров-женщин, награжденных орденом Славы. Я откликнулась на просьбу группы прислать свои фронтовые эпизоды и воспоминания о Великой Отечественной войне. Очень благодарна Российскому комитету ветеранов войны, что о нас вспомнили.

Автор: Мария Недилько г. Бийск

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:43     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Константинова Тамара Федоровна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 135

— Мама пришла! — крикнул из прихожей краснощекий крепыш Саша. — Накрывайте на стол.
— Еще не ужинали! — упрекнула сына Тамара Федоровна, входя в комнату.— Сколько раз просила, чтобы меня не ждали. Я могла еще дольше задержаться.
— Не только тебя, но и меня не было. Перед тобой пришел, — мягко заметил старший сын Борис.
Ужинали как всегда шумно. Каждый рассказывал о своих новостях. Тамара Федоровна слушала и чувствовала, как уходит усталость. Она любит вот так всей семьей собраться после трудового дня. А сегодня он оказался особенно тяжелым. До самого вечера пришлось ездить в разные учреждения, даже не удалось пообедать.
— Что с тобой? — спросил Борис, заметив задумчивое состояние матери. — Случилось что-нибудь?
Тамара Федоровна пожала плечами.
— Просто устала.
И словно стараясь встряхнуть себя, быстро поднялась из-за стола, хлопнула в ладоши.
— Ну что ж, будем убирать посуду!
— Иди отдохни, мы сами управимся, — сказал Борис.
Тамара Федоровна лежала в своей комнате с открытыми глазами. Она старалась заснуть, ну хотя бы на двадцать минут. Скоро идти на встречу с комсомольцами во Дворец культуры, где должен состояться молодежный вечер, посвященный 50-летию ВЛКСМ. Поэтому нужно было набраться сил. Но сон не приходил. Перед ее мысленным взором вставали изуродованные войной люди, на которых она насмотрелась сегодня в домах инвалидов.
Уже десять лет Константинова работает заместителем заведующего областным отделом социального обеспечения. Сколько довелось ей перевидеть за это время калек, физически и душевно надломленных людей. Казалось, должна была привыкнуть к этому. Но не такой у нее характер, чтобы оставаться равнодушной к несчастью других. Особенно всегда ее волнуют дети. Много их в детских домах — этих маленьких страдальцев, родившихся с недостатками. Они тоже результат войны. Вот как далеко — через десятилетия отзывается ее страшное эхо. Она больно бьет в сердце Тамары Федоровны, бередит старые душевные раны. Вот и сегодня всколыхнулись воспоминания о тяжелых военных годах.
Шел сорок первый. Обстановка в Европе накалялась. Гитлеровская Германия рвалась к границам Советского Союза. Тамара находилась в это напряженное время в Калинине. Там она родилась и выросла. А начинать самостоятельную жизнь ей довелось в другом городе. Семья была большая, а кормилица — одна мать. Вот и пришлось после девятилетки Тамаре отправиться на заработки. Она устроилась преподавателем начальных классов в одной из школ города Скопина. Уехала туда потому, что надеялась там окончить горный техникум. Однако судьба сложилась иначе. Ее увлекло летное дело. А случилось это так.
В Скопине был аэроклуб. Тамара любила в свободное время приходить сюда и, устроившись в стороне от взлетной дорожки, смотреть, как парят под облаками планеры, выполняют сложные фигуры самолеты. Ей тоже хотелось вот также высоко подняться над землей, окунуться в синеву неба. Ее все чаще и чаще тянуло к аэродрому. И вот вместе с другими комсомольцами Тамара вступила в аэроклуб. Там она познакомилась с Василием Лазаревым. Молодые люди полюбили друг друга и поженились.
Тамара, как и Василий, успешно закончила аэроклуб. Вскоре у них родилась дочка Верочка. Супруги переехали в Калинин к матери Тамары. Там Тамара устроилась работать летчиком-инструктором в местный аэроклуб. А Василий поступил на учебу в Батайское летное училище.
— Ничего, расстаемся не надолго, — успокаивали друг друга молодожены. Но получилось не так, как они думали.
Грянула война. Василий уехал на фронт и мужественно сражался с врагом в ленинградском небе. В одном из воздушных боев он был сбит. Его отправили в Пермь в тяжелом состоянии. Оттуда Тамаре пришло письмо, в котором врачи просили ее срочно приехать. Прибыв в госпиталь, она сделала все возможное, чтобы спасти дорогого ей человека. Но жизнь угасала.
Когда Василий умер, Тамара пошла в военкомат и попросилась на фронт. О своем решении она сообщила матери, эвакуировавшейся с семьей в Башкирию.
«Обо мне не беспокойся,— писала Тамара, — я сильная и выдержу все, чтобы со мной ли случилось. А ты, мама, побереги мою дочурку Верочку...»
Так начался для комсомолки Константиновой новый рубеж в жизни. Начался не так, как она хотела. Ее не взяли в авиацию. Тамара переквалифицировалась на шофера и на видавшем виды грузовике стала подвозить к фронту снаряды и патроны.
Многие сотни километров исколесила Тамара, постоянно рискуя жизнью. А в минуты передышки поглядывала на небо. «Вот брат — счастливчик,— думала она о Владимире. — Когда-то завидовал ей, мечтал летать, как она. Теперь обогнал, закончил Оренбургское училище и воюет на самолете...»
— Мама, ты слышишь? Тебе пора идти.
Тамара Федоровна вздрогнула. Голос сына вывел ее из задумчивости. Она посмотрела на часы. Да, пора подниматься. Так ей и не удалось заснуть.
Переодевшись, Тамара Федоровна взглянула в зеркало. На ней ладно сидело темное строгое платье. На груди красовались боевые награды — орден Ленина, два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды.
Среди них искрилась золотыми гранями Звезда Героя Советского Союза.
— Ну я пошла, — сказала Тамара Федоровна.
— Тебе письма, — спохватился Борис. Константинова положила их в сумочку и быстро зашагала. Времени до начала вечера оставалось мало.
... Вот в такой же темный вечер, вернувшись из очередного авторейса, она решила снова подать рапорт о переводе ее в авиацию. На этот раз повезло. Ее приняли в авиацию и направили в подразделение связи. Правда, Константинова мечтала о более грозной боевой машине, нежели ПО-2, но и на этом самолете воевать можно. Вон брат летает на ПО-2 и уже представлен к правительственной награде за успешные боевые действия под Сталинградом.
С первых же заданий Константинова зарекомендовала себя хорошим летчиком. Она легко ориентировалась в любых условиях. Ей доверяли доставлять штабные донесения, приказы, перевозить офицеров связи.
— Молодец, Константинова, — хвалило командование.
После этого Тамара стала просить, чтобы ее перевели в подразделение штурмовиков. Прошло немного времени, и она, пройдя соответствующую подготовку, пересела на боевой самолет ИЛ-2. Ей вручили новенький штурмовик с бортовым номером 10.
И вот она летит на боевое задание. На рассвете шестерку штурмовиков повел Герой Советского Союза Анатолий Мачнев. Предстояло нанести удар по узловой железнодорожной станции, на которой скопились вражеские эшелоны с живой силой и техникой. Константинова точно выполняла распоряжения командира. Вдруг внизу сверкнула вспышка. Слева и справа от самолета запрыгали огненные шары разрывов. Били зенитки. Мачнев изменил курс. Вся шестерка последовала за ним. Командир маневрировал, не давая противнику вести прицельного огня. И когда Тамара думала, что они уже миновали зенитный заградительный заслон, как вдруг в этот момент сильно тряхнуло машину; совсем рядом разорвался снаряд, и ее ослепило. Она выравняла самолет, прислушалась. Мотор четко работал, приборы отклонений не показывали. Летчица облегченно вздохнула и оглянулась. Далеко позади мелькали редкие вспышки разрывов.
— Выходим на цель, — услышала Константинова в шлемофоне голос командира. — Приготовиться!
Тамара проверила механизм бомбосбрасывателя, сняла с предохранителя гашетки пушек.
— Внимание! — снова прозвучал в наушниках голос Мачнева. — Впереди истребители противника.
Группа быстро перестроилась, образовав круг. Теперь к ней не легко подойти истребителям. С какой бы стороны они не сунулись, их всюду встретит огонь из пушек и пулеметов.
Немецкие летчики дали несколько очередей по штурмовикам. Но группа не дрогнула. Тогда вражеские летчики попытались ударить по штурмовикам снизу. Наши пилоты надежно прикрывали друг друга. Завязался бой. Он длился несколько минут. Один истребитель задымил и понесся к земле. Другие продолжали яростно атаковать. Потеряв еще одну машину, фашисты ушли.
А внизу на станции уже хорошо виднелись эшелоны. Группа устремилась к ним. Навстречу ей неслись трассирующие пули и снаряды. Враг вел стрельбу всеми наземными огневыми средствами. Группа пошла на цель. Тамара нажала на бомбосбрасыватель и, когда развернулась, увидела, как внизу взметнулись к небу черные столбы взрывов. Снова заход, и опять смертоносный груз валится на врага. А потом на бреющем полете штурмовики прошли над пылающими эшелонами, расстреливая их из пушек и пулеметов.
Когда настало время возвращаться домой, Константинова вдруг услышала взволнованный голос одного из пилотов: «Командира сбили!».
Сразу взмокли и прилипли к штурвалу ладони. Перед глазами запрыгали приборы. Тамара как в тумане привела и посадила самолет. «Какого летчика потеряли»,— думала она. Хотелось мстить за товарища. И летчица обрадовалась, когда получила приказ о немедленном вылете на задание.
— О Мачневе не беспокойся, — сказал ей командир полка. — Если жив, обязательно найдется. Мы примем все меры,
Как же была счастлива Константинова, когда узнала, что Мачнев вернулся на аэродром...
Тамара Федоровна ускорила шаги. Впереди замаячили яркие огни Дома культуры, где должен состояться молодежный вечер, посвященный 50-летию комсомола. Константинова быстро вошла в фойе и уже через несколько минут сидела в президиуме. Рядом с ней заняли места почетные и уважаемые в городе люди. Многих Тамара Федоровна знала. Это участники революции, гражданской и Великой Отечественной войны, ветераны труда. Все они когда-то были комсомольцами, а теперь их головы покрыла седина. Немало повидали и свершили они за свою жизнь. Им есть что рассказать молодежи, чем поделиться с ней. Они закладывали фундамент социализма в годы первых пятилеток, создавали колхозы, с оружием в руках защищали Родину, восстанавливали разрушенное войной хозяйство. Они — живая история комсомола, прошедшего славный полувековой путь. И теперь как бы передавали юной смене эстафету борьбы и труда.
Константиновой хорошо был виден весь зал. С каким вниманием и волнением он слушал выступления представителей старшего поколения, с честью пронесшего знамя Ленинского союза молодежи. Что скажет она, бывшая комсомолка, а теперь коммунист, молодым людям, начинающим свой трудовой путь? Может быть, рассказать о том, как важна дружба, как чувство локтя, сплоченность, уверенность друг в друге творят чудеса, умножают силы.
Константинова помнит, как в полку дружили летчики, воздушные стрелки, техники, механики, мотористы. Делились последним. Особенно сердечные взаимоотношения установились у Тамары с Шурой Мукосеевой. А произошло это так.
Вскоре после того вылета, во время которого был сбит Мачнев, Константинову перевели в эскадрилью капитана Евгения Иванова. Там она встретилась с мотористкой Мукосеевой. С первого же знакомства они потянулись друг к другу. Их сблизило горе. У Шуры погиб брат. Как-то в свободные минуты, когда подруги по обыкновению находились вместе, Мукосеева высказала свою думку.
— На самолет хочу. Чтобы собственными руками расстреливать фашистов. За брата, понимаешь?
Вместе пошли к Иванову. Капитан выслушал их и обещал посодействовать. Шуре разрешили учиться на воздушного стрелка. Она довольно быстро с помощью Тамары освоила новую специальность. А вскоре подруги вылетели на задание в одном экипаже.
Первой увидела двух истребителей противника Шура. Она открыла огонь по атакующим стервятникам. Тамара моментально среагировала: развернулась в сторону солнца. Противник последовал за ней и оказался ослепленным его лучами. Зато в прицеле Мукосеевой вражеские самолеты четко вырисовывались. Короткая очередь, и один «мессер» загорелся.
— Молодец, Шура! — крикнула Тамара.
Со вторым самолетом драться не пришлось: он отвалил. Вот так слаженно, дружно и воевали они. Шестьдесят девять боевых вылетов совершила Тамара Константинова. Она выросла от рядового летчика до заместителя командира эскадрильи...
Тамара Федоровна вслушивалась в выступление бывшего партизана, и то, о чем он рассказывал, напоминало ей события на фронте в конце 1944 года. Тогда наши войска от обороны перешли в наступление. Врагов били повсюду: на земле и в воздухе. Нашим летчикам приходилось делать по нескольку боевых вылетов в день.
Однажды, вернувшись из полета, Тамара узнала, что под Цингеном немцы приостановили наступление наших войск. Они сильно укрепились у города, стянули много танков и артиллерии. Требовалось помочь наземным частям подавить огневую мощь врага. По заданию командования Константинова отправилась в полет в группе штурмовиков.
На подступах к Цингену штурмовики попали под зенитный обстрел. Самолеты, маневрируя, пробились сквозь огневой заслон, вышли на вражеские батареи и нанесли им бомбовый удар, а затем сделали по нескольку штурмовых заходов.
Рассказы бывалых людей и личные воспоминания взволновали Тамару Федоровну, и, когда ей предоставили слово, она страстно заговорила о долге и чести советской молодежи, призванной бережно хранить и развивать лучшие традиции комсомола, о том, что врагам коммунизма никогда не удастся достичь победы, если юноши и девушки, так же, как их отцы, матери и деды, будут тверды в своих убеждениях, решительны и монолитны в действиях...
Она шла домой по тихим засыпающим улицам. Ночная прохлада освежала разгоряченное лицо. Тамара Федоровна любит свой город, особенно вот в такие поздние часы. Он, можно сказать, возродился и заново отстроился после войны на ее глазах. Она приехала в Воронеж сразу после демобилизации. Поступила на завод радиодеталей. Три года проработала председателем завкома. Затем ее направили учиться в партийную школу. А по окончании учебы она стала заместителем заведующего областным отделом социального обеспечения.
— Кому же, как не тебе, бывшему фронтовику, коммунисту заботиться о пострадавших, искалеченных войной людях, осиротевших детях, инвалидах труда, — сказали ей в обкоме партии.
И вот уже много лет Тамара Федоровна несет эту службу. Каждый день к ней приходят те, кто нуждается в лечении, протезировании, материальной поддержке, трудоустройстве. И каждому надо уделить внимание, оказать поддержку, дать совет. А сколько поступает писем, заявлений, жалоб.
В ходе работы Константинова вскоре поняла: чтобы лучше разбираться в большом и сложном механизме своего учреждения, нужны знания в области планирования, экономики. И тогда она поступила на заочное отделение экономического института и закончила его.
Годы идут. Выросли дети. Двое уже получили высшее образование, обзавелись семьями. Но по-прежнему неутомима эта высокая женщина. Вот она шагает по ночному городу и намечает план на завтрашний день. С утра в отделе прием населения. После обеда надо успеть на заседание общественной комиссии облисполкома по распределению специальных средств для инвалидов. Потом обследовать детский дом, встретиться с пионерами. Вечером надо ответить на письма фронтовых друзей. Вон сегодня прислали весточки Аня Егорова и Мария Смирнова — Герои Советского Союза. Когда-то вместе работали инструкторами в Калининском аэроклубе.
Придя домой, Тамара Федоровна обнаружила на кухне приготовленный ей ужин и горячий чайник, завернутый в подушки. Стараясь никого не разбудить, она тихонечко прошла в свою комнату. В глаза бросился висящий на стене портрет брата. Красивое волевое лицо, поседевшие волосы. На груди Звезда Героя Советского Союза. Тамара Федоровна недавно побывала у него в гостях. Владимир живет в Москве, окончил академию, по-прежнему служит в авиации.
— А как же иначе! — удивился он, когда у них зашел разговор о смысле жизни.
— Да, ты прав, — поддержала его Тамара Федоровна. — Счастье в том, чтобы всего отдавать себя служению народу,


