Список форумов НОВИК НОВИК
Нижегородское Объединение Военно-Исторических Клубов
 
 FAQFAQ   ПоискПоиск   ПользователиПользователи   ГруппыГруппы   РегистрацияРегистрация 
 ПрофильПрофиль   Войти и проверить личные сообщенияВойти и проверить личные сообщения   ВходВход 

Женщины-герои Советского Союза Сыртланова Магуба Гусейновна
На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6, 7  След.
 
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов НОВИК -> РККА
Предыдущая тема :: Следующая тема  
Автор Сообщение
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:24     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Распопова Нина Максимовна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 93

Самолет вышел из пикирования над самой водой. Обстрел прекратился. «Ну, можно набирать высоту», — подумал летчик и двинул сектор газа вперед. Но тут, перекрывая шум мотора, раздался голос штурмана:
— Нина, Нина! Смотри, что-то по плоскости течет!
Распопова взглянула на крыло. «Масло... Бачок пробит, наверное. Нужно набирать высоту, пока мотор тянет...»
... К цели подошли раньше расчетного времени, так как после взлета с площадки возле конного завода их маленький легкий самолет был подхвачен сильным попутным ветром. В свете полной луны отчетливо виднелась дорога, сплошь забитая фашистской техникой. Вся эта лавина широкой полосой неудержимо катилась на юго-запад. Тут не промахнешься! Только бросай бомбы.
Но на дороге вспыхивают разрывы, с неба туда тянутся огненные трассы пуль и снарядов. Сейчас к шоссе не подойти. Как раз попадешь под бомбу, сброшенную с большей высоты, или под очередь из пулемета нашего же стрелка.
«Рано пришли, — поняла Распопова. — Вверху еще ходят ТБ-3, СБ и Р-5. Придется ждать, пока они отработают...» И Нина на своем легком ПО-2 стала кружиться в стороне от дороги.
Сколько готовились к боевым полетам, сколько разговоров было об этом! Говорили о сплошном зенитном огне, о лучах прожекторов, об истребителях... Но вот третий боевой вылет, и ни разу никто их не обстрелял, никаких прожекторов не было и в помине. Вот и сейчас бомбардировщики сбрасывают свой смертоносный груз на фашистов, а в ответ ни одной вспышки. «Как в учебном полете...» — вспомнила Нина Распопова дни учебы перед отправкой на фронт.
Кто скажет, какими путями мысли человека переносятся с одного предмета на другой? Внизу фашисты, идет бой, а Нина вспоминает свое детство, Дальний Восток, золотые прииски, где работал ее отец, Благовещенское горнопромышленное училище, экспедиции геологов в тайге. Хабаровскую летную школу, Спасскую летно-планерную школу и, наконец, Омск...
Нина окончила курсы усовершенствования летного состава, работала инструктором.
Началась война... Формируются женские авиационные полки... Учеба...
Прибытие на фронт совпало с прорывом немцев к излучине Дона и на Северный Кавказ...
На шоссе перестали вспыхивать разрывы бомб, небо не перекрещивали огненные трассы — наши бомбардировщики ушли.
— Леля, приготовься, идем бомбить!
Нина развернулась в сторону шоссе, по которому все еще шли вражеские танки, машины. Что же здесь выбрать? Что бомбить? На самолете подвешены сравнительно небольшие осколочные бомбы. Для танков они, конечно, не страшны. Распопова повела самолет к обочине дороги, где двигалась фашистская пехота. «Здесь наши бомбы пригодятся», — решила она.
— Леля, бросай!
Самолет немного тряхнуло — бомбы пошли на цель. Несколько секунд ожидания — и внизу, в местах их разрывов, сразу образовались большие бреши в потоке гитлеровцев.
— Хорошо, Нина! Пошли домой!
В ответ на бомбежку снизу так и не раздалось ни одного выстрела. Распопова спокойно развернула самолет и взяла курс к посадочной площадке своего полка. Впереди показалось озеро. За ним наша территория.
Еще немного, и они сели бы на своем аэродроме.
Вдруг внезапный шквал огня зенитных батарей обрушился на самолет. Впереди, с боков, сзади проносились огненные шары, некоторые совсем рядом. Что-то, кажется, ударило по самолету...
«Нужно уходить... Но как?...» У Нины еще не было достаточного опыта боевой работы, но она знала, что лучший способ вырваться из-под огня зенитной артиллерии— имитировать падение самолета. Подчиняясь воле летчика, ПО-2 перешел в пикирование. Нос его направился прямо в озеро...
Обстрел прекратился. Немцы, очевидно, поверили в свою удачу.
Распопова только над самой водой вывела самолет из пике и, когда зенитные батареи остались позади, снова набрала высоту.
Как раз в этот момент и обнаружилось, что пробит маслобак. Однако пока мотор работал без перебоев, самолет продолжал набирать высоту. Справа, почти под крылом, по дороге катилась стальная лавина танков. Танки уходили вперед. Ветер, который в начале полета быстро домчал их до цели, из союзника превратился во врага. Он уменьшил и без того небольшую скорость легкого самолета, и ПО-2 как бы висел в воздухе.
Мотор работает на полных оборотах. «Как бы не заклинило, масло-то вытекает... Может, все вытекло...» А танки идут и идут. «Может, уже и нашу площадку заняли? Все улетели, а мы сядем прямо к немцам. Вон как прут вперед...»
Действительно, на аэродроме они застали только командира полка и его заместителя. Остальные экипажи уже перебазировались на новую площадку.
— Ну, еще немного, и мы бы улетели! — услышали они голос Бершанской, как только Нина выключила мотор. — Вон танки рядом.
Шум танковых моторов отчетливо доносился со стороны дороги...
Горьким для советских людей было лето 1942 года. Лето отступления... Тяжело переживали его и девушки-летчицы. Они летали, бомбили колонны фашистов на дорогах, скопления их на привалах, но немцы продвигались все дальше и дальше. Только на Тереке, у Моздока, удалось остановить фашистов. Фронт стабилизировался. Обе стороны подтягивали силы, готовились к новым боям.
Вот здесь-то летчицы и узнали, что такое настоящий зенитный огонь и свет прожекторов. Не успевал самолет пересечь линию фронта, а его уже хватали в свои цепкие лапы лучи прожекторов, со всех сторон тянулись огненные трассы пуль и снарядов...
— С прожекторами пора кончать, а то они не дают нам работать, — объявила вечером 9 сентября Бершан-ская. — Нашему полку поставили задачу сегодня в первом вылете нанести удары по прожекторным установкам. Вылетать будем звеньями — три самолета пойдут один за другим. Первый вызовет на себя огонь, а остальные два будут бомбить прожекторы. В этом вылете с ними нужно разделаться, чтобы потом бомбить без помех...
Внизу показался Терек, а впереди уже взметнулись вверх несколько лучей, схватили самолет командира звена... «Скорее туда...» — Нина развернулась по направлению к ближайшему прожектору.
— Постарайся, Леля!
Все ближе и ближе прожектор, но немцы не слышат рокота ПО-2: его заглушает шум мотора их собственной установки, и они по-прежнему держат в луче командира звена. «Ну, сейчас... пора...»
Как на крутой волне, машину подбросило вверх — это Леля Радчикова сбросила бомбы.
Луч погас...
Впереди снова блеснул Терек. Там, за рекой — так сообщили подругам перед вторым вылетом, — фашисты готовятся сейчас к новому наступлению. Оно должно начаться сегодня ночью. «Не дать навести переправы, бомбить дороги и скопления войск» — такова задача второго вылета.
«Вот в этом месте, прямо перед нами, хотят они переправляться. Сейчас мы им дадим переправу!...» — думает Нина Распопова и направляет самолет к месту сосредоточения немецкой понтонной техники. Ночь темная, ничего не видно. Только река просматривается внизу. Зоркие глаза замечают малейшие изгибы берега, а по ним отыскивают и нужные цели. «Сейчас, сейчас...»
— Леля, приготовься!
Но что это?! Немного в стороне от цели взметнулся вверх луч мощного прожектора, пошарил немного по небу и осветил самолет. И сразу к тихоходному ПО-2 со всех сторон потянулись огненные трассы. «Это ж наши, Санфирова и Гашева... Они перед нами вылетели...»
Санфирова делала все возможное, чтобы выйти из луча. Резкие развороты, спираль, пикирование... Но прожектор не выпускал свою добычу.
«Собьют ведь, спасать надо...»
— Леля! По прожектору бросай бомбы! — И Нина стала разворачиваться на прожектор.
Радчикова сбросила бомбы. Их отнесло немного в сторону. Они не пропали даром, нет. Об этом свидетельствовал громадный взрыв на земле. Но луч не погас. Он только переменил направление: вместо Санфировой осветил их самолет. Одновременно перенесли сюда огонь и все фашистские зенитные батареи.
Теперь уж самим пришлось выбираться из этого ада...
— Нина, вправо давай, на свою территорию... Нина знала, что справа Терек, свои. И она начала разворот. Но насколько дать ручку вправо, какой сейчас крен, в каком положении самолет, Нина не представляла. В обычных полетах она не думала об управлении самолетом, о величине своих движений. Сейчас же, ослепленная лучом мощного прожектора, она не представляла точно, в каком положении находится самолет. То ей казалось, что он с большим креном несется прямо к земле, то, наоборот, что нос его смотрит прямо в небо... «Разворачивайся вправо... Легко сказать!»
Нина нагнулась вперед, поближе к приборной доске, чтобы по приборам восстановить пространственное положение. Но, ослепленные ярким светом, глаза ничего не различают в полумгле кабины.
Нина пыталась вывести самолет из лучей прожекторов, но это не так просто сделать на тихоходном ПО-2. Вдруг в кабине что-то блеснуло, раздался треск, по телу, ногам и левой руке потекло теплое, липкое... Сильно запахло бензином. Мотор чихнул и остановился. Лишь винт продолжал вращаться по инерции... «Только бы пожара не было...»
В наступившей тишине отчетливо раздался голос Радчиковой:
— Нина, направь самолет в Терек... Лучше утонем, чем к немцам... Я ранена...
«Направить в Терек... А где он, этот Терек?» Нина по-прежнему ничего не видит. Хотя... В молочно-белом свете прожектора блеснуло что-то постороннее. Будто игла качается из стороны в сторону. «Да это же наш светомаяк!» — догадалась Нина. Теперь ей стало ясно, куда нужно развернуть самолет, как восстановить нормальное его положение.