Автор: А. МОРОЗОВ

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:44     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой



Кравец Людмила Степановна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 179

Экзамены в Запорожской школе медицинских сестер подходили к концу. Люда Кравец, как и многие ее подруги, собиралась продолжать учебу в медицинском институте. Но грянула война.... В комнату, где заседала комиссия по распределению, один за другим заходили выпускники. Возвращаясь, они показывали направления в различные больницы области.
— Кто следующий?
Зашла Люда Кравец. Она заявила:
— Мне дайте направление на фронт.
— А вы представляете, какие лишения вас там ожидают?
— Я готова ко всему во имя Родины.
Члены комиссии знали, что она хорошо училась, овладела парашютным делом, умела плавать. Но разве это все, что нужно для фронта? Выдержит ли трудности боевой обстановки эта маленькая восемнадцатилетняя девушка?
Но, зная упорство Людмилы, директор школы позвонил в военкомат и рассказал о ее просьбе.
Через несколько дней в домик на улице Шевченко, что в поселке Кушугум, Запорожской области, пришла повестка из военкомата.
— Ну, мама, ухожу в армию.
У обеих на глаза навернулись слезы.
— Мама, родная, не плачь. Я вернусь... Я скоро вернусь...
Агафья Максимовна не пыталась отговаривать дочь: знала ее характер.
... Эвакогоспиталь в Омске. Здесь тоже ощущалось дыхание войны. Но Людмиле казалось, что на фронте, на передовой, она приносила бы больше пользы.
Два рапорта написала Людмила с просьбой о посылке в действующую армию. Ей отказали.
— Кто хочет, тот добьется, — сказала она и написала третий рапорт.
На этот раз просьбу ее удовлетворили.
В Омске Людмилу Кравец направили в полковую санроту. Занимаясь своими непосредственными делами санинструктора, она настойчиво изучала оружие. Понимала, что на фронте это может пригодиться.
И пригодилось. В 1942 году, когда часть вступила в бой на Северо-Западном фронте, ей часто приходилось браться за автомат.
В часы затишья Людмила вела общественную работу. Бойцы с удовольствием слушали ее беседы.
Но бывали поручения и посложнее.
— Однажды ночью, — рассказывает Людмила, — мне поручили прочитать листовки немцам, написанные специально для них. Я поползла. Холодный колючий ветер мел поземку. Не видно было ни зги. Очень обрадовалась, когда в темноте заметила свой ориентир — отдельные кусты на противотанковом минном поле. Рядом проходила знакомая дорожка. Вот и укромное местечко, которое не раз выручало. Устроившись поудобнее, я начала с помощью рупора читать листовки. Казалось, не так уж и громко получалось. Но меня услышали: на следующий день сдались в плен двадцать девять немцев.
Еще ответственней была работа в стрелковой роте, куда Кравец перевели по ее настойчивой просьбе. Во время боев она оказывала первую помощь раненым, перевязывала их непосредственно на поле боя, эвакуировала в санвзвод.
А вскоре среди раненых, отправляемых в госпиталь, оказалась и сама Людмила. Санитарный поезд увозил ее на восток. Тогда и узнала она о первой правительственной награде. Окружающие принялись поздравлять, ее же мысли были далеко, на месте последнего боя.
Ранение оказалось серьезным: были повреждены обе ноги и рука. Прошедшие столько фронтовых дорог, ноги Людмилы теперь отказывали. Эту страшную мысль подтвердили врачи, на лицах которых она прочла: нужна ампутация. Но главный хирург всячески оттягивал окончательное решение, применяя новейшие методы лечения. И не ошибся. Закаленный, выносливый организм победил жестокую болезнь. Правда, сразу на фронт Людмила возвратиться не смогла — ее направили санинструктором в запасный полк, который располагался в небольшой деревне. Вокруг была изрешеченная пулями, перерытая снарядами голая земля. И неподалеку — чудом уцелевший лес. Один из домов этой деревни остался в памяти Кравец на всю жизнь.
Собрание назначили на вечер. Длинным показался этот день Людмиле. В который раз мысленно повторяла она все, что будет рассказывать о себе на собрании. А когда оно началось, говорить, по сути, было не о чем: слишком короткой была ее биография, о наградах говорилось в анкете. И она смущенно опустила глаза.
Боевая, задорная в обычное время, она присмирела, притихла, когда начали говорить о ней товарищи. Мнение у всех было одно: Людмила Степановна Кравец достойна быть кандидатом в члены Коммунистической партии. Девушка уходила с собрания счастливой, зная, что в партию принимают только лучших. Если уж ей оказали такое доверие, она оправдает его.
И опять рапорты с просьбой послать на фронт. Вскоре Людмила снова оказывает первую помощь бойцам на передовой. В одном из боев вражеские разрывные пули настигли отважного санинструктора.
В памяти сохранилось самое тяжелое. Группа медиков устроилась в блиндаже. Готовились к приему раненых. И вдруг огромной силы взрыв потряс воздух. Что было потом — Люда не знает. Она надолго потеряла сознание. Первое, что увидела, когда очнулась, была ее косынка, висевшая неподалеку на дереве. Вокруг ни одной живой души: погибли товарищи.
Наутро стали поступать раненые. Людмила, превозмогая боль (в правую руку попал осколок), бинтовала раны, поддерживала солдат теплым словом:
— Молодец! Вот это солдат! — хотя сама тоже нуждалась в помощи: опухла рука, поднялась температура.
Но заменить ее было некем.
— Держитесь! — просил командир.
И Кравец держалась. Девяносто пять раненых перевязала. И так перевязывала, что в санроте сразу узнавали ее работу и посылали раненых в медсанбат, не перебинтовывая. С последней группой в медсанбат отправилась и сама Кравец. Коллеги вытащили из правой руки осколок, и она вернулась в строй.
Радостно встретили своего санинструктора полковые друзья. Снова слушали они на привалах и в короткие передышки между боями украинские песни. И казалось им, что Людмила поет их с каждым разом все задушевнее и задушевнее.
Но таких передышек было мало. Шли ожесточенные бои с врагом. Нанося удары один сильнее другого, советские воины шаг за шагом освобождали родную землю от фашистских оккупантов. Заседать было некогда. Партийное собрание длилось недолго. Да и не было необходимости доказывать, что место бесстрашного воина Людмилы Кравец — в рядах членов Коммунистической партии.
Людмила Кравец всегда была с бойцами, пользовалась всеобщим уважением, и не удивительно, что вскоре она возглавила партийную организацию роты.
Храбрость и самообладание ни разу не изменяли этой верной дочери Родины. О ее мужестве, отваге не раз писали фронтовые газеты. Среди документов Людмилы Степановны хранится маленькая газетная вырезка. «Она спасла десятки жизней» — так называлась заметка.
«Откуда у нее столько силы? — удивляется каждый, когда узнает, что маленькая девушка в одном из недавних боев вынесла на своих плечах из-под огня десятки раненых бойцов и офицеров, — говорится в заметке.— За время Отечественной войны санинструктор Людмила Кравец спасла не один десяток жизней. Родина вознаградила ее за отвагу и самоотверженность. Храбрая девушка награждена тремя орденами Красной Звезды и медалью «За отвагу».
Очень многие воины вспоминают Людмилу с сердечной, братской благодарностью».
... Немцы закрепились на выгодном рубеже. Парторг Людмила Кравец понимала, что от этого боя во многом зависит дальнейший успех наступления. Она собрала перед боем коммунистов и призвала их служить примером для беспартийных в выполнении боевой задачи. Бой начался рано утром. После сильной артиллерийской подготовки наши части пошли на штурм вражеских укреплений.
— Горит советский танк! — крикнул кто-то.
«Там ведь люди», — подумала Людмила и поспешила к горящей машине.
С одним из бойцов, появившимся около танка, Кравец вытащила раненого водителя, остальные погибли. Танкист был без сознания. Мины ложились все ближе и ближе. Девушку ранило в бедро. Но она все-таки устроила танкиста в укромном месте и поспешила в свое подразделение.
Тут Кравец узнала, что ранен командир подразделения. Людмила не растерялась. И, когда увидела, что пошли в наступление наши танки, она подняла бойцов в атаку.
— Вперед! Вперед! — слышался ее призыв. Звонкий голос девушки казался необычным в грохоте боя, и, чем сильнее звучал он, тем большее воздействие оказывал на бойцов.
Подразделение заняло две линии вражеских траншей и, развивая наступление, приближалось к хутору. На пути наступавших оказался небольшой ручей. Стараясь задержать здесь советских солдат, противник открыл яростный огонь. В роте не осталось ни одного офицера. Людмила понимала, что только решительные, немедленные действия могли обеспечить успех в выполнении задачи, поставленной командованием. Она первой бросилась вброд через ручей, увлекая за собой бойцов.
А местность открытая, чрезвычайно невыгодная для наступавших. Трудно было продвигаться вперед, приходилось бороться за каждый клочок земли.
Разгоряченные бойцы смело шли на схватку с врагом и в рукопашном бою овладели частью хутора.
Не сразу поверили на командном пункте, что этим боем руководила скромная девушка — гвардии старший сержант Людмила Степановна Кравец. А когда убедились — представили к высшей награде.
... В Берлине бои были еще ожесточеннее. Враг яростно сопротивлялся, стрелял из каждого окна, подвала, чердака.
— Гитлеровцы за домом устанавливают миномет, — сообщил командир роты. — Мы бы могли уничтожить его, но у нас нет ни одной гранаты.
Людмила поняла это как приказ достать их. Не много времени отсутствовала она. Вскоре вернулась с добычей. Никто не спросил, откуда взялись гранаты. Но каждый знал, что достались они ей нелегко. Фашистский миномет вместе с расчетом взлетел на воздух.,.
Приближался праздник Победы. Отмечать его Людмиле Кравец пришлось в госпитале: незадолго до окончания войны она получила пятое ранение.
Как с близкими и родными встретилась Людмила после выздоровления со своими однополчанами, которые незадолго перед этим узнали радостную весть: неустрашимому в борьбе с врагом санинструктору 1-го стрелкового батальона 63-го гвардейского стрелкового Рижского полка 23-й гвардейской стрелковой Дновской краснознаменной дивизии 3-й ударной армии Людмиле Степановне Кравец было присвоено звание Героя Советского Союза.
... Тихая зеленая улица Володарского в Запорожье. В глубине двора красивый каменный дом. Вокруг яблони, сливы, груши. Под одним из развесистых деревьев и вели мы беседу с хозяйкой дома — Людмилой Степановной Кравец. Она познакомила нас со своим мужем — другом военных лет Владимиром Николаевичем Ледвиным, ныне нормировщиком весоремонтного завода.
Растут в семье помощники — Валерий и Ирина. Родились они после войны, и хорошо, что им не довелось слышать сирен боевой тревоги, гула вражеских самолетов, оглушающих взрывов бомб. Но они знают, что была война, что мама и папа были на фронте, что мама не раз была ранена и контужена. И если Людмила Степановна болеет (сказываются военные годы), многие заботы дети берут на себя.
Людмила Степановна любит быть среди людей — в школах, клубах, парках. Она рассказывает о героической борьбе советского народа в годы войны против фашизма, призывает молодежь беречь завоеванное отцами и матерями, бороться за мир на всей планете.

Автор: Е. ВОЛОДИНА, А. РАДЧЕНКО

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:44     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Сорокина Любовь

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 95

Ночью на 22 февраля 1943 года части 267-й дивизии совершили марш из села Вольное в Андреевку, на реке Самаре. Колонна далеко за полночь дошла к деревне со стороны леса. Вперед ушла разведка, которая возвратилась через час и доложила, что, по рассказам местных жителей, в селе еще ночью были немцы. Когда вошли в Андреевку, начался рассвет. Кругом стояли разрушенные дома, сияли воронки. Дивизия заняла круговую оборону и в течение нескольких дней приводила себя в порядок.
Поддерживали дивизию танки 16-й гвардейской бригады. Танкисты не имели запасов горючего, и командование бригады принимало меры, чтобы захватить его у противника. С этой целью были организованы ударные группы из восьми-десяти бойцов, которые на дорогах нападали на машины, перевозившие горючее. Но немецкие колонны шли под усиленной охранной, и запастись горючим за счет врага не удавалось. Перед выходом из Андреевки командир танковой бригады был вынужден оставить часть танков в лесу, а горючим с них дозаправить двенадцать «тридцать четверток»...
В это тревожное время и случилась история, которую мы, се участницы, запомнили на всю жизнь.
По своим медицинским делам врачи 848-го полка Раиса Епифанова и Ида Гурари, а также я, санинструктор Люба Сорокина, оказались в деревне Марьяновке и заночевали в доме местной жительницы Галины Педоренко. Дом располагался в глубине сада, в удалении от дороги. Утром я вышла на воздух и сразу же, перепуганная, влетела обратно... "Девочки, немцы! Скорее переодевайтесь! Военную одежду на печь — под перья!" А сама, полуодетая, накинув на плечи хозяйское пальто, опять вышла на улицу, чтобы задержать солдат. Стала убеждать немцев, что в доме больные. Немец прицелился из автомата. Я кинулась в дом, но очередь через дверь прострелила мне руку. Рая и Ида едва успели переодеться, как в комнату вошли три немца. Они посмотрели хату, увидели на столе индивидуальный перевязочный пакет, о чем-то переговорили между собой и вышли на улицу. Через некоторое время мы почувствовали запах дыма и гари. Дверь оказалась запертой снаружи, а хата подожжена. С большим трудом нам удалось открыть дверь и выбежать на улицу. Куда идти — неизвестно. Но мир не без добрых людей: крестьянка Мария Рожко пригласила спрятаться в ее доме, где мы пробыли почти два дня. В селе хозяйничали немцы. Появились староста и полицаи, они стали присматриваться к нам. Тогда Мария дала нам гражданскую одежду, лукошки, и под видом "меняльщиц" мы отправились в соседнее село, где должны были находиться наши части...
Мы благополучно вышли из Марьяновки и добрались до своих. Проходя по Марьяновке, мы видели трупы своих товарищей: врача Иванова-Печерина, фельдшеров Володи Тихонова и Миши Камиева, бойцов и командиров штаба полка...
После победы мы долго друг друга искали, а в семидесятом году встретились. Раиса Епифанова жила в Туле, а Ида Гурари — в Ногинске Московской области. Обе работали по своей "военной" специальности, которая необходима и в самое мирное время, то есть врачами. Я живу в Москве, недавно вышла на пенсию.
После встречи мы списались со своими спасителями из Марьяновки, поехали туда, возложили венки на могилы своих товарищей, погибших в феврале 1943 года. Повидались с Марией Рожко и другими местными жителями, перед которыми мы в неоплатном долгу...

Автор: Любовь Сорокина

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:44     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Кживонь Анеля