Хватит ли высоты, чтобы перетянуть через реку? Что там на берегу? Может, немцы уже высадились?... Но планировать надо туда — все-таки ближе к своим...
Река осталась позади, погас (или его перенесли на другую цель?) луч прожектора. Кромешная мгла вокруг. Как сесть? Куда? Что там — ровное поле или овраги, траншеи? Сколько осталось до земли? Ничего этого Нина не знала. Единственный выход в таком положении — садиться с парашютирования при минимальной поступательной скорости. Нина выключила зажигание (как бы пожара не было!), стала выбирать ручку на себя, чтобы погасить скорость. Вот уже, кажется, ПО-2 вовсе не движется вперед, он только проваливается вниз, пытается опустить нос, накрениться. Но Нина настороже. Она вовремя выправляет положение самолета.
Высота все уменьшается. Ниже, ниже... Скоро ли земля?... Еще ниже... Удар!... Самолет приземлился и сразу же остановился на месте — слишком мала была у него скорость, чтобы преодолеть сопротивление густой и высокой травы.
Земля! Но это еще не означало, что они спаслись. Вокруг свистели пули, рвались снаряды.
— Леля! Давай быстрее в сторону от самолета! Может, здесь уже немцы. Они нас возле машины искать будут...
— Ну, пошли быстрее!
Быстрее... Ноги путаются в густой жесткой траве, заплетаются. Голова кружится, полна каких-то обрывков воспоминаний, и мысль ни на чем не может сосредоточиться. Одна только мысль постоянно присутствует во всем этом хаосе: «Идти, двигаться... В горы...» И Нина идет. В сапогах полно крови. Вылить нужно. Сняла, вылила. Потом еще раз... «А зачем я их тащу, сапоги? Без них легче...» Сняла сапоги. Потом шлем, ремень с кобурой... Остались только комбинезон, шарфик и пистолет.
«Откуда травы столько взялось?! Когда же она кончится? Упаду сейчас...» Нога ступила на что-то твердое, трава не задерживала больше движений.
— Леля! Дорога, наверное!...
Сапоги Лели Радчиковой гулко застучали по камням.
— Что ты, как слон, топаешь?
— А что я сделаю? Может, свернем с дороги?
— Никуда я с дороги не пойду... Смотреть и слушать только нужно!...
Ноги механически передвигаются, цепляются за каждый камень. Нужно идти. Во что бы то ни стало...
Некоторое время длилось молчание. Только Лелины сапоги гулко топали по дороге.
— Ой, Нина! Я ж носки забыла в кабине!...
— Что?! Носки?! Самолет бросили, а она носки вспомнила! — Нина тихонько рассмеялась, и этот смех будто снял усталость, придал силы. — Что ж, возвращаться будешь?
Впереди на небольшом возвышении мелькнули и сразу пропали какие-то огоньки.
— Что это?
— Кто его знает!... Может, светлячки?
— Обойдем это место на всякий случай или прямо пойдем?
— Не могу я обходить... Ты сними сапоги, чтобы не шуметь, и пойдем прямо.
Медленно поднимаются на возвышенность, замеченную раньше. Только шорох камней да тяжелое дыхание девушек нарушают тишину.
— Стой! Кто идет?
«Немцы!» — Нина моментально упала на землю. Леля осталась стоять.
Молчание.
— Стой! Кто идет?
«Да это же по-русски спрашивают! Только акцент какой-то среднеазиатский...»— Нина поднялась с земли.
— Стой!!!
— Не кричи! Позови командира или комиссара! Часовой, услышав женский голос, успокоился.
— Вон там командир... — показал рукой в сторону. Оказывается, они вышли прямо к командному пункту какой-то части. Рядом с ними виднелся вход в землянку.
В землянке все повернулись к девушкам. Мужчина, сидящий у стола (это был комиссар), даже привстал,
— Девушки, да вы что, летчицы?
— Да.
— Так мы же вас сколько времени ищем... Сейчас три часа ночи. Сколько времени прошло!...
Подругам быстро сделали перевязки, предложили перекусить, отдохнуть.
— Отправить вас мы сейчас не сможем... До утра подождите...
Девушкам, конечно, надо было отдохнуть.
— Только, товарищ комиссар, пошлите, пожалуйста, чтобы наш самолет вытащили оттуда.
— Сейчас пошлю. Так где вы сели? Нина объяснила, как могла.
— А, так это рядом. Метров семьсот будет.
Метров семьсот... А подругам казалось, что они прошли много километров...
Нина лежала, старалась уснуть, но не могла. В землянке тишина. Только изредка ее нарушал грохот близких разрывов мин и снарядов. По стенам шуршала осыпающаяся земля, бродили тени от колеблющегося пламени «катюши».
Нина вспомнила свой полк, подруг. «Наверное, считают, что мы погибли... Рано, поживем еще, повоюем...» Ее мысли прервал громкий голос вошедшего в землянку бойца.
— Товарищ комиссар! Самолет видели, но подойти к нему нельзя. Они сели на минное поле. И шли по нему... Как не подорвались только?!
Отгремела волжская битва, немцы убрались с Северного Кавказа, уничтожен был и их таманский плацдарм. Советские войска готовились форсировать Керченский пролив, высадиться на побережье Крыма.
Высадка назначалась в безлунную темную ночь. Девушки получили задание бомбить вражеские огневые точки на берегу, производить побольше шума, чтобы прикрыть высадку морского десанта.
Еще с вечера мимо аэродрома к берегу шли войска, которые должны были принимать участие в десанте. Девушки провожали глазами каждую часть, подразделение, отдельных солдат. Кому из них сегодня суждено остаться в живых, кто погибнет? Не так-то просто форсировать морской пролив...
— Ну, девушки, работать сегодня как следует нужно! А то сколько народу зря погибнуть может...
С такими мыслями отправлялся в полет каждый экипаж.
Уже два вылета сделала Нина Распопова со своим штурманом Лелей Радчиковой. В тяжелых условиях высаживался морской десант. Гитлеровцы сосредоточили на побережье массу прожекторов. Они залили ярким светом весь пролив, и десантные баржи, катера, лодки были видны как на ладони. Ураганный огонь обрушивался на небольшие суденышки. Многие из них тонули, но солдаты, цепляясь за обломки, продолжали плыть к крымскому берегу, стремились выполнить задачу, захватить плацдарм...
Вот опять под крылом крымская земля, фашистские огневые точки.
— Леля, поточнее сбрасывай! Видела, что там делается?...
Бросали по одной бомбе, чтобы дольше находиться над целью. Леля не торопилась. Часто она склонялась к пулемету (к этому времени на их легких самолетах установили пулеметы) и стреляла по прожекторам.
Назойливый рокот мотора, бомбы, пулеметные очереди с воздуха заставили фашистов перенести часть огня на самолет. Однако подруги уже привыкли к зенитному огню, не торопились уходить. Наоборот, Нина еще больше снизилась, чтобы дать Леле возможность вести огонь из пулемета...
Сухой треск удара. Мотор стал давать перебои. «В мотор попали, сволочи...» Раздался второй удар, мотор сильно затрясло, тяга резко упала. Самолет не мог больше держаться в горизонтальном полете, начал снижаться. Поневоле Нине пришлось разворачиваться в сторону Таманского полуострова, а Леля все продолжала бить длинными очередями по прожекторам, по вспышкам орудийных выстрелов на занятом фашистами берегу.
На катерах поняли, что самолет подбит и вот-вот упадет. Моряки стали подавать сигналы: садись, мол, сюда, поближе, подберем...
«Садись... Только коснемся колесами воды, сразу перевернемся... Нет уж, буду тянуть к берегу, пока можно!»
— Нина! Тяни к косе Чушке! Тут ближе всего. — Ладно. Может, дотянем.
— Постарайся, Нина... У меня нет спасательного пояса...
Мотор, захлебываясь, с сильными перебоями, все же тянул понемногу. Все ближе берег. Вот до него уже и без мотора спланировать можно. И как нарочно (или это только так показалось?), мотор стал работать лучше. Нет, это показалось. Чихнув напоследок, он окончательно остановился.
Чуть левее, почти под крылом, сереет дорога. По ней все еще движутся к переправе массы наших войск. Изредка там вспыхивают разрывы бомб — немецкие бомбардировщики бомбят дорогу.
Придется садиться правее. Да, собственно, выбора-то и нет. С этой высоты можно сесть только прямо перед собой...
Нина примерно знала высоту и мягко посадила машину. Самолет быстро покатился по земле, подпрыгивая и покачиваясь на ухабах. Инстинктивно Нина стала двигать педалями ножного управления. ПО-2 теперь бежал по земле не прямо, а зигзагами.
Девушки облегченно вздохнули, вдруг... треск, самолет вздрогнул и резко остановился. Нина почувствовала, как рядом с ней что-то проткнуло кабину.
— Леля, сходи разведай, есть ли возможность сообщить нашим, где мы сели. А я здесь пока побуду.
Радчикова ушла. Нина продолжала сидеть в кабине, задремала. Она знала, что бояться ей нечего. Сели на своей территории. Совсем рядом проходит дорога, по которой идут и идут войска...
Леля вместе с техниками вернулась только к утру. Все вместе осмотрели самолет, место посадки.
— Вы что же это, специально выбирали такое место для посадки? — удивились техники.
И было чему удивляться. Самолет катился по земле между глубокими воронками. Только случайно они избежали попадания в любую из них. И закончил свой пробег ПО-2 на... противотанковых ежах. Концы рельсов проткнули плоскости, кабину... Однако самолет можно было отремонтировать. Требовалось лишь заменить мотор, в котором зениткой были пробиты два цилиндра, и наложить перкалевые заплаты на крылья и фюзеляж.
Полеты, бомбежки, обстрелы... Больше восьмисот боевых вылетов сделала Нина Распопова за время Великой Отечественной войны. И видно, здорово досаждали девушки на легких ночных бомбардировщиках фашистам. Нина вспоминает такой случай. Мимо их аэродрома вели колонну пленных немцев. Так эти битые вояки попросили остановить их, чтобы посмотреть на «ночных ведьм», которые все время не давали им покоя по ночам, наносили неожиданные удары по самым уязвимым местам.
Нине Максимовне Распоповой присвоено звание Героя Советского Союза, она награждена орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны первой степени, многими медалями.
После войны по состоянию здоровья Нина Максимовна не смогла больше летать. Но не в ее характере сидеть без дела. Она много сил отдает воспитанию нового поколения, которому суждено жить при коммунизме.