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 99

Подолье. Красивый ландшафт и плодородные земли. Зубчатая линия холмов, изредка перемежающаяся оврагами, в которых буйно кудрявится зелень, обрамляя сверкающие лазурью потоки, тянется до самого горизонта.
На красивых склонах рассыпались деревеньки. Беленькие покосившиеся хатки сбегают к самой воде, волоча за собой узенькие полоски земли.
Хата Кживоней такая же, как и прочие бедняцкие хаты в маленькой деревеньке. У Кживоня пятеро детишек. У него никогда не хватало хлеба до нового урожая. Из года в год жила эта семья в постоянной нужде...
А теперь вот вокруг дремучие леса Иркутской области, одинаково густые и зеленые зимой и летом. Под их надежной защитой стоят жилища людей, которым они дают тепло, пищу и работу.
Такой лес открылся перед семьей Кживоней и вошел в ее жизнь в тяжкую годину войны.
Приехали они сюда с эвакуированными из-под Киева. Вот куда загнала военная буря после года спокойной жизни в новых условиях, когда казалось, что уже можно вздохнуть свободнее.
... Решение о выезде из родной деревни далось нелегко. Все забурлило в семье Кживоней, когда Советская Армия вступила на земли Западной Украины. Жители с любопытством всматривались тогда в опаленные, суровые и в то же время приветливые лица красноармейцев. Через пару дней отношения между деревенскими жителями и красноармейцами определились. Казалось, что эти парни со звездами на фуражках приехали сюда давным-давно. Они живо завязывали знакомства, распевали красивые, сразу же запоминавшиеся песни. Вечерами люди слушали рассказы пришельцев о земле, обрабатываемой сообща стальными конями.
Вот тогда-то в доме Кживоней и пришли к единому решению — уехать, поискать безопасный уголок, хотя и тяжело оставлять землю, которая помнила их молодость, рождение их детей.
Земля под Киевом встретила их раздольем полей, что раскинулись на огромном пространстве. В сиянии солнца золотилась высокая, полновесная пшеница. Анелька смотрела на тяжелые колосья, на ярко освещенные коровники, на молоко, лившееся белым водопадом в огромные чаны, и думала, что не лгали красноармейцы.
Но больше всего удивлялась Анеля здешним людям. Они не несли в себе годами накопленной недоверчивости, не имели убегающего взгляда, не замыкались в молчании, когда с ними вступали в разговор. Граница, разделившая украинский народ, была, как видно, не только географической линией, а и той чертой, что отложилась в характерах людей, сформированных разными общественными строями.
Шестнадцатилетняя Анелька, которая, оставив родную деревню, оставила и свое детство, не могла этого не заметить. Она увидела на лицах родителей спокойствие и удовлетворение. Анелька тоже работала в колхозе и получила впервые в жизни благодарность. Первая похвала вызвала на ее лице румянец радости. Так же как и здешним людям, заработанное ею тоже записывали точно. Колхоз даже дал заем на строительство дома, и наступил день, когда родители ее пошли на край села, чтобы осмотреть предназначенный им участок.
И все это унес вихрь войны. Эвакуация была стремительной, враг бомбил переполненные людьми поезда. Ехали в далекую Сибирь, которая должна была дать им приют и наладить разрушенную жизнь.
Поселились в длинных бараках, приготовленных для эвакуированных с Украины. И снова надо было начинать все сначала, учиться новой работе, свыкаться с непривычным шумом, с могучими деревьями, заслонявшими небо.
Анеля начала работать на фабрике. Она становилась взрослой и всеми силами стремилась помочь людям, которые им, обнищавшим и запуганным, хоть на короткое время вернули веру в хорошую жизнь. Всматривалась в суровые лица сибирячек, не согнувшихся под тяжестью непосильного труда, глазами пробуждающейся женщины видела их одинокую жизнь. Узнала их ожидание писем с полевой почты, с дальних мест...
Однажды Анеля прочитала сообщение в газете «Правда», что Советское правительство, учитывая просьбу Союза польских патриотов, разрешило создавать польские военные отряды. С тех пор жила как в горячке, дрожащими руками развертывала газету, вечерами слушала радио, была очень рада, когда наконец — это было в мае — пришла весть, что на место сбора Первой польской дивизии прибыли первые добровольцы.
В тот день она работала невнимательно и даже поранила себе палец. Понимала, что должна решить для себя очень важный вопрос. Как женщина, она не подлежала мобилизации, была нужна здесь. Но чувствовала, что не в состоянии больше оставаться вне призыва. Бессонная ночь принесла ей твердое решение, с которым она и ознакомила своих рано утром. Приняли его без лишних разговоров, только мать отвернулась к окошку с побледневшим лицом, на котором засверкали слезинки. Сердце матери, привыкшее к беспрестанной тревоге, начало жить разлукой.
На фабрике начальник цеха посмотрел на нее удивленно.
— Собираешься воевать? — спросил он и добавил: — Это не так просто, фабрике нужны рабочие, а такие, как ты, прежде всего.
— Поймите, мое место там. В дни войны даже старики на фронте.
— Здесь тоже фронт, хотя мы и не на передовой, — сказал неоднократно слышанные слова. — Здесь тоже идет борьба за победу.
На эти слова Анеля отвечала, что ведь вся дивизия будет состоять из людей, которые безусловно где-то работали и все же пошли воевать, и она просит, чтобы Семен Иванович ее отпустил, не обижал. При слове «обижал» ее голос предательски задрожал, не так, как это должно было быть у настоящего солдата. Начальник цеха был другого мнения, но, взглянув на нахмуренные брови, руки, теребящие уголок фартука, и подозрительно дрожащий подбородок, сказал, меняя тон:
— Эх ты, Аника-воин, глаза на мокром месте. Поговорю с директором, тем более что пришел приказ не задерживать поляков, которые хотят вступить в эту дивизию. Парней в порядке мобилизации, а девчат по их желанию. Что ж, приказ есть приказ.
Мать испекла в русской печке пышные хлебы и посушила на сухари. Две курицы, выкормленные уже здесь, пошли на сковородку и жарились в собственном соку, готовясь в дальний путь.
Дорога дальняя, с сутолокой и неудобствами военного времени. Но приехали, казалось, довольно быстро.
Переправлялись паромом через реку, широко разлившуюся среди берегов, заросших зеленым кустарником, с песчаными проплешинами. Потом была запись. В большом деревянном доме за длинными столами сидело несколько польских офицеров и сержантов. К одному из них подошла Анеля, не заметив наступившей тишины, когда они вошли в этот дом. Как и остальные, молча смотрела на красные с белым флаги, слова приветствий, написанные на стенах по-польски, обращенные к ним, приехавшим. Смотрела на конфедератки с польским гербом, на орла на стене, распростершего свои могучие белые крылья. А потом вокруг зазвенела польская речь. Родной язык, язык отчего дома, первого детского лепета.
Каждый из прибывших был занесен в список и стал частицей дивизии. Получили маленькие карточки с названием подразделения, к которому приписаны. Анеля прочла: «Женский батальон».
С карточкой в руках Анеля отошла от сержанта, говорившего с твердым познанским акцентом. Вышла на площадку перед домом, заполненную пестрой толпой. Шум наполнял площадку. С ближайшей кухни разносили котлы с пищей, старшие по группам делили прямоугольные, выпеченные в формах хлебы. После долгого путешествия обед был в центре внимания. Первый солдатский паек под ясным, светлым небом, среди соснового бора. После обеда нужно было снова собираться в путь, на этот раз недалеко, пешком.
Батальон разместился в небольшом палаточном городке в лесу. Было несколько деревянных бараков, где находились склады, штаб и канцелярия.
Палатки стояли вдоль посыпанных щебнем дорожек, В каждой из них разместилось по десять девушек, или по одной команде.
Для девушек начался период войсковой подготовки. День начинался такими же упражнениями, что и в соседних мужских подразделениях. Время было до предела занято от ранней побудки и до вечерней поверки: маршировка, ползание по-пластунски, рукопашный бой...
Шли дни, насыщенные ароматом живицы и пылью, оседавшей пудами на ботинках, мундирах и лицах. По вечерам у колодца за последними палатками было всегда многолюдно и шумно. Глоток студеной воды смывал усталость всего дня, из глубины леса тянул холодок, и забывался дневной зной.
В середине июля Первая польская дивизия принимала военную присягу. Все в этот день было парадно и торжественно: небо без единого облачка, яркое солнце, затянутые мундиры, белые подворотнички, старательно начищенные ботинки. На груди сверкали автоматы.
После принятия присяги все почувствовали, что приближается час отправки. Никто не знал, когда он наступит, но все уже жили мыслью об отъезде, в воздухе рядом с первыми осенними туманами повисло ожидание. И вот в один из дней уходящего лета, в четвертую годовщину гитлеровского нападения на Польшу, Первая дивизия распростилась с лагерем.
В душе Анели звучал один мотив: все, все отдать, чтобы победить. Выехали ночью. С рассветом увидели обширные предместья Москвы. Проехали незримую границу, отделявшую земли, которые враг не топтал, и очутились на территории, недавно еще занятой немцами, и сразу все изменилось. Станции не было, железнодорожники, отправлявшие на фронт бесконечные эшелоны с войсками, жили в сколоченных на скорую руку бараках. Сожженные села и города...
Приехали к месту назначения. Станции здесь также не было. Быстро выгрузившись, подразделения расходились по лесу, под спасительную тень деревьев. Днем небо было спокойно, близкая передовая молчала, но была готова к прыжку, к наступлению.
Осень того года была прохладной, но погожей. По утрам на траве лежал белый иней, от холода хоронились в земле. В землянке было тепло и уютно. Расставили караулы, начали жить по-фронтовому.
Здесь, под Вязьмой, Варшава казалась совсем рядом, тем более что недалеко проходила дорога — Варшавское шоссе. Смоленское направление было самым ближайшим к дому. Командование фронтом определило его как начало боевого пути польской дивизии. На этом направлении находилось Ленино.
Через некоторое время дивизия выступила в поход. Многодневный марш с полной выкладкой был очень трудным...
Вот и земля Белоруссии. Здесь уже ясно ощутилась близость фронта. Примыкающие к передовой окрестности были изрыты танками и бронетранспортерами, идущими на линию огня. Под прикрытием кустов дымили походные кухни. Только десять километров оставалось до переднего края. Придя на место, солдаты тщательно замаскировались и погрузились в короткий глубокий сон без сновидений. А офицеры дивизии совместно с советскими командирами собрались на совещание. Приближался великий день пробы сил.
В одну из ночей польская дивизия заняла окопы переднего края, сменив советские войска.
... Анеля проснулась от холода. Грохот не утихал. В землянке — командном пункте дивизии слышны беспрерывные близкие разрывы. Шла артподготовка к наступлению. В первые минуты после пробуждения Анеля поняла: бой уже начался. В землянке вертелись связисты, державшие связь со штабами полков. Части ждали сигнал к атаке. В углу, где она спала, свернувшись в клубок под плащ-палаткой, радист спешно выстукивал какое-то донесение. У него были сурово сдвинутые брови, и смотрел он каким-то невидящим взглядом. Немного дальше кто-то монотонно взывал в телефонную трубку:
— Алло, «Днепр», ты слышишь меня? «Днепр», слышишь? Алло, алло, «Днепр»...
Посреди землянки склонились над раскрытой картой офицеры с толстыми карандашами в руках. Делали на ней какие-то обозначения, переговариваясь вполголоса.
Небо над полем боя нависло свинцом, по откосу к реке наползал туман, густой и белый, как вата. К рассвету он стал реже, показались окрестности. На пути наступления дивизии были две деревушки, занятые немцами: налево — Трегубово, направо — Ползуха, стоящие на возвышенности. За хатками — серые от дождя поля, сбегающие к заросшей кустарником мелкой, но илистой речке, в которой увязали не только люди, но и танки и орудия. Ближе к нашим окопам первого и второго эшелонов, направо от деревни, кладбище с покосившимися крестами. Если смотреть в другую сторону, то можно увидеть чудом уцелевшую трубу винокуренного завода, а сбоку, на пригорке, на краю горизонта, первые строения местечка Ленино.
Наша артиллерия, укрытая недалеко от штаба дивизии, дышала огнем. В окопах, прижавшись к земле, ждали солдаты, проверяя в последний раз готовность оружия, засовывая за пояс гранаты.
Туман разошелся, и серое небо немного посветлело, вверх понеслась ракета. Из окопов поднялись солдаты. Пошли танки, до сих пор не видимые в кустах, а также легкие орудия, прикрывая огнем солдат. Огненный шквал бушевал над немецкими окопами, нащупывая огневые гнезда противника. Бежали, натыкаясь на заросли и засеки, мимо огромных спасительных воронок: пули и мины летели солдатам в лицо.
Линия вражеских окопов на склоне была покорежена, полна трупов и тех, кто затаился в последнем прыжке.
Солдаты польской дивизии на какое-то время припали к земле, чтобы наладить расстроенные ряды, изготовить гранаты. По сигналу поднялись и побежали к окопам противника, единым броском ворвались в них, и завязался бой.
Майор был сосредоточен, когда объяснял Анеле задание:
— Штабные документы передадите в Николаевку. По дороге захватите раненых, они ждут на санитарном пункте 2-го полка, отвезете их в санбат. Шофер знает. Вопросы есть?
Вопросов не было. Анеля отдала честь и ответила по уставу:
— Разрешите идти?
И тогда майор положил ей на плечо руку; она увидела морщинки возле глаз и глаза в сетке красных жилок. Не спал много ночей подряд. Сказал, помолчав:
— Дорогу бомбят. Но там тяжелораненые, они не могут ждать. Берегите себя... — Сказал по-польски, мягко, как говорят поляки, долго жившие в России. Эта мягкость придала его словам особый оттенок, что-то отцовское послышалось в его голосе, хотя закончил он командирским: — Можете идти.
Газик с брезентовым верхом стоял возле землянки, готовый в путь. Анеля, поставив ногу на ступеньку кабины, остановилась, увидев странную группу, идущую по полю. Минуту всматривалась не совсем уверенно, потом спрыгнула и пошла по направлению к ним, дав знак шоферу немного обождать.
Мундир ее подружки Марыльки, с которой она познакомилась еще в поезде, когда ехала на сборный пункт, был измазан землей, лицо серое от пыли, в золоте волос запуталось несколько сухих листьев и комочки земли. Особенно поразило Анелю выражение лица Марыльки. Глаза ее блестели, смотрели на Анельку радостно, на грязных щеках горел яркий румянец. Увидев Анелю, она улыбнулась, повела глазами на сопровождаемых. Анеля застыла от изумления: приведенные Марылькой люди были небриты, без головных уборов. Испуганные, они смотрели то на Анелю, то на Марыльку, переступая с ноги на ногу, боялись голосом напомнить о себе, молчали, чтобы не спугнуть таившейся в глубине глаз Марыльки жалости.
Странно было видеть пленных, но еще более странным было то, что Анеля не чувствовала к ним ненависти, которая, казалось, в такие минуты должна была проявиться с особой силой. Они были просто жалки. Газик ждал. Еще раз взглянула на Марыльку и сказала:
— Еду в Николаевку с ранеными. До свидания! Протянув для пожатия руку, Анеля почувствовала в своей руке узенькую ладонь Марыльки, взглянула ей в глаза. Они уже утратили свой блеск, погасла светившаяся радость...
Газик петлял, как заяц, на неровной, выбитой танками и орудиями дороге. В кузове машины было темно. Белые повязки смутно отсвечивали в полумраке, некоторые из раненых стонали, не в силах удержаться.
Ветер шуршал брезентом, машина подпрыгивала на ухабах, проваливалась в ямы, кренилась из стороны в сторону и снова подпрыгивала. В такой момент лица раненых цепенели от боли. Гул близких разрывов, смешиваясь со свистом пуль, заглушал их тихие стоны. Иногда казалось, что они разговаривают сами с собой.
Анеля сидела, сжавшись в комочек, на пачке документов, о которых ей говорил майор. Подтянула коленки к подбородку, чтобы больше было места раненым. Боялась пошевельнуться, чтобы не расплескалась горячая вода из фляжки, не пролилась на лицо раненого, тяжело опиравшегося на ее плечо. Лицо было худое и очень молодое, терявшееся под огромной шапкой из бинтов, доходящей до самых бровей. На шее четко пульсировала артерия. Видимо, он был без сознания, в горячке. Из артерии сочилась кровь, окрашивая повязку. Глядя на молодое, беззащитное лицо, Анеля вдруг почувствовала какое-то странное спокойствие, какую-то вдохновенную уверенность, в глубине сознания промелькнула мысль о том, что она сделает все возможное, чтобы доставить его живым.
Вдруг раздался взрыв, как удар грома. Газик подпрыгнул. Из кабины повалил черный дым. Анеля вскочила.
В следующее мгновение Анеля, задержавшись у выхода на секунду, чтобы сообразить, что делать в этой обстановке, увидела глаза того паренька, что лежал у нее на плече. Глаза, широко открытые, осмысленные, глядели из-под повязки доверчиво, ожидающе...
Яна, с которым Анеля познакомилась еще на сборном пункте, прислали на батарею из штаба полка, чтобы он поддерживал связь. Но в первые же часы боя он получил дополнительное задание. Обстрел тылов противника требовал от артиллеристов большого мастерства и огромного напряжения. Тяжелые ящики с боеприпасами подносились вручную, орудия беспрерывно стреляли, беспрерывно требовались снаряды.
Раскаленные стволы орудий обжигали ладони. Для людей не существовало холодной изморози, рубашки наводчиков прилипали к спине, пот заливал глаза. Над батареей звенело:
— Огонь, огонь!
Со стороны соседей, русских, долетало:
— Огонь, огонь!
И конечно, Ян не мог оставаться в роли бесстрастного наблюдателя — он стал подносить снаряды. В те мгновения, когда ствол охлаждался, успевал передохнуть.
Ян видел, как на дорогу выехал газик с высокой брезентовой будкой, как он внезапно остановился, охваченный огнем, получив, видимо, прямое попадание в бензобак. Из охваченной пламенем кабины никто не выскочил, но сзади, из-под брезента, начали вываливаться люди. Движения их были медленные, неуверенные, некоторые едва выползали. Ян догадался, что это были раненые. Потом из машины полетели, словно белые мотыльки, какие-то бумаги. Некоторые из них обгорели и падали черными комочками.
Из-под брезента показался солдат, но как-то странно, головой вниз: голова от бинтов казалась непомерно большой; руки висели как плети; его кто-то тащил, придерживая за плечи. Ян разглядел, что тот, кто тащит, маленький и клонится к земле под тяжестью своей ноши.
Из соседнего укрытия бежали на помощь солдаты. Машина продолжала гореть, языки пламени начали лизать брезент.
Маленький солдат положил раненого на край дороги и стал смотреть на пылающую машину. Ян увидел чумазое лицо, с растрепанными волосами. Ему показалось, что это Анеля.
Тем временем сквозь густой черный дым, валивший из-под брезента, показалась чья-то рука, ветер донес крик. Солдаты, бежавшие на помощь, были еще далеко. Ян чувствовал, как сжимается от боли и горечи его сердце.
Девушка подбежала к машине и остановилась на какую-то долю секунды перед стеной огня. Потом, прикрыв рукой лицо, прыгнула в машину, откуда звала ее рука. Когда солдаты подбежали и окружили машину, брезент, сожженный с одной стороны, внезапно завалился, накрыв собою последнего раненого и Анелю Кживонь, которая пошла на смерть, чтобы спасти другого. Это длилось минуту, но Яну показалось вечностью.
Так погибла Анеля Кживонь, которой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Перевод с польского Янины Стрехниной

Автор: ЗОФЬЯ БЫСТРИЦКАЯ

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:45     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Шапран Наталья

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 104

25 июля 1942 года 5-й батальон в составе 229 стрелковой дивизии занял оборону вдоль правого берега Дона. Бой завязался жестокий. На наши оборонявшиеся подразделения двинулись два фашистских корпуса: 51 армейский и 24 танковый с 80-ю танками и самоходно-артиллерийскими установками. Кроме того, позиции обороняющихся обстреливали и минометами, а с воздуха подавляла авиация противника. Превосходство гитлеровцев в живой силе и технике было многократным. У бойцов 783 стрелкового полка не было противотанковой артиллерии, танков, недостаточно было минометов. Но их моральный дух оставался высоким. Они были готовы биться до последнего патрона.
Воины подпускали танки поближе и уничтожали их противотанковыми гранатами и бутылками с горючей смесью. В бою с врагом любое оружие шло в ход: пулеметы, автоматы, ручные гранаты и наконец штыки. Даже тяжелораненые бойцы и командиры, те, кто еще мог держать оружие в руках, не покидали поле боя. Они дрались за каждый метр, дрались за Дон, дрались за Сталинград. Вместе с бывалыми бойцами воевали и юные женщины — медицинские сестры, врачи и санитарки, радистки и разведчицы, снайперы и связисты. Санинструкторы под непрерывным огнем выносили с поля боя раненых, оказывали им первую медицинскую помощь, переправляли бойцов на левый берег Дона. Им часто приходилось забывать о своей профессии и драться с врагом с оружием в руках, как рядовым бойцам-пехотинцам.
22-летняя Наталья Шапран, несмотря на разрывы бомб, мин, снарядов, свист пуль, грохот гусениц вражеских танков и стоны раненых, делала свое дело, забывая о себе. Многих раненых она вынесла с поля боя. Она прятала раненых в укрытиях, отправляла на противоположный берег Дона и снова бежала туда, под пули и снаряды.
У Наташи кончились бинты, был израсходован весь йод. А раненых становилось все больше и больше.
Взяв в руки автомат и перекинув через плечо санитарную сумку, она сказала раненным: "Вы потерпите немного, я Скоро вернусь" Наташа выглянула из окопа, чтобы сориентироваться, и увидела... немцев, которые прятались в соседнем окопе. Не успела Наташа вскинуть автомат, как фашисты забросали ее гранатами.
У Наташи оторвало правую ногу. Все ее тело было изрешечено осколками.
Очнулась Наташа от тяжести, навалившейся на нее... И сразу поняла: хоронят. Промелькнула мысль: "Заживо хоронят или это ужасный сон?" Нет, она хорошо слышала голоса, незнакомую речь.
Что делать? Ни руками, ни головой пошевельнуть не может. Ужас сдавил грудь и вытолкнул мучительный стон.
Солдаты остановились, прекратили бросать землю. Подошел офицер в немецкой форме. Приказал вытащить раненую.
Уже потом, делая операцию, врач-хирург на ломаном русском языке сказал ей: "Благодари Бога, фрау, что попала к солдатам похоронной команды из австрийцев. Будь здесь немцы тебе бы капут".
После операции Наташу и других тяжелораненых советских военнопленных оставили на носилках под палящими лучами июльского солнца. Медицинский персонал не обращал на них никакого внимания. Раненые изнывали от жары и жажды, но никто им так и не подал глотка воды.
26 июля 1942 года трех раненых командиров Красной Армии и вместе с ними Наташу отправили в какой-то населенный пункт. На окраине села их поместили в деревянное здание. У входа поставили часового и никого к ним не допускали. Пленные начали понимать, что здесь их обрекли на голодную смерть, так как считали, что все четверо — не жильцы. Но как говорится шила в мешке не утаишь. По селу поползли слухи, что на окраине находятся советские военнопленные.
И вот однажды, темной ночью, преодолевая в себе страх и пренебрегая смертельной опасностью, с небольшой котомкой в руках, пробиралась кустами, с противоположной от часового стороны, небольшого роста девушка. Она принесла раненым немного хлеба, молока, горячей вареной картошки. Через окно передала еду и так же быстро и незаметно скрылась в зарослях. Через сутки ночной визит повторился.
Спасительница назвалась Машей. На третью ночь Маша появилась снова с котомкой еды. В эту ночь раненые узнали и ее фамилию Самодайкина. Настоящая это была фамилия или придуманная для раненых, но имя и фамилию спасительницы Наташа запомнила на всю жизнь.
Так продолжалось одиннадцать ночей, пока всех четверых не отправили в лагерь для военнопленных на станцию Облизская, откуда в декабре 1942 года их освободила Красная Армия.
Связь Маши с ранеными пленниками прервалась.
И вот, спустя сорок пять лет, пионеры отряда имени Гули Королевой нашли Машу. А было это так.
Шли годы, Наталья Васильевна лечилась в госпитале, затем работала и хотя была инвалидом Великой Отечественной войны, училась. Стала бухгалтером.
Из памяти много улетучилось, но забыть те, одиннадцать ночей и Машу, она не могла. Почти полвека Наталья Васильевна искала ее, но безрезультатно.
В октябре 1987 году, на церемонию открытия памятника на Калининской горе в городе Суровикино, были приглашены ветераны 229-й стрелковой дивизии. По состоянию здоровья Наталья Васильевна на торжество приехать не смогла.
Пионеры отряда имени Гули Королевой из средней школы № 1 познакомились с ветеранами, взяли их адреса и организовали сбор материалов о воинах этой дивизии. Завязалась переписка. Ветераны сообщали все новые новые адреса, особенно тех, кто не смог приехать на открытие памятника.
Так, заочно юные следопыты познакомились и с ветераном 229-й стрелковой дивизии санинструктором 783-го стрелкового полка, жительницей Омска, Натальей Васильевной Шапран.
В одном из писем Наталья Васильевна рассказала о своем плене и что все послевоенные годы она ищет и не может найти свою спасительницу, Машу. Школьники взялись за поиски. После ряда неудач ребята обратились в районную газету "Заря", в которой 14 мая 1988 года была опубликована статья: Откликнись, Мария. И... Мария откликнулась. В их адрес пришло письмо из рабочего поселка Нижний Чир.
Благодаря юным— следопытам, сумевшим доказать, что память человеческая противостоит печальной траве забвения, состоялась радостная встреча двух патриоток — почти через полвека...