Автор: Е. Мариинский, Герой Советского Союза

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:24     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Космодемьянская Зоя Анатольевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 78

В первых числах декабря 1941 года в Петрищеве, близ города Вереи, немцы казнили восемнадцатилетнюю комсомолку-москвичку, назвавшую себя Татьяной.
То было в дни наибольшей опасности для Москвы. Дачные места за Голицыном и Сходней стали местами боев. Москва отбирала добровольцев-смельчаков и посылала их через фронт для помощи партизанским отрядам в их борьбе с противником в тылу.
Вот тогда в Петрищеве кто-то перерезал все провода германского полевого телефона, а вскоре была уничтожена конюшня немецкой воинской части и в ней семнадцать лошадей. На следующий вечер партизан был пойман.
Из рассказов солдат петрищевские колхозники узнали обстоятельства поимки партизана. Он пробрался к важному военному объекту. На нем была шапка, меховая куртка, стеганые ватные штаны, валенки, а через плечо— сумка. Подойдя к объекту, человек сунул за пазуху наган, который держал в руке, достал из сумки бутылку с бензином, полил из нее и потом нагнулся, чтобы чиркнуть спичкой.
В этот момент часовой подкрался к нему и обхватил сзади руками. Партизану удалось оттолкнуть немца и выхватить револьвер, но выстрелить он не успел. Солдат выбил у него из рук оружие и поднял тревогу.
Партизан был отведен в избу, где жили офицеры, и тут только разглядели, что это девушка, совсем юная, высокая, стройная, с большими темными глазами и темными стрижеными, зачесанными наверх волосами.
Хозяевам дома было приказано выйти в кухню, но все-таки они слышали, как офицер задавал Татьяне вопросы, и как та быстро, без запинки отвечала: «нет», «не знаю», «не скажу», «нет», и как потом в воздухе засвистели ремни, и как стегали они по телу. Через несколько минут молоденький офицерик выскочил оттуда в кухню, уткнул голову в ладони и просидел так до конца допроса, зажмурив глаза и заткнув уши.
Хозяева насчитали двести ударов, но Татьяна не издала ни одного звука. А после опять отвечала: «нет», «не скажу», только голос ее звучал глуше, чем прежде.
После допроса Татьяну повели в избу Василия Александровича Кулика. На ней уже не было ни валенок, ни шапки, ни теплой одежды. Она шла под конвоем в одной сорочке, в трусиках, ступая по снегу босыми ногами.
Когда ее ввели в дом, хозяева при свете лампы увидели на лбу у нее большое иссиня-черное пятно и ссадины на ногах и руках. Руки девушки были связаны сзади веревкой. Губы ее были искусаны в кровь и вздулись. Наверно, она кусала их, когда побоями от нее хотели добиться признания.
Она села на лавку. Немецкий часовой стоял у двери. С ним был еще один солдат. Василий и Прасковья Кулик, лежа на печи, наблюдали за арестованной. Она сидела спокойно и неподвижно, потом попросила пить. Василий Кулик спустился с печи, подошел было к кадушке с водой, но часовой оттолкнул его.
— Тоже хочешь палок? — злобно спросил он.
Солдаты, жившие в избе, окружили девушку и громко потешались над ней. Одни шпыняли ее кулаками, другие подносили к подбородку зажженные спички, а кто-то провел по ее спине пилой.
Натешившись, солдаты ушли спать. Часовой вскинул винтовку наизготовку и велел Татьяне подняться и выйти из дома. Он шел позади нее вдоль по улице, почти вплотную приставив штык к ее спине. Потом он крикнул: «Цурюк!» и повел девушку в обратную сторону. Босая, в одном белье, ходила она по снегу до тех пор, пока ее мучитель сам не продрог и не решил, что пора вернуться под теплый кров.
Этот часовой караулил Татьяну с десяти вечера до двух часов ночи и через каждые полчаса — час выводил ее на улицу на пятнадцать — двадцать минут. Наконец изверг сменился. На пост встал новый часовой. Несчастной разрешили прилечь на лавку.
Улучив минуту, Прасковья Кулик заговорила с Татьяной.
— Ты чья будешь? — спросила она.
— А вам зачем это?
— Сама-то откуда?
— Я из Москвы.
— Родители есть?
Девушка не ответила. Она пролежала до утра без движения, ничего не сказав более и даже не застонав, хотя ноги ее были отморожены и не могли не причинять боли.
Никто не знает, спала она в эту ночь" или нет и о чем думала она, окруженная злыми врагами.
Поутру солдаты начали строить посреди деревни виселицу.
Прасковья снова заговорила с девушкой:
— Позавчера это ты была?
— Я... Немцы сгорели?
— Нет.
— Жаль. А что сгорело?
— Кони ихние сгорели. Сказывают, оружие сгорело... В десять часов утра пришли офицеры. Старший из них по-русски спросил Татьяну:
— Скажите, кто вы? Татьяна не ответила...
Продолжение допроса хозяева уже не слышали: им велели выйти из комнаты и впустили обратно, когда допрос был уже окончен.
Из комендатуры принесли часть Татьяниных вещей: жакет, брюки, чулки. Шапка, меховая куртка и валяные сапоги исчезли: их успели уже поделить между собой унтер-офицеры. Тут же лежала ее походная сумка, и в ней — бутылки с бензином, спички, патроны к нагану, сахар и соль.
Татьяну одели, и хозяева помогали ей натягивать чулки на почерневшие ноги. На грудь Татьяны повесили отобранные у нее бутылки с бензином и доску с надписью: «Партизан». Так ее вывели на площадь, где стояла виселица.
Место казни окружало десятеро конных с саблями наголо. Вокруг стояло больше сотни немецких солдат и несколько офицеров. Местным жителям было приказано собраться и присутствовать при казни, но их пришло немного, а некоторые, придя и постояв, потихоньку разошлись по домам, чтобы не быть свидетелями страшного зрелища.
Под спущенной с перекладины петлей были поставлены один на другой два ящика из-под макарон. Татьяну приподняли, поставили на ящик и накинули на шею петлю. Один из офицеров стал наводить на виселицу объектив своего «кодака»: немцы — любители фотографировать казни и экзекуции. Комендант сделал солдатам, выполнявшим обязанность палачей, знак обождать.
Татьяна воспользовалась этим и, обращаясь к колхозницам и колхозникам, крикнула громким и чистым голосом:
— Эй, товарищи! Чего смотрите невесело? Будьте смелее, боритесь, бейте немцев, жгите, травите!
Стоявший рядом немец замахнулся и хотел то ли ударить ее, то ли зажать ей рот, но она оттолкнула его руку и продолжала:
— Мне не страшно умирать, товарищи. Это — счастье умереть за свой народ...
Фотограф снял виселицу издали и вблизи и теперь пристраивался, чтобы сфотографировать ее сбоку. Палачи беспокойно поглядывали на коменданта, и тот крикнул фотографу:
— Скорее же!
Тогда Татьяна повернулась в сторону коменданта и, обращаясь к нему и к немецким солдатам, продолжала:
— Вы меня сейчас повесите, но я не одна. Нас двести миллионов, всех не перевешаете. Вам отомстят за меня. Солдаты! Пока не поздно, сдавайтесь в плен, все равно победа будет за нами! Вам отомстят за меня...
Русские люди, стоявшие на площади, плакали. Иные отвернулись и стояли спиной, чтобы не видеть того, что должно было сейчас произойти.
Палач подтянул веревку, и петля сдавила Танино горло. Но она обеими руками раздвинула петлю, приподнялась на носках и крикнула, напрягая все силы:
— Прощайте, товарищи! Боритесь, не бойтесь!...
Палач уперся кованым башмаком в ящик, и ящик заскрипел по скользкому, утоптанному снегу. Верхний ящик свалился вниз и гулко стукнулся оземь. Толпа отшатнулась. Раздался и замер чей-то вопль, и эхо повторило его на опушке леса...
Она умерла во вражьем плену, на фашистской дыбе, ни единым звуком не выдав своих страданий, не выдав своих товарищей. Она приняла мученическую смерть, как героиня, как дочь великого народа, которого никому и никогда не сломить! Память о ней да живет вечно!
... В ночь под новый год перепившиеся фашисты окружили виселицу, стащили с повешенной одежду и гнусно надругались над ее телом. Оно висело посреди деревни еще день, исколотое и изрезанное кинжалами, а вечером 1 января фашисты распорядились спилить виселицу. Староста кликнул людей, и они выдолбили в мерзлой земле яму в стороне от деревни.
Таню похоронили без почестей, за деревней, под плакучей березой, и вьюга завеяла могильный холмик.
А вскоре пришли те, для кого Таня в темные декабрьские ночи грудью пробивала дорогу на запад.
Остановившись для привала, бойцы придут сюда, чтобы до земли поклониться ее праху и сказать ей душевное русское «спасибо», и отцу с матерью, породившим на свет и вырастившим героиню, и учителям, воспитавшим ее, и товарищам, закалившим ее дух.
И немеркнущая слава разнесется о ней по всей советской земле, и миллионы людей будут с любовью думать о далекой заснеженной могилке...
Кто была Таня
Указом Президиума Верховного Совета СССР комсомолке партизанке Зое Космодемьянской посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