Автор: Мария Богомолова

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:45     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Ратушная Ляля

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 119

Через Винницу от вокзала гнали колонну советских военнопленных. По обеим сторонам колонны метрах в десяти — двадцати один от другого шли немцы-конвоиры.
Как только показалась голова колонны, Ляля бросилась к стене какого-то дома и прижалась к ней спиной. «Вэк! Вэк!» — покрикивали впереди шедшие конвоиры, отгоняя одиноких прохожих... Изможденные, заросшие грязной щетиной, раненые и голодные люди еле переставляли неги. У Ляли сердце сжалось. Ведь совсем недавно и она едва выбралась из грязной ямы концлагеря.
Немного больше полугода назад студентка Московского университета Ляля Ратушная добровольно ушла на фронт, в первых боях была ранена и попала в плен. Она прошла через кровь и унижения, видела такое, что своим глазам не хотелось верить. Вспомнила свой первый неудачный побег и второй, более удачный, когда чуть не замерзла под ледяным дождем, потому что избегала всех, как затравленный зверек.
Теперь Ляля смотрела на бесконечный поток жалких теней в серых шинелях и снова как бы переживала уже однажды пережитое. Колонна тянулась долго. Лялю колотила дрожь. Мартовский ветер проникал до костей. Наконец колонна прошла. И Ляля Ратушная направилась домой.
Уже второй месяц ходит Ляля по Виннице, посещает знакомых, довоенных друзей в надежде найти тропинку в подполье. А после сегодняшней встречи с пленными ей стало просто невмоготу.
Подходя к своему дому, она почти столкнулась с Игорем Войцеховским и очень обрадовалась. Но откровенности не получилось. Они задавали друг другу обычные, ничего не значащие вопросы: как живешь, где работаешь, есть ли паспорт... Ляля знала, что еще минута, и Игорь уйдет, и она решилась:
— Игорь, я в отчаянии! Помоги мне связаться с людьми, которые не смирились...
Он окинул ее насмешливым взглядом и сказал:
— Вы, Лариса Ратушная, как будто дорогу на улицу Депутатскую спрашиваете. Кстати, который час? Я жду товарища.
Она поняла, что разговор окончен. Это было очень обидно. Когда она работала в школе пионервожатой, Игорь учился тогда в десятом классе и был секретарем комсомольской организации.
«И зачем мне было напролом лезть? Какой конспиратор станет иметь дело с таким несерьезным человеком, как я?» — думала Ляля.
Но через неделю Игорь сам пришел к ней домой. Они вышли на заснеженный берег Буга. Игорь, подняв от ветра воротник осеннего пальто, чуть горбился и, разговаривая, не поворачивал к ней лица.
— Люди, которых ты ищешь, согласны дать тебе работу. Вот здесь бланк биржи труда с печатью. Ее надо скопировать. Ты в школе, кажется, отлично чертила...
— Кто эти люди? Когда вам нужно? — встрепенулась она.
Первый вопрос он пропустил мимо ушей.
— Когда успеешь.
— Завтра.
Всю ночь просидела она над печатью. А на следующий день Игорь Войцеховский с небольшим свертком в кармане, который ему передала Ляля, спешил на Депутатскую улицу.
Здесь, рядом с домиком Коцюбинского, за небольшим палисадником стояло здание библиотеки имени Н. К. Крупской. Ею заведовал Иван Васильевич Бевз, который был оставлен обкомом партии для подпольной работы.
Иван Васильевич встретил Игоря, как всегда, мягкой улыбкой. Поздоровавшись, Игорь разделся, подсел к столу, и оба склонились над бланком с подделанной Лялей печатью. Долго, придирчиво рассматривали, сверяя с оригиналом.
— А ты знаешь, для первого раза да за такой срок недурно. Назвать «железным» такой документ нельзя, но при случае ночью предъявить патрулям или полицаям можно.
— Я знал, что она упрямая, — сказал Игорь, — только смущала ее горячность, в подполье таким трудно бывает.
Иван Васильевич рассмеялся.
— Вот что, дай ей немного листовок. Если у нее избыток энергии, пусть ночью поработает. И спроси, какие инструменты и материалы нужны, чтобы могли мы это дело солидно наладить. Чтобы любую печать, штамп могли быстро сделать. Нам нужны будут справки об освобождении от угона в Германию, пропуска, документы для пленных... может быть, даже требования и накладные для получения продуктов. Очень много документов потребуется. Пусть нарисует, вычертит, даст размеры инструментов. А мы изготовим...
На пороге появилась сотрудница библиотеки, заглянула в кабинет и тут же снова закрыла дверь.
— Тебе пора, — сказал Иван Васильевич, — иди в эту дверь...
Подпольщикам удалось под видом каких-то бланков отпечатать большую партию листовок в типографии профашистской газетки «Вiнницькi вiстi». Часть из них Игорь принес Ляле.
Она положила в сумку банку с клеем, кисть, пачку листовок и осторожно, стараясь не разбудить маму и тетю, вышла из дому. Скоро будет светать. Как всегда весной, перед рассветом особенно остро пахло березовым соком, талым снегом и чуть слышно мокрой землей. Ляля побежала по пустынным улицам.
Остановилась, поправила чулок, осмотрелась и одним движением наклеила листок на фонарный столб возле магазина. Сразу же как будто ветром понесло ее дальше по улице. Ляля выбирала места, которые днем многолюдны. Жуткое и радостное ощущение испытывала она, наклеивая листовки на афишной доске у кинотеатра, на дверях магазина, на каменном столбе у входа в парк...
Домой прибежала радостная, сияющая, впервые за месяцы оккупации чувствуя себя сильной и нужной.
Через несколько дней ей принесли стопку паспортов, в которые надо было вклеить другие фотокарточки, поставить соответствующие штампы. Едва получив работу, Ляля запиралась в комнатке, завешивала одеялом окно и работала, забывая поесть, не разгибаясь. Кто-то другой, получив эти документы, освобождал пленных из концлагерей, устраивал на железную дорогу нужных людей, передавал пропуска партизанам. Она олицетворяла собой тщательно законспирированную лабораторию, где можно было заказать (через Игоря) любой документ.
Сами подпольщики очень мало знали о том, сколько хлопот доставляют они фашистам. Ведь из Винницы немцы хотели сделать «кляйнер Берлин» — маленький Берлин. Для Гитлера на Восточном фронте поспешно строили ставку в нескольких километрах от Винницы.
Но, по признанию самих гитлеровцев, в районе объекта «Вервольф» ими было зарегистрировано 1340 актов сопротивления советских людей! Ни одного дня они не жили спокойно, ни одного дня советская Винница не была маленьким Берлином.
Сотни подпольщиков были расстреляны, замучены в концлагерях и тюрьмах, погибли целые группы, о которых мы знаем совсем немного. Но каждый год отыскиваются все новые и новые документы их героической борьбы.
Подпольщики были разбиты на пятерки, в целях конспирации никакого прямого общения между пятерками не было. Но Ляля, в силу своей профессии подпольной паспортистки, знала по именам очень многих., Ее все чаще использовали как связную. Вместе с Васо Осикишвили она налаживала работу среди военнопленных.
Их приводили на работу в город без строгой охраны. Десяток пленных — один часовой. Они разбирали развалины, расчищали дороги. Бежать тут было почти невозможно. Заметив отсутствие одного, конвоир поднял бы тревогу, квартал или целый район были бы оцеплены в течение нескольких минут. Да и куда в городе деться пленному без документов, в оборванном концлагерном обмундировании? Но уйти из поля зрения часового на несколько минут можно было.
Васо этим пользовался. Стоя в стороне, он уже не первый раз вел беседу с одним военнопленным — тоже грузином. Васо инструктировал, выслушивал отчет товарища о проделанной в лагере работе и был недоволен. По его мнению, товарищ уже потерял много дней, а сделал еще так мало. В любой день его могут перевести на работу в другое место, и связь оборвется. Васо рассердился.
— Раздевайся! — сказал он. — Раздевайся! Ну, что ты смотришь? Надевай мое! Я надену твое. Я сам пойду в лагерь!
Это отчаянное решение, между прочим, было основано на тонком расчете. Для немца все грузины или большинство их — на одно лицо. Часовой не заметил перемены. Выводил из лагеря смуглого оборванного человека и вел в лагерь (среди других) смуглого оборванного. Товарищ Васо ушел в его одежде, с его документами по указанному Васо адресу.
В течение трех дней Осикишвили подготовил в лагере группу, устроил побег, и Ляля Ратушная проводила всех бежавших в партизанский отряд.
А винницкое подполье росло. Одни уходили в леса, другие только появлялись в городе и нащупывали связи. В организацию все время шел приток новых людей.
Но в этом же была и опасность. Часто вольно или невольно приходилось пренебрегать конспирацией.
16 июля 1942 года были арестованы Бутенко и Войцеховский. На следующий день явились за Лялей. Но дома ее не застали. Ее мать, Наталья Степановна, рассказывает, что, увидев подъехавшую к дому автомашину и солдат, она схватила портфельчик дочери и сунула его далеко в печь, к самому дымоходу.
Это решило многое. В стареньком ученическом портфельчике была «походная мастерская». Там хранились все инструменты для подделки печатей, цветные чернила, тушь, всегда были три — пять различных бланков, иногда и с заготовленными Лялей подписями больших начальников...
Лялю арестовали двумя часами позже. Она не знала, что предъявят ей в качестве обвинения, и терялась в догадках. В гестапо ее посадили напротив гауптмана. Тот, выдержав мучительную длиннейшую паузу, сказал:
— Рассказывай!
Ляля спокойно посмотрела на него и, не задумываясь, в ту же секунду ответила:
— Спрашивайте!
Гауптман, видя, что его психологическая пауза не дала абсолютно никакого эффекта, со злостью вскочил:
— Ты нам рассказывай о своей подпольной работе, о своих сообщниках.
Что ей теперь бояться — страшнее этой комнаты уже ничего не было. Здесь даже о смерти многие могли только мечтать. Ляля тоже рывком встала со стула и крикнула:
— Вы что, с ума сошли?! Какие сообщники? Я не понимаю!
Она нервно прошла к окну, повернулась, прошла к двери... Гауптман изумленно смотрел на нее, прогуливавшуюся перед его носом, а лицо его наливалось кровью.
— Сесть! — рявкнул он.
Ее больно толкнули в бок и заставили сесть.
— Ты не знаешь, как вести себя в гестапо?
— А откуда мне это знать?
Наконец гауптман вынул из стола... ее собственный паспорт. Ляля мгновенно все поняла. Она знала об аресте Бутенко и Войцеховского. А именно им она передавала пачку выправленных ею паспортов для бежавших военнопленных. Печати и подписи сверяла по своему собственному паспорту и... отдала нечаянно его с остальными. «Значит, при аресте у кого-то из них нашли мой паспорт. Если бы это — все, что у них есть против меня!»
— Ах, пан гауптман, простите меня! Третьего дня я потеряла паспорт и до сих пор не заявила об этом. Все думала, что найду его...
А в городе продолжались аресты. Допросы велись круглые сутки. Несколько раз вызывали и Ратушную. Ее жестоко пытали. Но она каждый раз, не забывая поправить волосы над посиневшим лицом, искренне недоумевала и возмущалась: «Что вам от меня надо? Возьмите штраф за утерю паспорта!». Ей устраивали очную ставку с Игорем, с Ваней Бутенко. Ваня Бутенко, как Ляле стало известно позже, заявил на допросе, что ее паспорт он нашел на улице.
Лялю бросили в тюрьму. Потом, через несколько месяцев, пройдя через все ужасы фашистских застенков и вырвавшись на волю, она рассказала обо всем своей матери. Этот рассказ оставил в сердце матери глубокие, незарастающие рубцы. И сегодня, рассказывая о тех днях, Наталья Степановна волнуется так же, как волновалась четверть века назад...
Лялю Ратушную перевели в концентрационный лагерь в Гнивань. Находившиеся там заключенные были обречены на медленное умирание от холода и голода. В одном из писем матери Ляля рассказывала, как надзиратель вздумал заставить женщин вымыть в бараке пол. В результате небольшое пространство между нарами превратилось в каток. Так до весны по углам и оставался лед.
Наталья Степановна ездила в Гнивань, возила дочери передачи, за взятку часовые разрешали передать записку. Ляля по возможности старалась не расстраивать мать. Но в одном из ее писем есть такие слова:
«В романе Вилли Бределя «Испытание» герой говорит: «Слава всему, что придает мужество». В этом смысле можно сказать: слава Гниваньскому концлагерю!»
Накануне 1 мая 1943 года за крупную взятку охраннику Лялю удалось вырвать из концлагеря. Возвратившись в Винницу, она сама побеспокоилась о том, чтобы изготовить себе «железные» документы и вместе с оставшимися в живых товарищами лихорадочно принялась за восстановление разгромленного подпольного центра.
Так уж в силу своего общительного характера, обстоятельств, своей невольной осведомленности (подделывая документы, она часто знала, для кого они предназначены) Ляля стала связной. Она то появлялась в лесу в партизанском отряде имени Ленина, то организовывала встречу руководителей разрозненных подпольных групп.
Погиб в застенках гестапо Иван Васильевич Бевз, погиб Ваня Бутенко, Игорь Войцеховский, погибли десятки других, известных Ляле лишь по именам и фамилиям. Но подполье действовало.
... Утром по городу в сторону базара идут с бидонами и котомками люди. Идет в толпе и молодая женщина с пятилитровым бидоном за спиной и большой корзиной перед собой. Бидон и корзина связаны тряпкой. Женщина остановилась, чтобы поправить на плече тряпку, осмотрелась и свернула в переулок, прижимаясь ближе к заборам, быстро пошла куда-то на другую улицу.
На улице Фрунзе она остановилась у дома № 8 и спросила у стоявшей на крыльце женщины:
— Скажите, здесь живет мастер по дереву Тарас? Мне сказали: Фрунзе, 8.
— Здесь. Только улица теперь называется именем Мазепы.
Женщина вошла во двор. Возле сарая мужчина сколачивал небольшую дверцу для собачьей будки.
— Здравствуйте! Вы — Тарас-плотник?
— Да, я Тарас-плотник, ценный работник! — он поднял лицо и приветливо улыбнулся.
— Меня прислал к вам сосед.
— Дядя Саша?
— Он самый. Просил бидончик творожка вам передать.
Плотник — Тарас Кузьмин — осмотрелся по сторонам, взял бидон и уже серьезно спросил:
— Хвост за собой не видели?
— Нет. Вроде прошла незаметно.
Тарас взял дверцу от собачьей будки, приподнял фанерную обшивку (дверца оказалась двойной, под обшивкой была заготовлена примитивная наборная касса) и высыпал туда из бидона типографский шрифт.
— Спасибо за творожок! — улыбнулся на прощание Тарас. — Приходите за пирогами.
Ляля подхватила кошелку и пошла. Теперь — действительно на базар.
Так Ляля перенесла основную часть шрифта для подпольной типографии «Украина», которая действовала успешно до освобождения.
Связи, знакомства, приобретенные и в тюрьме, и в старом подполье, и в возрожденном вновь центре, делали Лялю подчас незаменимой связной. Она не вела никаких записей, но была своего рода справочным бюро подпольщиков.
В последние дни оккупации Ляля Ратушная не ночевала дома. Она забегала иногда на минутку днем, и то лишь убедившись, что в доме и вокруг нет ничего подозрительного.
Новые люди в подпольном центре — Тетеревский, Азарашвили, Кочетов — загружали ее работой. Приходилось быть особо осторожной. А под городом уже гремели советские пушки.
18 марта она пришла в медицинскую библиотеку. Девчонка-уборщица, которая и жила тут при библиотеке, частенько пускала Лялю на ночь, и они грелись рядом на узенькой постели.
Девочка обрадовалась Лялиному приходу. В городе рвались снаряды, в Замостье шли уличные бои. Ей одной страшно.
— Утекли фрицы! — громко говорила девочка, радуясь, что есть кому это сказать.
— А я с голоду сейчас умру. Не доживу до прихода наших, — шутила Ляля.
— Хлиба нема! — пожала плечами девочка. — А от буряк, трошки картопли...
— Так мы ж богачи! Сейчас борщ сделаем. Соли найдешь?
В это время в дверь постучали. Девочка выбежала в коридор.
— Кто там? — спросила у нее Ляля.
— Вас якийсь чоловик спрашивае... — сказала девочка, входя в комнату.
Ляля вышла в коридор. И в это время девочка услышала два выстрела. Что-то упало. Хлопнула входная дверь...
Девочка метнулась к двери и увидела, что на пороге лежит Ляля. Человека, который ее спрашивал, и след простыл.
Ляля не дождалась прихода наших. На следующий день ее хоронили со всеми воинскими почестями. Вошедшие с Красной Армией в Винницу партизаны несли ее на руках. Была весна, светило солнце, суровое; с черными от ветра лицами партизаны бросали на могилу Ляли Ратушной сон-траву, подснежники, которые еще под снегом готовили приход весны, и красные прутья с пушистыми сережками.
Партизанам не привыкать было хоронить товарищей. Казалось, что вместо сердец у них должны были образоваться в груди гранитные глыбы. Но у могилы Ляли Ратушной их черные лица были особенно суровы. Тяжело хоронить друга. Еще тяжелее хоронить отважного, умного, бывалого друга с чистой душой. Еще тяжелее хоронить его, когда вокруг весна и ликующая радость освобождения. Но особенно тяжело знать, что ходят еще по земле враги, которые не могли допустить, чтобы этот друг дожил до светлого дня освобождения. Она могла дать истинную оценку кое-кому из тех, кто после войны стал рядиться не в свою одежду...
... Осенью 1966 года в городе Бар Винницкой области судили предателей, чьи руки были обагрены кровью патриотов. Вполне возможно, что среди них был и тот, который 18 марта 1944 года стрелял в Лялю Ратушную.