О ее подвиге было рассказано в очерке «Таня», напечатанном в «Правде» 27 января 1942 года. Тогда еще не было известно, кто она. Ни на допросе, ни в разговоре с петрищевской крестьянкой Прасковьей Кулик девушка не назвала своего имени и лишь при встрече в лесу с одним из верейских партизан сказала, что ее зовут Таня. Но и здесь из предосторожности она скрыла свое настоящее имя.
Московский комитет комсомола установил, кто была эта девушка.
Это — Зоя Анатольевна Космодемьянская, ученица десятого класса школы № 201 Октябрьского района города Москвы.
Ей было восемнадцать лет. Она рано лишилась отца и жила с матерью Любовью Тимофеевной и братом Шуриком близ Тимирязевского парка, в доме № 7 по Александровскому проезду.
Высокая, стройная, плечистая, с живыми темными глазами и черными, коротко остриженными волосами — таким рисуют друзья ее внешний облик. Зоя была задумчива, впечатлительна, и часто вдруг густой румянец заливал ее смуглое лицо.
Слушаешь рассказы ее школьных товарищей и учителей, читаешь ее дневники, сочинения, записи, и одно поражает в ней всюду и неизменно: необычайное трудолюбие, настойчивость, упорство в достижении намеченной цели. Перед уроками литературы она прочитывала множество книг и выписывала понравившиеся места. Ей хуже давалась математика, и после уроков она подолгу засиживалась над учебником алгебры, терпеливо разбирая каждую формулу до тех пор, пока не усваивала ее окончательно.
Зою избрали комсомольским групповым организатором в классе. Она предложила комсомольцам заняться обучением малограмотных домохозяек и с удивительным упорством добивалась, чтобы это начинание было доведено до конца. Ребята вначале охотно принялись за дело, но ходить нужно было далеко, и многие быстро остыли. Зоя болезненно переживала неудачу. Она не могла понять, как можно отступить перед препятствием, изменить своему слову, долгу...
Русскую литературу и русскую историю Зоя любила горячо и проникновенно. Она была простой и доброй советской школьницей, хорошим товарищем и деятельной комсомолкой, но кроме мира сверстников у нее был и другой мир — мир любимых героев отечественной литературы и отечественной истории.
Порой друзья упрекали Зою в некоторой замкнутости; это бывало тогда, когда ее целиком поглощала только что прочитанная книга. Тогда Зоя становилась рассеянной и нелюдимой, как бы уходя в круг образов, пленивших ее своей внутренней красой.
Великое и героическое прошлое народа, запечатленное в книгах Пушкина, Гоголя, Толстого, Белинского, Тургенева, Чернышевского, Герцена, Некрасова, было постоянно перед мысленным взором Зои. Это прошлое питало ее, формировало ее характер. Оно определило ее чаяния, порывы, оно с неудержимой силой влекло ее на подвиг за счастье своего народа.
Зоя переписывала в свою тетрадь целые страницы из «Войны и мира». Ее классные работы об Илье Муромце и о Кутузове написаны с большим чувством и глубиной и удостаиваются самой высокой оценки. Ее воображение пленяет трагический и жертвенный путь Чернышевского и Шевченко; она мечтает, подобно им, послужить святому народному делу.
Перед нами записная книжка, которую Зоя Космодемьянская оставила в Москве, отправляясь в поход. Сюда она заносила то, что вычитала в книгах и что было созвучно ее душе. Приведем несколько выписок, они помогут нам понять Зою.
«... В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли (Чехов).
Быть коммунистом — значит дерзать, думать, хотеть, сметь (Маяковский).
Умри, но не давай поцелуя без любви (Чернышевский).
За десять французов я ни одного русского не дам (Кутузов).
Ах, если бы латы и шлем мне достать, Я стала б отчизну свою защищать... Уж враг отступает пред нашим полком. Какое блаженство быть храбрым бойцом!
(Гете)». «Какая любвеобильность и гуманность в «Детях солнца» Горького!» — записывает она карандашиком в свою памятную книжку. И далее: «В «Отелло» — борьба человека за высокие идеалы правды, моральной чистоты, тема «Отелло» — победа настоящего, большого, человеческого чувства!»
С какой-то особенной, подкупающей, детской искренностью и теплотой пишет Зоя о том, в ком воплощено горделивое вчера, бурливое сегодня и светлое завтра нашего народа, — об Ильиче.
В этих записях она вся — чистая помыслами и всегда стремящаяся куда-то ввысь, к достижению лучших человеческих идеалов.
Июнь 1941 года. Последние экзамены. Зоя переходит в десятый класс, а через несколько дней начинается война. Зоя хочет стать бойцом, она уходит добровольцем в истребительный отряд.
Она прощается с матерью и говорит ей:
— Не плачь, родная. Вернусь героем или умру героем.
И вот Зоя в казарме, в большой и показавшейся ей суровой комнате, перед большим столом, за которым сидит командир отряда. Командир долго и испытующе вглядывается в ее лицо.
— Не боитесь?
— Нет, не боюсь.
— В лесу, ночью, одной ведь страшно?
— Нет, ничего.
— А если к немцам попадетесь, если пытать будут?
— Выдержу...
Ее уверенность подкупила командира, и он принял Зою в отряд. Вот они, латы и шлем бойца, которые грезились Зое!
17 ноября она послала матери последнее письмо! «Дорогая мама! Как ты сейчас живешь, как себя чувствуешь, не больна ли? Мама, если есть возможность, напиши хоть несколько строчек. Вернусь с задания, так приеду погостить домой. Твоя Зоя». А в свою книжечку занесла строку из «Гамлета»: «Прощай, прощай! И помни обо мне».
На другой день у деревни Обухово, близ Наро-Фоминска, с группой комсомольцев-партизан Зоя перешла через линию фронта на занятую врагом территорию.
Две недели они жили в лесах, ночью выполняли свое боевое задание, а днем грелись у костра и спали сидя на снегу и прислонившись к стволу сосны. Иных утомили трудности похода, но Зоя ни разу не пожаловалась на лишения. Она переносила их стойко и гордо.
Пищи было запасено на пять дней. Ее растянули на пятнадцать, и последние сухари уже подходили к концу. Пора было возвращаться, но Зое казалось, что она сделала мало. Она решила остаться, проникнуть в Петрищево. Она сказала товарищам:
— Пусть я там погибну, зато десяток немцев уничтожу.
С Зоей пошли еще двое, но случилось так, что вскоре она осталась одна. Это не остановило ее. Одна провела она две ночи в лесу, одна пробралась в деревню к важному вражескому объекту и одна мужественно боролась против целой своры терзавших ее с безумной жестокостью фашистов. И в эти последние часы ее, наверно, не покидали и окрыляли любимые образы героев и мучеников русского народа!
Как-то Зоя написала в своей школьной тетради об Илье Муромце: «Когда его одолевает злой нахвалыцик, то сама земля русская вливает в него силы». В те роковые минуты словно сама родная, советская земля дала Зое могучую, недевичью силу. Эту дивную силу с изумлением вынужден признать даже враг.
В наши руки попал унтер-офицер Карл Бейерлейн, присутствовавший при пытках, которым подверг Зою Космодемьянскую командир 332-го пехотного полка 197-й немецкой дивизии подполковник Рюдерер. В своих показаниях гитлеровский унтер, стиснув зубы, написал:
«Маленькая героиня вашего народа осталась тверда. Она не знала, что такое предательство... Она посинела от мороза, раны ее кровоточили, но она не сказала ничего».
Зоя умерла на виселице с мыслью о Родине. В смертный час она славила грядущую победу.
Тотчас после казни площадь опустела, и в этот день никто из жителей не выходил на улицу без крайней необходимости. Целый месяц висело тело Зои, раскачиваемое ветром и осыпаемое снегом. Прекрасное лицо ее и после смерти сохранило свою свежесть и чистоту, и печать глубокого покоя лежала на нем. Те, кому нужно было поойти мимо, низко опускали голову и убыстряли шаг. Когда же через деревню проходили немецкие части, тупые фрицы окружали виселицу и долго развлекались, тыкая в тело палками и раскатисто гогоча. Потом они шли дальше, и в нескольких километрах их ждало новое развлечение: возле участковой больницы висели трупы двух повешенных немцами мальчиков.
Так шли по оккупированной земле, утыканной виселицами, залитой кровью и вопиющей о мщении.
Немцы отступали поспешно и впопыхах не успели сжечь Петрищево. Оно одно уцелело из всех окрестных сел. Живы свидетели кошмарного преступления гитлеровцев, сохранились места, связанные с подвигом Зои, сохранилась и могила, где покоится ее прах.
И холм славы уже вырастает над этой едва приметной могилкой. Молва о храброй девушке-бойце передается из уст в уста в освобожденных от фашистов деревнях. Бойцы на фронте посвящают ей свои стихи и свои залпы по врагу. Память о ней вселяет в людей новые силы. «Нам, советским людям, — писал в редакцию «Правды» студент-историк,— много еще предстоит пережить. И если трудно придется, я прочту снова этот печальный рассказ и погляжу на прекрасное, мужественное лицо партизанки».
Лучезарный образ Зои Космодемьянской светит далеко вокруг. Своим подвигом она показала себя достойной тех, о ком читала, у кого училась жить.
1942 г.

Автор: П. Лидов

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:25     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Дьяченко Дарья Григорьевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 74

Это было в селе Крымка...
Село расположено в живописной местности. На много километров раскинулись плодородные поля, изрезанные оврагами и балками. Вдали, в голубом мареве, маячит гряда холмов. В селе белые хаты, вишневые и яблоневые сады. Около школы выстроились пирамидальные тополя. А у околицы петляет тихая река Кодыма. Таких сел на Украине тысячи. Такой Крымка была в памятный предгрозовой июнь 1941 года.
А в августе сюда вторгся враг. По большаку мимо Крымки, вздымая едкую пыль, потянулись обозы, автомашины, орудия. Настали черные дни оккупации.
Коммунист В. С. Моргуненко, оставленный Первомайским райкомом партии для боевой работы в тылу врага, создал в Крымке подпольную комсомольскую организацию. Ее боевым вожаком был избран Парфентий Гречаный.
В честь ленинской «Искры» подпольную комсомольскую организацию назвали «Партизанская искра».
— Будем же, — говорил Гречаный, — сеять в тылу врага искры народного гнева, раздувать пламя партизанской борьбы.
Собравшись однажды в лесу, на Серебряной полянке, юные искровцы приняли торжественную присягу:
«Я, член подпольной комсомольской организации, торжественно клянусь перед лицом своих боевых товарищей, не щадя крови и самой жизни, бить врага, бороться до тех пор, пока ни одного фашистского зверя не останется на родной советской земле.
Я клянусь свято и нерушимо хранить тайну своей организации, до последней капли крови, до последнего вздоха быть верным своему слову.
Смерть фашистским оккупантам!»
После этого каждый наколол булавкой палец руки и своей кровью расписался под торжественной клятвой.
У подпольного комсомольского комитета имелось несколько радиоприемников, пишущая машинка. Каждый день искровцы принимали сообщения Советского Информбюро. В селах, на станциях железных дорог, в хатах колхозники читали маленькие листочки. Юные партизаны сеяли слова правды и надежды.
С каждым днем росла и мужала «Партизанская искра». Смельчаки готовились к вооруженной борьбе с врагом. В окрестных селах создавались боевые пятерки. Это были маленькие ячейки, дозоры партизанского подполья. Как ручейки, они растекались по глубинкам народной жизни. В селе Ново-Андреевка пятерку возглавляла Даша Дьяченко. От комсомольского комитета из Крымки протянулись невидимые нити в село Кумары — к Володе Вайсману, в Каменную Балку — к Наде Буревич, в село Катеринка — к Мише Клименюк.
Среди вожаков боевых пятерок особенно радовала комитет задорная, неугомонная Даша Дьяченко. Как бы ни было трудно, она не унывала. Собравшись с подружками, хлопцами в хате или в поле, пела любимые песни, читала стихи. И часто говорила:
— Я верю — придут наши.
До войны Даша жила в Львовской области. Ее отец работал председателем райисполкома. Училась в средней школе. Перешла в десятый класс. А вскоре началась война. Отец ее ушел на фронт, а Даша с матерью поехала в Первомайский район, Николаевской области, в село Ново-Андреевка, где жила ее бабушка. Ночью на пассажирский поезд налетели немецкие самолеты.
Рвались бомбы, горели вагоны, метались люди. Даша впервые лицом к лицу столкнулась со смертью, увидела кровь детей и женщин.
Мать и дочь вырвались из горящего вагона и скитались в степи. После долгих мытарств они приехали в Ново-Андреевку.
А война все сильнее бушевала на просторах родной земли. Радио разносило тревожные, горестные вести. На цветущую украинскую землю, в родное Причерноморье вторглись вражеские дивизии.
Даша все чаще и чаще думала об отце. Мечтала тоже быть на фронте. Она видела себя то связисткой, то санитаркой на поле боя. Часто доставала свой комсомольский билет и подолгу вглядывалась в дорогой силуэт Ильича. В такие минуты вспоминались друзья юности, школа. Золотые деньки... Скоро ли вернутся они?
Но больше всего угнетало бездействие. Грызла тоска. Вспомнила полюбившиеся слова героя книги: «Лучше умереть в бою, чем встать перед врагом на колени». А сколько раз на комсомольских собраниях, на уроках по литературе, в семье говорилось о герое нашего времени, о счастье жизни!...
И Даша твердо решила искать товарищей, которым можно поведать свои сокровенные думы. Нравился ей Ванюша Васильев. Бедовый такой паренек, смелый, решительный, острый на слово. Однажды он намекнул:
— В такое время стыдно стоять в стороне...
Даша посмотрела на него открытыми, ясными глазами и, поправляя спавшую на лоб прядь черных волос, попросила:
— Ну посоветуй же, Ваня, что мне делать?
— А стрелять умеешь?
— Нет.
— Эх, вы, девчата, вам бы галушки варить, — сказал он с усмешкой.
На этом их разговор оборвался. Ваня Васильев, не сказал ничего определенного. Как член боевой пятерки «Партизанской искры», он строго хранил тайну и в то же время разведывал, можно ли «горожанку Дашу», как называли ее на селе, вовлечь в организацию.
Прошло немного времени, и Даша стала подпольщицей. Вместе с хлопцами и девчатами училась стрелять из винтовки, бросать гранаты. В окрестных селах она завязывала дружбу со своими сверстниками. Вербовала их для боевой работы. Так познакомилась она и с десятиклассником Сашей Комарницким. Дашина подружка Женя Лебедева сказала о нем:
— Ростом хотя и невелик, да удал.
Подружки знали, что комсомолец Александр Комарницкий тайком смонтировал радиоприемник. Слушает Москву. А потом распространяет среди населения рукописные листовки, в которых сообщаются новости с Большой земли.
Через несколько дней после первого знакомства Даша сказала Комарницкому:
— Нельзя же вести бой с врагом в одиночку... Давайте вместе, с нашими ребятами.
Александр посмотрел на нее пристально. Спросил:
— А вы не боитесь открыто разговаривать со мной? Даша усмехнулась. Она достала из кармана листовку и, подавая ее Саше, сказала:
— Это же ваша работа...
Вскоре Александр Комарницкий был принят в «Партизанскую искру». В качестве «вступительного взноса» он передал подпольщикам револьвер и патроны.
С каждым днем крепла дружба между Дашей и Александром. Вместе распространяли листовки по окрестным селам. Как-то Комарницкий встретил Дьяченко на базаре. Как заправская торговка, она продавала мешочки с фасолью. Спросив о цене, Саша стал торговаться.
— Да не будь, хлопчик, скрягой, — едко сказала Даша.— Товар у меня свеженький.
Александр подал «торговке» деньги. Взамен получил мешочек с фасолью, в который было вложено... триста экземпляров печатной газеты «За Родину».
На полях, в лесах Первомайского района были установлены посты, которые следили за полетами краснозвездных самолетов. Участник «Партизанской искры» Ефим Ющенко рассказывает:
— Много раз нам удавалось собирать листовки, сбрасываемые с советских самолетов. Помню, в ночь на 7 ноября 1942 года на полях около села Ново-Андреевка Даше Дьяченко удалось подобрать много листовок, в которых Родина передавала боевой праздничный привет, сообщала о героических действиях Советской Армии.
Тысячи этих листовок разносились комсомольцами по селам, переписывались от руки, читались в хатах, в поле, в лесу, на базарах. Будничная на вид работа требовала от юношей и девушек смелости, находчивости. В тылу врага «Партизанская искра» стала для советских людей огоньком надежды.
Юные партизаны готовились к боевой, диверсионной работе. Однажды Владимир Степанович Моргуненко передал Парфентию Гречаному и Даше Дьяченко приказ партийного подполья:
— Усилить удары по врагу на железной дороге. Советы учителя были всегда тщательно продуманны, взвешенны. Как отец, он вел своих сынов и дочерей по опасной дороге борьбы. Владимир Степанович говорил Парфентию и Даше:
— Настало время искровцам пустить под откос воинский эшелон. Боевой риск неизбежен. Но действовать надо наверняка, без лихачества. И не делать ошибок,— ведь за них придется расплачиваться кровью. Операцию будем готовить тщательно, в строгой тайне.
— Взрывчатка у нас есть, — сообщил Гречаный.— А минировать нас научит Михаил Замурин — бывший сапер. Мы с ним дружим.
— Очень хорошо,— похвалил Моргуненко.
— Прошу меня записать в боевую группу. На «железку» я пойду вместе с ребятами, — твердо сказала Даша.
— Это решит комитет, — сухо отрезал Гречаный.... Буранная зимняя ночь. Боевая группа в составе
Парфентия Гречаного, Даши Дьяченко, Владимира Вайсмана и двух солдат-саперов — Михаила Замурина и Ивана Газизова направилась к железнодорожному перегону между станциями Врадиевка и Любашевка. Шли цепочкой. Проваливаясь в рыхлом снегу, ступали след в след. С каждой минутой метель усиливалась. Зябли руки.
— Не страшно, Даша? — спросил Парфентий, посмотрев в ее заиндевевшее лицо.
И хотя у девушки тревожно билось сердце (ведь впереди неизвестность, бой), ответила коротко:
— Не волнуйся за меня, дружище...
Все ближе и ближе подходила группа к цели. До железнодорожного полотна оставалось уже недалеко, когда острые глаза Даши заметили чьи-то тени. Залегли в сугроб. С тревогой наблюдали за полотном, по которому двигались два солдата с собаками. Но вот в ночной тьме исчезли и патрули. Только буря ревела все сильнее.
Партизаны устремились вперед. Они быстро вскарабкались по заснеженной, обледенелой насыпи на дорогу. Даша стала с винтовкой в боевое охранение. Напряженно прислушивалась к шорохам ночи. Быстро орудовали ломиками и саперной лопатой Парфентий и Володя. Под шпалы укладывали ящики с минами. Солдаты-саперы установили взрыватели. Сверху забросали снегом.
Не теряя времени, под покровом ночи разошлись в разные стороны. Даша и Парфентий пробирались заснеженными тропами в Ново-Андреевку. И не успели они дойти до села, как услышали оглушающие взрывы. Подорвавшись на партизанских минах, вражеский эшелон с боеприпасами пошел под откос.
На несколько дней прекратилось движение по железнодорожной магистрали. Эхо взрыва наполнило сердца людей надеждой. Звало к борьбе. Встретив Парфентия и Дашу, Владимир Степанович Моргуненко сказал:
— Фронт скажет вам большое спасибо, мои друзья!
Недалеко от Ново-Андреевки находился лагерь советских военнопленных. В бараках, огороженных колючей проволокой, томилось около двухсот человек. Уже давно у Даши зародилась мысль организовать побег пленных, вырвать их из неволи. Своей думкой она поделилась с членами боевой пятерки.