Автор: С. Калиничев

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:46     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Сысолова Раиса

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 80

Мой боевой путь начался с Кубани. В 1941 году, прослушав I курс медтехникума, я была мобилизована и направлена для работы в госпитале в станице Славянской. Потом 8 месяцев находилась на оккупированной территории Краснодарского края. После освобождения нашими войсками я вновь была мобилизована в Армию в 34 морскую стрелковую бригаду связисткой. Вскоре в Славянке из 34 и 157 СБ была сформирована 301 СД под командованием Антонова В. С, а я была направлена в 757 ОБС связисткой.
Шли ожесточенные бои под ст. Анастасиевской. Отбивая контратаки немцев, наши подразделения не давали врагу забрать инициативу и отвечали ударом на удар. Связь беспрестанно нарушалась и связисты в этом кромешном аду делали, казалось, невозможное для восстановления связи. Бои закончились успешно. За бесперебойную связь на НП батальона я получила свою первую медаль "За боевые заслуги".
Наша 301 дивизия была переброшена на участок фронта для освобождения Донбасса. Тяжелые бои не прекращались за освобождение г. Макеевки. Связь наземную не успевали восстанавливать. Были вынуждены перевести связь по рации. И вдруг радист получает открытым текстом: "Антонов, Антонов! Мы — Донецкие партизаны» Примите координаты огневых укреплении и точек немцев. Просим Вас быстрее уничтожить эти точки!" Командование немедленно дало указание батареям: "Огонь!". Вновь принимаем по рации: "Прекрасно, Антонов, молодец!". Не успели мы порадоваться, как на наш НП с высотки полезли немецкие танки. Связь вновь рвалась и латалась под непрерывным огнем рвущихся снарядов. С нашей стороны были брошены большие силы наших войск для отражения и далее наступления и освобождения г. Макеевки, а затем и г. Сталино — столицы наших шахтеров Донбаса.
После взятия этих городов, наша 301 СД стремительно пошла в наступление, форсировала Днепр и продвигалась с боями дальше. В сентябре 1943 года была освобождена большая Лепетиха. Мы увидели следы страшных преступлений фашистов: детей из детских домов и городов разместили в поселке, а затем частями отвозили на госпитальный пароход. Там шприцами выкачивали детскую кровь для вливания своим раненым офицерам. Мертвых детей выбрасывали в реку. Отступая, фашисты не успели вывезти с собой оставшихся детей и местные жители мгновенно разобрали их по домам. Связисты с глубокой печалью и скорбью, узнавши от местных жителей о злодеяниях фашистов, поклялись мстить до конца.
Форсировав р. Ингулец и Буг, мы вышли к Днестру. Начались бои за освобождение Молдавии под названием Ясско-Кишиневской операции.
Задача нашей дивизии была расчленить 22 немецкую дивизию и замкнуть кольцо окружения. После освобождении Молдавии 5 УА, в которую входила наша 301 СД, направили под Варшаву; форсировали р. Вислу. Далее стремительный бросок до р. Одер.
Река Одер была покрыта льдом (февраль 1945 г). Берег очень крутой и высокий. Наши связисты должны перебраться по льду на другой берег, быстро оборудовать НП на немецкой ферме и установить связь со всеми подразделениями, которые уже находились на плацдарме.
С наступлением ночи бегом мы, связисты, несли на своих плечах провод, — аппараты. Вдруг я падаю в воронку от снаряда, окунулась с головой в ледяную воду. Ребята вытащили меня на лед и мы помчались к ферме, так как я превратилась в обледенелую фигуру. Нас там ожидало непредвиденное: ферма была забита ранеными... Коровы, недоенные несколько дней, так ревели, что раненым становилось еще тяжелее.
Быстро установили связь. Вскоре на нас пошли немецкие танки. Наши бронебойщики не успевали заряжать и бить в упор по танкам. Ими было подбито 7 немецких танков — остальные повернули восвояси. За бесперебойную связь в этом бою меня наградили орденом Красной Звезды.
Весной 1945 г. начался штурм Берлина, куда наша 301 СД была направлена на центральные объекты города. В одном из немецких метро мы установили связь с КП дивизии. И вдруг связистка кричит: "Немцы лезут из туннеля!". Схватив автоматы, мы очередями встречали вылезавших немцев. Они закричали и с поднятыми вверх руками стояли перед нами. Мы поставили их к стене, а сами вызвали своих автоматчиков. Когда прибежавшие автоматчики увидели свершившееся, начали нас расхваливать и предлагать перейти к ним в автоматчики.
Под кромешным дымом, гарью, взрывами снарядов, латая порванные провода, мы продолжали медленно продвигаться и перемещать свою связь, прокладывая ее к зданию Гестапо, Патентному управлению, главному почтамту зданию авиации.
За Берлинские бои я была награждена орденом Славы III степени, чуть позже — удостоена орденом Отечественной войны II степени.
Демобилизовалась в 1945 г. В 1948 году окончила Ростовский Гидрометтехникум, в 1960 г. Химико-технологический техникум.
Военно-патриотической работой занимаюсь с послевоенных лет. Не прекращаю общественной деятельности и сейчас: бываю среди молодежи и детей, являюсь членом совета клуба "Фронтовичка" города Белгорода.
Стихотворение, написанное однополчанами.
Связистке Сысоловой


Молодой пошла добровольно
Нашу Родину-Мать защищать,
Ты не знала тогда, ты не ведала,
Что придеться тебе испытать.
Наравне с солдатами-мужчинами
Ты в боях на переднем краю,
Ты владеешь оружием и связью,
Тянешь провод в кромешном бою.
Нелегко быть связистом на фронте,
Самое главное — Связь!
И прервать ее в битве — позвольте —
Это значит атаку сорвать!
Значит быть по сему надо смелым
И выносливым же опять.
Надо действовать всюду умело,
Безупречно все выполнять.
И ты справилась с этой задачей
От начала войны и до конца,
До Берлина дошла. Как же иначе?
Победила фашистов — Ура!