«Как же решить каверзную задачку с многими неизвестными?»— думала Даша. И сомнения все более одолевали ее.
Лагерь военнопленных охранял небольшой отряд румынских солдат. И, хотя в глубоком тылу они вели себя беспечно, все же проникнуть через колючую проволоку было невозможно. Даша узнала, что в окрестных селах девушки мобилизованы для выполнения хозяйственных работ в лагерь. С ними она скоро нашла общий язык.
— Эврика!— радостно сказала Даша своему другу Саше Комарницкому. — Ниточка в наших руках. А потянув ее, мы размотаем и весь клубок.
— Пленные солдаты работают на полях. Это уже вторая ниточка, — подсказал Саша.
«Партизанской искре» стало известно, что в лагере военнопленными создана боевая подпольная организация. А возглавляет ее «товарищ Дмитрий». С ним-то и удалось с помощью одной девушки установить контакт.
Боевая пятерка готовила операцию под условным кодом «Ромашка». О вооруженном нападении искровцев на охрану лагеря не приходилось и помышлять. Созрел иной план. О нем Даша рассказала Парфентию Греча-ному и получила одобрение комитета. Был и в этом плане свой риск. Но юные подпольщицы уже не раз смотрели в лицо смерти.
Подруги познакомились с румынскими солдатами, среди которых было несколько молодых рабочих из Констанцы. Даша несколько раз заходила к ним в казарму. Выдавала себя за артистку. Под гитару исполняла народные украинские песни. Разучила даже небольшую румынскую песенку. Солдатам нравились задорные украинские девчата.
Однажды Даша предложила солдатам повеселиться. Обещала угостить их отменной украинской горилкой с перцем, и они охотно согласились.
План боевой операции «Ромашка» был согласован е «товарищем Дмитрием». Готовились к нему одновременно — боевая пятерка искровцев и военнопленные в лагере.
В воскресенье вечером Даша Дьяченко и ее подруги, одевшись в нарядные платья, пришли в солдатскую казарму. Они принесли несколько корзинок с яблоками. Наверху лежали румяные плоды. А под ними бутылки с синеватой горилкой. Веселье началось с концерта. «Артистка» Даша голосисто пела:
Друзья, мы стоим у порога, Колотится сердце в груди; Дорога, дорога, дорога Нас каждого ждет впереди...
Потом девушки танцевали. Но больше всего заботились о том, чтобы быстрее напоить солдат. Даже часовым, стоявшим у главного входа в лагерь, довелось узнать вкус горилки с перцем.
Захмелевшие солдаты горланили в казарме песни. А в этот момент по условному сигналу военнопленные напали на пьяных часовых. В колючей проволоке быстро прорубили окна...
Пользуясь суматохой, Даша и ее подруги немедленно скрылись.
Около двухсот военнопленных с помощью боевой пятерки вырвались на волю, ушли в леса к партизанам.
— Молодец наша Даша! — сказал на комсомольском комитете Владимир Степанович Моргуненко. — Честное слово, друзья, настоящая героиня.
— Красивую «ромашку» подарила она Родине, — добавил Парфентий Гречаный.
Жизнь в глубоком тылу врага, полная тревог и опасностей, выдвигала перед юными подпольщиками все новые сложные задачи, а порой ставила их в тупик. Как-то Даша Дьяченко рассказала друзьям свою «личную историю». Она приглянулась одному хлопцу — Ивану, работавшему на полях немецкого хозяйства. По вечерам Иван ходил за ней по пятам. Объяснялся в любви, предлагал выйти за него замуж.
Не раз Иван заходил и в хату, где с матерью и бабушкой жила Даша. Здесь он встречал Парфентия Гре-чаного и других искровцев.
Однажды Даша высказала Ивану свою неприязнь, бросив в лицо слова:
— Я презираю тебя и не хочу, чтобы ты переступал порог нашей хаты.
Это взбесило парня, и он пригрозил:
— Ладно, я сообщу куда следует, что у тебя невесть зачем собираются хлопцы, да еще из соседних сел. О чем вы там балакаете?
— Дурень этакий, это же мои друзья, — ответила Даша. — А в мою личную жизнь не лезь. Не запретят же нам песни спивать.
— Полицаи разберутся, кто они, твои друзья, — огрызнулся Иван.
Об этом разговоре Даша сообщила Парфентию. Дело серьезное. Стали обсуждать в комитете: что делать, как избежать беды?
Кто-то даже предложил:
— Убрать полицейского подпевалу с дороги. Но Гречаный был против.
— Разумеется, друзья, — сказал он. — Мы имеем моральное право уничтожить любого вражеского пособника. Но в данном случае это опасный и гибельный шаг. Жители Ново-Андреевки наверняка знают, что Иван ходил к Даше Дьяченко. Начнется следствие. Арестуют ее. А потом полицейские ищейки придут в Крымку. Нет, мы не имеем права так легко рисковать организацией.
— Я согласен с Парфентием,— твердо сказал начальник штаба «Партизанской искры» Дмитрий Попик.
— Но как же все-таки быть? — спросил Владимир Вайсман.
После всестороннего обсуждения комитет решил: «Даше Дьяченко формально стать невестой Ивана».
— Даже говорить не хочется с негодяем! — возмущалась Даша.
Парфентий ее успокаивал:
— Да пойми же ты. Для отвода глаз подпольщица должна навести своего недруга на ложный след. Поставь «жениху» такое условие: свадьбу-де сыграем на будущий год. А потом пусть ищет тебя, как ветра в поле...
— А все же мне не хочется разыгрывать эту комедию,— сказала Даша.
— Но другого выхода нет. Таков приказ комитета... Дружная семья искровцев, крепко взявшись за руки, шла опасными тропинками на смертный бой с лютым врагом.
Искровцы жили и боролись, не страшась смерти. Они подрывали фугасами немецкие эшелоны, стреляли из засад по цистернам с бензином. Это они разгромили в Крымке жандармский пост.
Они сражались, как истинные солдаты. И многие из них погибли в жестоком бою. Попала в лапы фашистов и Даша Дьяченко. Ее надолго заточили в Тираспольскую тюрьму. Но ни пытки, ни голод не сломили боевого духа партизанки. Она не склонила перед врагом головы. До последней минуты оставалась верной той присяге, под которой расписалась своей кровью.
В последние месяцы жизни Даше удалось тайно переслать из тюрьмы на волю письма, адресованные подруге Жене Лебедевой и товарищу по борьбе Саше Комарницкому. Часть этих коротеньких писем дошла до нас. Вот эти простые человеческие документы:
«Дорогая Женечка! Может быть, моя открытка удивит тебя, но все-таки в силу нашей давней дружбы пишу тебе издалека. Я теперь в Тирасполе, в тюрьме... Скучаю по воле, но ничего не поделаешь. Со мной сидят пять девушек из нашей местности, трое из них — мои подруги...
Погода у нас хорошая. Цветут цветы. Вам на воле, конечно, лучше. А мы хоть позже, но тоже увидим эти цветы... Пройдем с ними в праздник Победы.
Прошу тебя, Женя, сообщи, находится ли во Врадиевке Комарницкий Саша, мне надо это знать...
С приветом, твоя подруга Даша. 19 июля 1943 г.»
«Здравствуй, уважаемый Саша!
От всей души передаю тебе привет... 7 августа я получила письмо, которого так давно ждала. Решила обратиться к тебе. Я думаю, что ты не откажешься и выполнишь все в свое время. Это касается твоей поездки в Тирасполь. Напиши мне, сможешь ли ты это сделать... У нас тут вышла одна неприятность. И это пока приостановило работу...
Собрались в тюрьме хорошие девушки. Несмотря на запрещение, поем песни. Я никогда не думала, что так можно вести себя в тюрьме, но иначе и быть не может. Мы должны быть стойкими... Не думай, что мы теряем бодрость. Живем надеждами, что скоро будем свободны. Свобода — дороже всего.
Привет от подруг. Жму руки всем. До встречи.
14 августа 1943 г. Даша».
«Тирасполь, 15. IX—43 г.
Здравствуй, уважаемый Александр! Передаю дружеский привет и желаю счастья в жизни. Открытку твою получила, за которую сердечно благодарю... Особенного в моей жизни ничего не произошло... Никаких изменений. Скоро немало людей возвратится домой. Меня же не отпустят... Здоровье мое плохое, острое заболевание бронхита. Необходимо хорошее питание и солнце. А этого нет... Но верю — придет время и будет много солнца. Привет от подруг... Привет всем. До скорой встречи. Твой друг Даша».
«27 октября.
Здравствуй, уважаемый Александр! Я — на старом месте. Недавно число заключенных в нашей камере увеличилось на одного.
Саша, я встретилась с девушками, с которыми была четыре месяца тому назад. Одна из них с еще большим тюремным стажем, чем я. Таких, как я, есть уже семь девушек. Многое я узнала здесь...
Не печалься, друже, скоро лучше будет, встретимся со всеми, а там снова жизнь пойдет, как и была... Хорошие у меня здесь друзья, они такие стойкие, бодрые, это придает силы.
Желаю успеха в жизни.
Даша».
«С новым годом!
Открытку твою получила. Кое-кого освободили. Может, и я скоро буду дома! Здоровье мое неважное. Даже ухудшилось. Но я не могу лежать и хожу по камере... Думаю, что поборю все горе.
Желаю тебе счастья.
Даша.
6. I. 1944 г.»
«20. I. 44 г.
Здравствуй, уважаемый Саша!
Письмо получила, очень благодарна за него.
Александр, о встрече не приходится говорить. Не будем только думать о смерти, мы молоды и должны жить, преодолеть все невзгоды, трудности...
Жизнь проходит без изменений. Часто вспоминаю друзей... Мечтаю о будущей жизни. Так и проходят дни...
Тут я многое поняла, перенесла много горя, побоев, страданий, но врагу не покорилась и не покорюсь никогда. Верь этому, — может быть, это мое к тебе последнее слово...
Даша».
* *
*
Шесть маленьких писем, посланных Дашей Дьяченко из Тираспольской тюрьмы, проникнуты светлой верой в жизнь, в дружбу, в грядущую победу. И хотя в этих письмах многое недоговорено, сказано намеками, небольшие листочки все же донесли до нас живой голос юной героини из фашистского застенка. Оставшиеся на свободе молодые подпольщики, в том числе и Саша Комар-ницкий, пытались вырвать Дашу и других боевых товарищей из заточения.
Рассчитывать на успех вооруженного нападения не приходилось. Подпольщики пошли по другому пути: подкупили одного из жандармов, а также нескольких часовых, служивших в охране Тираспольской тюрьмы. Для этой цели среди населения было собрано около шести тысяч немецких марок. Но этот план не удалось осуществить: в самый последний момент жандарм был заподозрен и расстрелян.
В казематах Тираспольской тюрьмы комсомольцы-искровцы, а в их числе и Даша Дьяченко, мужественно боролись с врагом. До последнего вздоха свято хранила она верность Родине. Она погибла, как солдат, в бою!
... Минули годы, десятилетия. В степях Украины, в долине реки Кодыма, там, где гремели выстрелы, еще ярче цветет жизнь. Давно заросли травой окопы, воронки от бомб и снарядов. Но жива память о юных бойцах «Партизанской искры». Народ слагает о них песни. Из уст в уста передают сказания об их подвигах.

Автор: В. ДРУЖИНИН

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:26     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Самсонова Зинаида Александровна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 108

Передо мной пожелтевший от времени наградной лист эпохи Великой Отечественной войны. В графе, очень официально озаглавленной: «Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг», казенным языком полкового писаря «изложено», как старший сержант Зинаида Самсонова, санинструктор 1-го батальона 667-го стрелкового полка Ромоданской стрелковой дивизии, кандидат в члены ВКП(б), «с первой группой бойцов 24 сентября 1943 года в районе села Сушки, Каневского района, форсировала реку Днепр...»
Как много стоит за этими скупыми строками!...
Девятнадцатилетняя Зина вызвалась добраться до правого берега с первым же взводом добровольцев. И вот по ночной реке двинулись превращенные в плоты понтоны. Но...
Столбом поставил воду
Вдруг снаряд. Понтоны — в ряд.
Густо было там народу —
Наших стриженых ребят...,
И увиделось впервые,
Не забудется оно:
Люди теплые, живые
Шли на дно, на дно, на дно...
Под огнем — неразбериха —
Где свои, где кто, где связь?
Только вскоре стало тихо — Переправа сорвалась...
Но вцепился в берег правый,
Там остался «первый взвод».
(Стихи А. Твардовского.)

И среди этих героев, «вцепившихся» в правый берег, была невысокая светло-русая девушка с круглым русским лицом и серыми спокойными глазами. Она то перевязывала раненых, то хваталась за автомат, отбиваясь от наседавших фашистов. Когда кончились патроны, Зина сражалась гранатами, снятыми с убитых врагов.
26 и 27 сентября немцы предприняли последние отчаянные усилия выбить русских с правого берега. Они ходили в контратаки по восемь раз в день. Под непрерывным минометным и пулеметным огнем девушка вынесла с поля боя тридцать тяжелораненых бойцов и офицеров. Но вынести и перевязать — это еще полдела. Чтобы спасти жизнь раненых, необходимо было спешно переправить их на левый берег.
И Зина грузит раненых на понтон. Снова кипящий Днепр, снова «переправа, переправа, берег левый, берег правый». А рядом — беспомощные люди, ищущие защиты у нее, молоденькой девушки, почти девочки.
Казалось, только чудо могло спасти их всех.
И чудо свершилось: понтон благополучно пристал к левому берегу. Девушка спешно погрузила раненых на повозки, пришедшие из санроты, и опять вспрыгнула на понтон, возвращавшийся на правый берег...
Снова читаю и перечитываю пожелтевший наградной лист: «Санинструктор Самсонова... достойна представления к званию Героя Советского Союза». Подпись командира полка. Дата — октябрь сорок третьего. Потом, в ноябре, слово «достойна» написал командир дивизии, к тому времени уже получившей наименование краснознаменной Ромодано-Киевской. Затем — командир корпуса, дальше — командующий армией. И, наконец, 3 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета Зинаиде Самсоновой было присвоено звание Героя Советского Союза.
Но Зина уже не узнала об этом...
Пока наградной лист путешествовал по необходимым инстанциям, девушка воевала, спасала раненых, шла с армией вперед и вперед...
И когда еще не был подписан Указ, утверждающий бессмертную славу Зины Самсоновой, она погибла в бою за маленькую белорусскую деревню Холм, затерянную в болотистых чащах Полесья.
Военное счастье шло рядом с девушкой на Сталинградском и Воронежском фронтах, оно было рядом и в днепровском аду — без единой царапины вышла она из этих грандиозных боев. А тут, в полесской деревушке, счастье изменило светлокосому солдату...
Мне выпала честь быть однополчанкой этой удивительной девушки.
Когда меня, «начинающего» санинструктора, направили в батальон, которым (как шутили бойцы) «командовала Зинка», краснознаменная Ромодано-Киевская дивизия стояла на переформировке в прифронтовой полосе. После боев на Украине, после форсирования Днепра дивизия крайне нуждалась в отдыхе и пополнении.
С волнением подходила я к санвзводу: сейчас я увижу ту самую Зину Самсонову, о которой по фронтам уже ходили легенды.
Возле землянки, отличавшейся от других белым с красным крестом флагом, невысокая светло-русая девушка в ватных брюках старательно умывалась снегом. Я представилась ей по всей форме, щеголяя подчеркнутой выправкой новобранца. Зина чуть насмешливо осмотрела меня с головы до ног и задержала взгляд на задубевших от мороза сапогах.
— Форсишь? Или валенок нету? — вместо приветствия сердито спросила она.
— А что? — огорошенная таким приемом, ответила я вопросом па вопрос.
— А то, что обморозишь лапы, — повысила она голос. И так же сердито приказала: — Возьмешь мои валенки, если своих не нажила!
— А вы сами?
— А я привычная! — вдруг широко улыбнулась девушка и протянула мне шершавую руку: — Самсонова. Зина. И не «выкай» — я небось не старше тебя.
... В боях я оценила меткость солдатской шутки о том, что нашим батальоном «командует Зинка». Она всегда была впереди, а когда впереди девушка, можно ли мужчине показать свой страх? И тот, кто вдруг заколебался, кто не в силах был подняться под ураганным огнем, видел перед собой спокойные серые глаза и слышал чуть хрипловатый девичий голос: «А ну, орел, чего в землю врос? Успеешь еще в ней належаться!»
В батальоне нас, девушек, было всего две. Спали мы под одной шинелью, ели из одного котелка — можно ли не подружиться? Но дружбе этой суждено было очень скоро оборваться...
И сейчас, когда прошло уже много лет, мне трудно вспоминать о том, что случилось в один из январских дней на втором Белорусском фронте в районе неизвестной полесской деревушки Холм. Свою боль, свое горе я попыталась вложить в стихи, которые так и назвала — «Зинка».
Мы легли у разбитой ели. Ждем, когда же начнет светлеть. Под шинелью вдвоем теплее На продрогшей гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый, У меня лишь она одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик Беспокойную дочку ждет. Знаешь, Юлька, я — против грусти, Но сегодня она не в счет...
Отогрелись мы еле-еле. Вдруг — нежданный приказ: «Вперед!» Снова рядом в сырой шинели Светлокосый солдат идет.
... Шла дивизия в бой без песен, Шла без митингов и знамен. В окруженье попал в Полесье Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку, Мы пробились по черной ржи, По воронкам и буеракам, Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы — Мы хотели со славой жить! Почему же в бинтах кровавых Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью Прикрывала я, зубы сжав. Белорусские ветры пели О рязанских глухих садах...
Знаешь, Зинка, я — против грусти, Но сегодня она не в счет. Дома, в яблочном захолустье Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый, У нее ты была одна. Пахнет в хате квашней и дымом, За порогом бурлит весна.
И старушка в цветастом платье У иконы свечу зажгла... Я не знаю, как написать ей, Чтоб тебя она не ждала.
... Письмо Зининой матери — Марии Максимовне — так и не было написано — не поднялась рука...
Пусть же мой очерк будет запоздалым письмом в то «яблочное захолустье», где и сейчас живет мать героини. Низко кланяюсь вам, дорогая Мария Максимовна. Мы никогда не забудем нашего светлокосого солдата, вашу Зину. Она была хорошей дочерью и вам, и своей второй матери — Родине.