Автор: Раиса Сысолова г. Белгород

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Вс Фев 02, 2014 18:46     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Колесова Елена Федоровна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 116

Среди документов военного архива есть материалы, на основании которых Леле Колесовой было присвоено звание Героя Советского Союза. В одном из документов, по-военному суховатом и лаконичном, рассказывается:
«Елена Федоровна Колесова родилась в деревне Колесово Курбского района Ярославской области в июле 1920 года. Отец умер в 1922 году. До семи лет жила с матерью в деревне. В 1928 году сестра матери Наталья Михайловна Савушкина взяла девочку к себе в Москву. Здесь она пошла учиться в школу № 52 Фрунзенского района. В 1936 году окончила семь классов и поступила во Второе педагогическое училище, которое успешно закончила в 1939 году, и была направлена учителем в третий класс школы № 47 Фрунзенского района. В 1940/41 учебном году работала старшей пионервожатой школы...»
Можно было, конечно, подробнее написать о том, как Леля росла и мужала вместе со всей страной. Они были почти ровесниками — Родина наша и эта порывистая жизнерадостная девушка, мечтавшая посвятить свою жизнь воспитанию детей, мирной и благородной профессии учителя. Но ей не удалось осуществить свою мечту — летом 1941 года, как и миллионам советских людей, пришлось взять в руки оружие.
Вот как об этом она рассказывала сама в ЦК ВЛКСМ, после возвращения с очередного задания в марте 1942 года:
«... В середине июня с восьмиклассниками я уехала в десятидневный поход, и как раз в тот же день, когда началась война, мы вернулись из похода. Приехали в Москву и тут же, на вокзале, услыхали, что началась война. Тут же говорю ребятам: «Поехали в райком!» Многих из нас сразу же отправили на трудовой фронт, меня не отпустили.
— Хорошо, — говорю, — не отпускаете на трудовой, пойду на настоящий фронт.
Поступила на курсы сандружинниц. Окончила. Говорили, что на днях будут брать в армию, но так и не взяли. Стала каждый день ходить в райком, ЦК комсомола. Запишут и велят ждать повестки. Все ждешь и ждешь... Как утром встанешь, так сразу и смотришь почту. Как звонок, так бежишь открывать — не повестка ли?
Однажды вызывает меня секретарь райкома Миша Коболев.
— Хочешь на фронт?
— Спрашиваешь!
— А украинский знаешь?
— Раньше знала, а теперь многое забыла, — слукавила я.
— Понимаешь, Леля, срочно нужны люди на Украину, для партизанского отряда. Приходи завтра. Напиши автобиографию, только по-украински.
Я домой, разыскала управдома.
— Кто у нас из жильцов знает украинский?
Дал адрес. Нашла. Вместе с товарищем написала автобиографию — вначале по-русски, а он перевел на украинский. За ночь выучила.
Утром прихожу в райком.
— Ну, рассказывай. Только по-украински. Выслушал и говорит:
— Ничего, получается. Только произношение хромает.
— Так я же давно с Украины...
Послал меня в ЦК, дали там пропуск к т. Андреенко. Вижу, фамилия украинская. Ну, думаю, попалась. А может, он не настоящий украинец? Зашла к дежурному, спросила. Тот говорит, что Андреенко прекрасно говорит по-украински. Ну, я, конечно, к нему не пошла... В общем, крах получился. Но тут вскоре был набор к Спрогису — нужно было три человека. Меня приняли...»
Есть под Москвой небольшая железнодорожная станция. Со всех сторон ее окружает лес. И только несколько проселочных дорог ведут к небольшим дачным поселкам, затерявшимся в лесной чаще.
Сейчас мало кто знает, что здесь, в одном из дачных поселков, размещалась воинская часть специального назначения майора Спрогиса. Когда гитлеровцы приближались к Москве, нужно было особенно широко развернуть диверсионную работу на коммуникациях немецко-фашистских войск, чтобы ослабить силу их последнего удара по столице. Для этого в тыл врага нужно было послать как можно больше групп, гораздо больше, чем было их у Спрогиса. И тогда на помощь пришли комсомольцы Москвы, Ярославля, Рязани, Тулы и других городов, изъявившие желание добровольно пойти на это трудное дело. В ЦК ВЛКСМ работала специальная комиссия. Она рассматривала тысячи заявлений, отбирая лучших из лучших.
А потом несколько дней боевой подготовки на станции — и комсомольцы-добровольцы небольшими группами уходили за линию фронта...
На подготовку Леля Колесова приехала в конце октября. Здесь уже было много юношей и девушек, прибывших на базу несколько раньше. Жили все в большом деревянном доме, где до войны находился детский сад одного из московских заводов.
Занятия начались на следующий день с восьми утра. До позднего вечера, с небольшими перерывами на обед и ужин, комсомольцы изучали оружие, учились хорошо стрелять, минировать мосты и переправы, пользоваться компасом, бесшумно двигаться в темноте — словом, всему, что требовала нелегкая служба разведчика.
Времени для подготовки к выполнению боевого задания было в обрез. Приходилось спешить: враг был совсем близко. Поэтому занятия начинались на рассвете и заканчивались поздно вечером. Кроме того, майор Спрогис еще в ЦК ВЛКСМ отбирал в часть прежде всего спортсменов, значкистов ГТО и отличных стрелков. Это в значительной степени облегчало дело.
Многими занятиями руководил сам Спрогис. Он уже не раз встречался в бою с немецкими фашистами и хорошо знал их волчьи повадки. Теперь он неутомимо передавал свой боевой опыт комсомольцам, воспитывал у них находчивость, инициативу, умение быстро принять решение и найти выход из любого, казалось бы, уж совсем безвыходного положения.
Вечерами по установившейся традиции юноши и девушки собирались у костра во дворе базы. Здесь они, затаив дыхание, слушали рассказы разведчиков, уже побывавших «там», по ту сторону фронта. А потом пели любимые песни.
К костру всегда подсаживался бригадный комиссар Никита Дорофеевич Дронов. За глаза разведчики называли его «батей». Участник революции, питерский рабочий, а позднее профессиональный военный, комиссар прошел большую школу революционной борьбы. Незаметно комиссар включался в разговор, и вот уже юноши и девушки внимательно слушают его рассказ о годах революционного подполья, о боях Красной Армии против Деникина, Колчака, Врангеля, о событиях недавних лет у озера Хасан, на Халхин-Голе, в Финляндии.
... Тревожным, тихим сном спит лагерь разведчиков. Лишь командир и комиссар бодрствуют. Склонившись над картой, освещенной неярким светом керосиновой лампы, они еще раз уточняют маршруты, боевые задания групп.
Нелегкое это дело — провожать в самое пекло войны совсем еще юных, необстрелянных бойцов. Смогут ли они выполнить задание? Удастся ли им благополучно перейти линию фронта и вернуться к своим?
... С тех пор прошло много лет. Листая пожелтевшие от времени архивные документы, я пытаюсь представить, как все это было тогда, осенью 1941 года.
Я уже говорил, что работники ЦК ВЛКСМ в марте 1942 года записали беседу с Лелей Колесовой о боевых делах групп девушек-разведчиц. Вот что она рассказывала тогда о самом первом боевом задании:
«Впервые в тыл врага мы ушли 28 октября. Было нас четыре девушки и четыре парня. Группу возглавлял Борис Удалов, до этого ни разу не бывавший за линией фронта. И все мы, конечно, плохо представляли себе, как все это будет.
В вещевые мешки положили патроны, мины и тол вперемешку с сухарями. От этого сухари потом стали горькими...
Среди девушек были две студентки института физкультуры — Зина Морозова, по кличке «толстенич», и Нина Шинкаренко, звали мы ее все «большой». Скажешь ей что-либо, сделаешь замечание, а она в ответ: «Ну что вы ко мне прицепились? Ведь я же большой». Самой старшей в группе была Тоня Лапина. Обычно звали мы ее «комиссаром» — за серьезность и деловитость. За мной же утвердилась кличка «Алешка-атаман». Так меня звали еще в детстве.
Ребят мы знали мало до задания. Среди них Борис Удалов — командир, Леша Ефимов, «африкан» — так звали третьего — и, наконец, Миша. Фамилий «африкана» и Миши я не помню, да и ни к чему было нам тогда. Ребята все молодые, в задание еще не ходили.
Нам дали задание минировать дороги, уничтожать связь и вести разведку в районе станций Тучково, Дорохове и деревни Старая Руза.
К линии фронта нас провожал старший лейтенант Клейменов. Вначале ехали на машине, потом шли пешком. И вот наконец мы в тылу врага. Попрощавшись, Клейменов ушел назад, а мы остались одни в глухом и незнакомом лесу...»
И вот наступила первая ночь в тылу врага, холодная и тревожная. Стал моросить дождь. Разведчики укрылись под густой елью, легли на голую землю, положив под голову вещевые мешки, тесно прижавшись друг к другу. Часовые менялись каждый час, но все равно никто не спал — было холодно, да и тревожно в эту их самую первую ночь за линией фронта.
Наконец рассвело. Встали все мокрые, ноги в сапогах замерзли. А тут еще нерешительность Бориса Удалова и остальных ребят... Эти, в сущности, неплохие парни как-то сразу растерялись в незнакомой обстановке, не смогли найти в себе сил побороть неуверенность. Им нужна была сильная встряска и время, чтобы привыкнуть, а его-то и не было у разведчиков...
А девушки как-то сразу объединились вокруг Лели — волевой, энергичной, находчивой. Посоветовавшись, решили разделиться на две группы, расстаться с ребятами по-хорошему. Пусть действуют самостоятельно или же возвращаются на базу.
И вот теперь к Старой Рузе шли вчетвером. Надо было выяснить, какие части стоят в деревне, восстановлен ли мост через реку, взорванный при отходе наших частей. Остановились на опушке леса и решили, что в разведку, оставив оружие, вещевые мешки, пойдут Леля Колесова и Нина Шинкаренко. Тоня Лапина и Зина Морозова должны были ждать их возвращения и в случае какой-либо неожиданности действовать по обстановке.
«Когда мы уже вошли в деревню, — вспоминает Нина Иосифовна Шинкаренко (по мужу она сейчас Флягина и работает в Союзе спортивных обществ и организаций.— Г, Ф.), — я взглянула на Лелю и ужаснулась: на лице ее было столько ненависти к фашистам, мимо которых мы проходили.
— Ты что, Леля, — шепчу ей, — хочешь, чтобы нас забрали? — И стала рассказывать ей первый пришедший в голову анекдот из нашей студенческой жизни. Смотрю, Леля заулыбалась, стала держаться проще, естественнее. У меня отлегло от сердца».
Непринужденно болтая, девушки прошли почти всю улицу, оставалось перейти через мост, который немцы почти полностью восстановили. По дороге старались запомнить все, что увидели, — знаки различия солдат, офицеров, количество машин, танков, орудий, где расположены зенитки. И вот наконец мост. Хотели пройти, но гитлеровцы задержали девушек.
— Вы куда идете? — спросил их высокий рыжеватый офицер, руководивший работой по восстановлению моста. — Солдат? Партизан?
— Мы идем домой, в Смоленск, — стараясь говорить как можно убедительнее, ответили девушки. — Работали здесь, рыли окопы, а теперь пробираемся домой.
— Нет, вы партизан, — упорствовал офицер. — Почему в сапогах и лыжных брюках?
И, не слушая объяснения девушек, отправил их под конвоем в штаб. Пусть, мол, там разберутся.
В штабе их допросили и, втолкнув в колонну военнопленных, погнали на запад, к Новой Рузе.
... Можно было много рассказывать о том, как девушки шли вместе с пленными по размытой осенними дождями дороге, увязая в грязи, как они хотели бежать при первой же возможности, но она, к сожалению, не представилась...
И вот они в Новой Рузе, в штабе крупного гитлеровского соединения. Наверное, не такими представляли себе партизан немецкие офицеры, допрашивавшие в Новой Рузе Лелю и Нину. А может быть, они слишком торопились в Москву и не стали терять время на проверку всего, что рассказали им девушки о своих родных и близких в Смоленске. Во всяком случае, в конце концов их отпустили, и вскоре девушки уже были снова в лесу.
Несколько дней, обходя деревни и большие дороги, они шли на восток. Наконец им удалось благополучно перейти линию фронта и вернуться на базу. Здесь уже считали, что они погибли, — Тоня Лапина и Зина Морозова, не дождавшись подруг, ночью пробрались к деревне и здесь узнали о том, что гитлеровцы схватили двух партизанок и угнали их куда-то. С этой невеселой вестью они вернулись к своим. И сколько радости было, когда они снова встретились с Лелей и Ниной!...
Так состоялось первое боевое крещение разведчиц. Несмотря на неудачи, они собрали немало интересных сведений о расположении гитлеровцев в Новой и Старой Рузе, об их боевой технике, составе воинских частей, шедших к фронту, и даже об особенностях штабной жизни гитлеровцев — ведь как-никак Леля и Нина почти двое суток пробыли в плену, их несколько раз допрашивали, и они многое запомнили. Во всяком случае, майор Спрогис был доволен...
Несколько дней разведчицы отдыхали. Леле Колесовой и Нине Шинкаренко даже разрешили съездить в Москву, повидаться с родными и близкими. А потом опять начались дни боевой учебы, подготовки к новым заданиям.
— Мы, — рассказывает Нина Иосифовна Шинкаренко, — обратились к майору Спрогису с просьбой создать группу девушек для самостоятельных действий в тылу врага. Ведь нам, девушкам, доказывали мы, гораздо легче переходить линию фронта, вести разведку в населенных пунктах, чем мужчинам.
Майор долго колебался, но наконец дал согласие. Командиром группы была назначена Леля Колесова, ее заместителем — Тоня Лапина...
В военном архиве я нашел список группы и приказ. Вот что говорилось в приказе:
«Группе в составе 9 человек под командованием тов. Колесовой Е. Ф. надлежит перейти линию фронта и выйти в тыл противнику в район Акулово — Крабузино с задачей разведать силы гитлеровцев в деревнях Акулово, Крабузино, Бутаково, Вишенки, Алферово, Шахалево, Мокроселово, Свинухово, Солодово, Шульгине, Токарево, Глазово, заминировать дороги, ведущие к этим населенным пунктам.
После выполнения задания перейти линию фронта и попасть к нашим частям. Коротко доложить в штабе воинской части, куда вы попадете, все, что знаете о противнике...»
А вот и список группы:
Колесова Елена Федоровна, 1920 года рождения, член ВЛКСМ; Лапина Антонина Ивановна, 1920 года рождения, член ВЛКСМ; Лаврентьева Мария Ивановна, 1922 года рождения, член ВЛКСМ; Маханько Тамара Ивановна, 1924 года рождения, член ВЛКСМ; Суворова Нина Павловна, 1916 года рождения, член ВЛКСМ; Суворова Зоя Павловна, 1923 года рождения, член ВЛКСМ; Белова Надежда Алексеевна, 1917 года рождения, член ВЛКСМ; Морозова Зинаида Дмитриевна, 1921 года рождения, член ВЛКСМ; Шинкаренко Нина Иосифовна, 1920 года рождения, член ВЛКСМ.
В основном это москвички, студентки вузов и техникумов. Они знали, что идут на нелегкое, опасное дело, требующее мужества и готовности все сделать для нашей победы над врагом...
Восемнадцать суток девушки провели в немецком тылу. Не раз их подстерегала опасность, были короткие ожесточенные стычки с врагом, и всегда им сопутствовала радость успеха, завоеванного нелегким ратным трудом.
В последние пять дней кончились почти все запасы. Полуголодные, измученные девушки шли упорно на восток. Их окрыляло сознание, что свой долг они выполнили. Уже в прифронтовой полосе группа попала под минометный обстрел, но все обошлось благополучно — никто не пострадал.
Рано утром они подошли к нашим передовым постам.
— И тут, — вспоминает Нина Иосифовна Шинкаренко, — мы услышали такое долгожданное русское «Кто идет?» На мгновение усомнились: а может, это не наши? И тут снова команда часового: «Один ко мне, остальные на месте!» Эта команда у нас не вызывала ни малейшего сомнения, и мы все бросились к часовому с радостными криками...
Вскоре мы уже были в штабе, рассказали там много интересного о расположении немецких войск на этом участке. Нас хорошо накормили, отвели землянку, чтобы мы отоспались. А наутро, 6 декабря, наши войска перешли в наступление. И мы были счастливы, что наши данные о противнике, собранные за восемнадцать дней и ночей, безусловно, пригодились советскому командованию и в какой-то мере способствовали разгрому гитлеровских полчищ под Москвой...
Это было в конце января 1942 года. Наши войска вели наступательные бои, гитлеровцы ожесточенно оборонялись. Немецкий гарнизон города Сухиничи был со всех сторон окружен нашими войсками, и, чтобы деблокировать его, гитлеровское командование выбросило большой парашютный десант у деревень Попково, Ракитное, Казары, который с боем, при поддержке авиации стал продвигаться к городу.
Чтобы преградить путь десанту, ему навстречу был срочно отправлен сводный отряд № 1 разведотдела штаба Западного фронта. Возглавляли его капитан Радцев и комиссар Багринцев. Во взводе младшего политрука Русакова было отделение девушек, командовала им Леля Колесова. Я хочу назвать фамилии всех бойцов этого отделения, которые после ночного броска к фронту сразу же вступили в бой с превосходящими силами противника. Им нужно было во что бы то ни стало задержать продвижение десанта до подхода частей 10-й армии. Двое суток вели бой Леля Колесова, Тоня Лапина, Нина Шинкаренко, Зина Морозова, Нина и Зоя Суворовы, Тамара Маханько, Надя Белова, Вера Ромащенко, Таня Ващук и Ариадна Фанталова. Они были на правом фланге взвода, оборонявшего деревню Казары.
— Ну как, девичий фланг, держитесь? — спрашивал их младший политрук Русаков, подползая к разведчицам.
— Вы бы лучше за парнями поглядели, — задорно отвечала Леля, выпуская по наседавшим гитлеровцам очередь из своего автомата.
Бой был нелегким. Во взводе уже было много убитых и раненых. Погибла Нина Суворова, тяжело была ранена ее сестра Зоя. Настал момент, когда взвод получил приказ отойти. Леля Колесова на плащ-палатке тащила раненую Зою. Вот как она сама рассказывала об этом:
«... Я все ее тащила. Трудно было, снег по колено, да и Зое больно, когда тащишь ее. Тогда я взвалила ее на спину и поползла. Так было легче. Только я решила передохнуть, но тут появились на пригорке гитлеровские автоматчики и открыли по нам огонь. Зоя была снова ранена...»
Зоя Суворова умерла от ран. В бою погибли капитан Радцев, комиссар Багринцев и многие другие. Но сводный отряд № 1 свою задачу выполнил — он задержал гитлеровский десант до подхода частей 10-й армии... Выполнили свою задачу и разведчицы — «девичий фланг» не подвел, выдержал в нелегкой схватке с врагом, закалился для новых сражений.
За успешное выполнение боевых заданий девушки были награждены орденами и медалями. Леле Колесовой, командиру группы разведчиц, Михаил Иванович Калинин вручил в Кремле орден Красного Знамени,
Тогда же она и побывала в ЦК ВЛКСМ, рассказала о себе и своих подругах. И вот сейчас, спустя много лет, я читаю страницы стенографической записи.
А потом была Белоруссия.
Глубокой ночью в канун 1 мая 1942 года над Борисовским районом пролетел самолет, развернулся и снова ушел на восток... А утром среди жителей окрестных деревень разнеслась весть — возле Миговщины выброшен большой парашютный десант Красной Армии.
Гитлеровцы и их приспешники встревожились. Подтянули войска и стали прочесывать окрестности. Нашли тела трех девушек-парашютисток: они разбились при выброске. Видно, слишком поздно раскрылись их парашюты. Кто они, откуда, никто не узнал — документов при них не оказалось. Местные жители похоронили их здесь же, у деревни Миговщина.
А вскоре по деревням и селам Минской области стала шириться молва о партизанском отряде, которым командует девушка. Отряд был неуловим, и гитлеровцы объявили повсюду, что за голову командира они готовы заплатить 30 тысяч рейхсмарок и дать еще в придачу корову и два литра «шнапса»... Долго висели эти объявления возле волостных управлений, на домах старост. Читая их, люди усмехались: попробуйте найдите нашу партизанку!
Людская молва разносила повсюду весть о героических делах десантников, радуя советских людей и наводя ужас на фашистских захватчиков и местных предателей. И никто не знал о том, что в отряде, которым командовала девушка, было вначале всего лишь несколько человек.
Их было двенадцать в самолете: Леля Колесова, Тоня Лапина, Зина Морозова, Нина Шинкаренко, Надя Белова, Тамара Маханько, Вера Ромащенко, Таня Ващук, Аня Минаева, Ара Фанталова, Саша Лисицына, Тася Алексеева. В первую же ночь трагически погибли Таня Ващук, Тамара Маханько и Тася Алексеева: их парашюты вовремя не раскрылись. Зина Морозова при неудачном приземлении сломала позвоночник. Она прожила еще больше месяца и погибла во время блокировки гитлеровцами леса, где находился партизанский отряд. И еще одна тяжелая неудача постигла группу Лели Колесовой — 5 мая в деревне Выдрица были задержаны полицией Тоня Лапина и Саша Лисицына. Их отправили в Борисов, в гестапо. И только после войны, пройдя все ужасы гитлеровских тюрем и концлагерей, Антонина Ивановна Лапина вернулась на родину. Сейчас она живет и работает в городе Гусь-Хрустальный Владимирской области. А о судьбе Александры Лисицыной до сих пор ничего не известно...
Так неудачно началось выполнение четвертого боевого задания. Горе о погибших крепко сдавило девичьи сердца. И нужна была железная воля командира, большое самообладание, чтобы не растеряться в сложившихся обстоятельствах.
В группе осталось шесть девушек, причем две из них, Нина Шинкаренко и Надя Белова, несколько дней после приземления бродили по окрестным лесам и только с помощью партизан Сергея Жунина нашли своих.
Леля Колесова связалась с местными жителями, и вскоре в ее группе появилось пополнение — десять комсомольцев из окрестных деревень вступили в отряд.
Для начала решили устроить засаду на шоссе. На партизанской мине подорвалась машина с гитлеровцами. 11 фашистов было убито, но их оружие подобрать не удалось: к месту боя подходили еще несколько машин. Пришлось уйти в лес. Первый успех окрылил.
... Среди документов архива есть воспоминания командира диверсионно-разведывательной группы капитана Вацлавского, действовавшего в том же районе, где и группа Лели Колесовой. Перечисляя боевые дела группы, он писал:
«В июне 1942 года группа сожгла мост на шляху, около Винятич. Немцы выехали на восстановление моста. Узнав об этом, Колесова с пятью бойцами устроила засаду. Подпустив машину вплотную, группа уничтожила всех ехавших в ней гитлеровцев...»
Я боюсь, что меня упрекнут в пристрастии к цитированию, но мне очень хочется познакомить читателей с документами военного архива, где без особых литературных ухищрений рассказывается все, что было. А. для меня как для читателя это важнее всего. И я думаю, что со мной согласятся многие. Поэтому я продолжу начатое, буду приводить отрывки из воспоминаний боевых товарищей Лели.
«Несколько раз, — рассказывает Нина Иосифовна Шинкаренко, — наши небольшие диверсионные группы ходили на железную дорогу, но все безуспешно: гитлеровцы усилили охрану.
Однажды, после очередной неудачи, Леля взяла десять килограммов толу, взрыватели и ушла в деревню. В доме у наших связных она взяла детскую шапочку, одеяло, переоделась сама, и вот по дороге идет молодая женщина с ребенком на руках. Подошла к железной дороге, видит: на луговине у кустов старуха и девочка собирают щавель, а поодаль на солнышке дремлет часовой, охранявший здесь участок дороги.
Леля посоветовала старухе с девочкой поскорее уйти отсюда, а сама быстро взобралась на насыпь, развернула «ребенка», заминировала полотно, подбежала к часовому и крикнула: «Беги, а то взорвешься!» Зачем она это сделала, сейчас трудно сказать.
А поезд уже подходил к мине. Леля бросилась в лес, и вскоре за ее спиной раздался взрыв. Она оглянулась. Увидела, как вздыбился паровоз и вагоны один за другим с треском и грохотом покатились под откос... «Началось!— подумала Леля. — Теперь дело пойдет!»
И действительно, с этого дня удача стала сопутствовать партизанской группе Колесовой. Меньше чем за месяц под откос было пущено четыре эшелона, разгромлено шесть полицейских участков, устроено несколько засад на дороге Борисов — Минск, стоивших гитлеровцам более 30 солдат и офицеров...»
Можно продолжить перечень боевых дел группы Лели Колесовой, насчитывавшей уже свыше пятидесяти человек. Ну хотя бы то, что помимо диверсий она вела разведку в городе Борисове, где дважды побывала Вера Ромащенко, и установила связь с подпольщиками.
С большой теплотой и любовью пишут о Леле ее боевые товарищи, с горечью рассказывают о том, как она погибла.
«...30 августа, — вспоминает Нина Иосифовна Шинкаренко,— под Борисов прилетел подполковник Спрогис с группой. Решено было объединенными силами нескольких партизанских отрядов разгромить вражеский гарнизон в Выдрице. Операция была назначена на 10 сентября. В этот день Колесова дежурила по лагерю и не должна была идти на задание. Но она не хотела оставаться, рвалась в бой. «У нас, — говорила Леля,— личные счеты с этим гарнизоном. Там схватили наших девушек —Тоню и Сашу». Спрогис разрешил Леле идти на задание, и она, радостная, вбежала в палатку: «Иду, девушки! Будем мстить за подруг!»
— А как же мы, Леля?
— Девчата, ведь у вас же винтовки, а у меня автомат. Постараюсь там за себя и за вас.
Рассказывали, что Леля шла на задание радостная, весело шутила. Когда начался бой, она была впереди атакующих партизан. Умело перебегая от дома к дому, она вела огонь из автомата. Когда диск кончился, она приподнялась немного, чтобы достать второй, и тут же упала. Рядом с ней был командир одного из отрядов, Свистунов. Бросился к ней: «Что с тобой, Леля?» Под огнем ее отнесли за дом, сделали перевязку, но было уже поздно. Пуля попала в грудь. Силы оставляли ее. Леля тихо сказала окружившим ее разведчикам: «Оставьте меня. Идите бить немцев. Я здесь полежу одна». На мгновение она потеряла сознание, а потом, придя в себя, проговорила: «Как тяжело помирать, зная, что так мало сделано. Берегите моих девушек и похороните меня в Миговщине, там, где наши лежат. Прощайте...»
Весть о гибели Лели Колесовой мгновенно разнеслась по атакующей цепи партизан. С криком «ура!» они поднялись в последнюю, страшную и беспощадную атаку. Гарнизон был уничтожен».
Лелю, как она и просила, похоронили в деревне Миговщина, рядом с Тамарой Маханько, Таней Ващук, Тасей Алексеевой и Зиной Морозовой. Прощальный салют у этой могилы долго еще отзывался эхом повсюду на белорусской земле, где побывали спрогисовцы. Летели под откос поезда, взлетали на воздух мосты, водокачки, железнодорожные стрелки, и сотни гитлеровцев находили себе бесславный конец там, где они встречались с друзьями Колесовой.

Автор: Г. ФРОЛОВ

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
Показать сообщения:   
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов НОВИК -> РККА Часовой пояс: GMT + 3
На страницу 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7  След.
Страница 1 из 7

 
Перейти:  
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете голосовать в опросах



Powered by phpBB © 2001, 2005 phpBB Group
subGreen style by ktauber
Вы можете бесплатно создать форум на MyBB2.ru, RSS