Автор: Ю. Друнина

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:26     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Орлова-Рогозина Валентина Георгиевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 78

По-разному сложились судьбы сестер милосердия в годы войны. Одни остались работать в тыловых госпиталях, других забросило на самую передовую. И что бы ни говорили, вряд ли можно сравнить выпавшие на их долю испытания. Не побывавшие на линии огня, в самом пекле сражений могут лишь очень приблизительно представить себе, что это такое передовая...
С Валентиной Георгиевной Орловой-Рогозиной я познакомилась в Московской секции ветеранов войны, на встрече женщин-фронтовичек, награжденных высшим солдатским орденом Славы...
Валентина Георгиевна была на фронте сестрой милосердия — и в этом названии, пришедшем еще из старины, заключен глубокий смысл и всенародное признание этого благородного служения страждущим.
Разговор со мной Валентина Георгиевна начала с вопроса: "Вы знаете, как горят танки?" Конечно, я повидала на своем веку немало танков, поэтому хорошо понимала взволнованную фронтовыми воспоминаниями женщину. А она продолжала: "Как сейчас помню — поле, пшеница поспела. И стоит черная машина. Над нею — столб дыма. Тоже черный и высокий. С тревогой думаешь: только бы ребята успели выбраться... Потом — взрыв, пламя — и невозможность подойти. Слезы лились от бессилия и отчаяния — они там горят, а ты не можешь ничем помочь"...
Однако они, эти "тростиночки", "Былинки", "дочки", как ласково называли их солдаты всех возрастов, помогали, и помощь их была бесценной. Санинструкторы стрелковых рот, медсанбатов, артиллерийских батарей... Подсчитано, что семидесяти процентам раненых бойцов они помогли вернуться в строй...
Когда солдат шел в атаку, он больше всего боялся, что тяжело раненым он останется умирать мучительной смертью на поле боя или, того хуже, беспомощным попадет в лапы фашистов. Поэтому они всегда напоминали: сестричка, ежели что, не брось, выручи...
— Один водитель танка, по национальности татарин, говорил мне перед боем: "Валка! Если меня ранят — спаси!" вспоминает Валентина Георгиевна. Эту "Валку" она запомнила на всю жизнь, потому что такое доверие выше всяких наград: на нее надеялись, верили ей в самые трудные минуты, на рубеже жизни и смерти, что "сестричка" не подведет, не даст пропасть.
Валентине Георгиевне довелось воевать в 360-м батальоне 2-й танковой армии.
— Это было перед началом боев на Курской дуге, — возобновляет свой рассказ фронтовая сестра милосердия. — Танковый батальон стоял на исходных позициях в небольшом лесочке. Сейчас прозвучит команда "Вперед!" Для меня это был первый бой — а он самый тяжелый. И вдруг — артиллерийский налет. Гляжу — солдат, из пехоты, ползет, ногу перебитую волочит... "Не свой", но не бросать же... Сделала перевязку, а он идти не может. Сначала прыгал на одной ноге. Я приказала: "Садись на спину, понесу". А он — большой, грузный, смотрит на меня и не решается. Я рассердилась, прикрикнула. Взвалила на спину. Несу. Десять шагов сделаю, останавливаюсь передохнуть. Еще десять. Когда почти уже дошли до КП, нас, наконец, заметили...
В биографии почти каждого санитара можно найти подобный эпизод. И не случайно приказом народного комиссара обороны от 23 августа 1941 года впервые в истории войн вынос санитаром раненого с поля боя с оружием был приравнен к солдатскому боевому подвигу.
Что же такое — фронтовое милосердие? Постоянное физическое напряжение, тяготы фронтового быта, особенно сложные для девушек. Но все это было не самое страшное по сравнению с теми страданиями, которые они каждодневно видели. Ранения в голову, живот, окровавленные засохшие бинты, ужасающие увечья, смерть...
Сколько бывало таких ситуаций, когда девушки становились и командирами, и рядовыми бойцами, и разведчиками, и хирургами...
Под Берлином в подвале дома скопилось много раненых. Их надо было срочно на автомашине эвакуировать в госпиталь. Дорога шла через пристрелянный немецкими снайперами мост. Начался жестокий минометный обстрел. Шофер остановил машину и спрятался в укрытие. Многие бойцы в кузове были вторично ранены осколками мин. Валентина знала, как завести машину: отжала сцепление, включила стартер... Водитель, услышав шум мотора, не выдержал, прибежал. Она впустила его в кабину, сама — на крыло, и через тот проклятый мост — вперед! Проскочили. Когда опасность была уже позади, Валентина уселась на крыло автомобиля и разрыдалась...
Был ночной бой. Танки ворвались в деревню. Валентина, чтобы не заблудиться и не потерять своих, шла, держась поближе к плетню. И вдруг наткнулась на лежащее у плетня тело. Наклонилась — живой! Если судить по шлемофону танкист. Шепчет едва слышно: "Сестричка, спаси!" Начала ощупывать — места живого на нем не было... Ранения в голову, плечо, живот, ногу... Всю сумку бинтов на одного израсходовала. В это время мимо танк проезжал. Валентина подняла раненого танкиста на броню, отправила в медсанбат...
Однополчане, встречаясь с Валентиной Георгиевной, всегда напоминают ей: "Помнишь, ты мне давала кровь, как тащила на себе, как перевязку делала?..." Сейчас она получает от своих "крестников" благодарные письма и открытки, и все пишут: "Ты спасла мне жизнь"...
Война никого не щадила. Убивала, ранила, калечила и тех, кто шел в атаку, и тех, кто спасал атакующих. Сколько сверстниц Валентины Георгиевны не вернулись с полей сражений, навсегда остались там...
Валентине осколок пробил пилотку, застрял около глаза. С неделю пробыла в медсанбате — и опять в строй...
— Бойцы заботились обо мне, — рассказывает она. — Когда останавливались на привал, первую землянку выкапывали для меня. Как-то привезли обгоревшего танкиста. Все лицо кровавая маска. А парень, говорили, красивый был. Срочно нужны были лекарства — разные настои, масло гарное и так далее. Я искала снадобья по всей деревне, спрашивала у каждого встречного и поперечного. ПО крохам собрала все необходимое и помогла тому парню...
С боями наши войска приближались к Берлину.
21 апреля танковый десант вел кровопролитные сражения на подступах к фашистской столице. Танкисты рывками продвигались к центральной части города. В уличном бою был подожжен танк командира батальона, тяжело ранило весь экипаж. Валентина, будучи сама раненой, не ушла с поля боя и продолжала оказывать медицинскую помощь бойцам, находившимся в окружении. Через день над Рейхстагом взвилось победное Красное знамя. За отвагу и мужество, проявленные в боях за Берлин, Валентина Орлова-Рогозина была представлена к ордену Славы I степени. Поскольку III и II степени она уже имела, быть бы ей теперь обладательницей полного "георгиевского банта", но — документ не был своевременно оформлен, и заслуженную награду она не получила...
Но подвиг остался.

Автор: Мария Богомолова

ЖЕНЩИНЫ РОССИИ — КАВАЛЕРЫ ОРДЕНА СЛАВЫ. М., Издательский центр МОФ «Победа — 1945 год», 1997.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:26     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Зубкова Антонина

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 168

Чем дальше уходят дни Великой Отечественной войны, тем ярче встают образы людей, с которыми мне пришлось пройти суровый солдатский путь, такой необычный и несвойственный для женщин...
Рассказать о Герое Советского Союза Антонине Леонтьевне Зубковой коротко очень трудно. Жизнь этой замечательной женщины на протяжении трех лет Великой Отечественной войны была настоящим подвигом.
Маленького роста, худенькая, с ясными серыми глазами, высоким чистым лбом и мягкими волнистыми светлыми волосами — гакой была Тоня Зубкова, простая рязанская девушка из села Семион.
Еще в Кораблиновской средней школе, где училась Тоня, проявились ее способности к математике. Любила она и литературу, но все же математика взяла верх, и Тоня, отлично закончив школу, без экзаменов была принята на механико-математический факультет МГУ.
Зубкова сдавала экзамены за третий курс, когда началась война.
«В университете сразу почувствовался холодок к учебе. Решать интегралы, читать Эйлера и Коши в сравнении с тем, что внезапно обрушилось на страну, казалось каким-то ненужным и бессмысленным», — вспоминала потом Зубкова.
Студенты уходили в армию, и на факультетах оставались почти одни девушки.
Все чаще и чаще Тоня задумывалась над тем, где ей найти свое место в этой борьбе, где можно принести больше пользы Родине в этот грозный час. И все чаще и чаще останавливалась на одном решении: на фронт! Надо идти на фронт!
Но это была лишь мечта, а пока вместе со своими университетскими подругами Тоня включилась в активную работу по сооружению оборонительных укреплений на подступах к Москве. Во время ночных налетов врага она дежурила на крышах и сбрасывала на землю зажигательные бомбы. Порою было очень трудно, не хватало физических сил, но Тоня мужественно преодолевала минутные слабости. Ведь другим было тоже нелегко, ведь они тоже устали, но держатся, значит, нужно держаться и ей, Тоне Зубковой. Товарищи по работе относились к ней с уважением, видя, с какой настойчивостью и упорством работает эта маленькая девушка.
Работая, Тоня не оставляла своей мечты попасть на фронт и стать настоящим бойцом, с оружием в руках защищать Отчизну. И в то же время она думала:
«А куда пойдешь?! Ведь в руках нет никакой военной специальности».
Да и выглядела она, Тоня, далеко не солидно. Вся ее хрупкая фигурка, ее застенчивость не внушали доверия.
К счастью для Тони, не казенными мерками измерялся патриотизм людей в те дни.
12 октября 1941 года. Солнечный осенний день, ласковый и немного грустный. В этот день комсомольцы и комсомолки университета, в том числе и Тоня, строили оборонительные сооружения у станции Кунцево. В один из перерывов девушки узнали, что 8 октября ЦК ВЛКСМ объявил набор комсомолок-добровольцев в армию. Желающих оказалось много. Среди них была, конечно, и Тоня Зубкова. Сразу же шумной гурьбой все отправились в ЦК ВЛКСМ. Несмотря на серьезные предупреждения о трудностях военной службы, девушки были непреклонны в своем горячем порыве защищать Родину,
Правда, Тоня побаивалась, что ее могли не взять в армию просто потому, что она была очень мала ростом. Но ее взяли и направили в распоряжение Героя Советского Союза Марины Расковой, возглавлявшей формирование трех женских авиационных полков.
В первой же беседе с Тоней Марина Михайловна увидела перед собой не только умную девушку, хорошо знающую математику, физику и другие науки, необходимые штурману, но и способную быть твердой, решительной и самоотверженной, если этого потребует обстановка. Эта беседа предрешила судьбу Тони Зубковой и дала ей путевку в штурманы боевой авиации.
Много труда и упорства приложила Тоня, чтобы оправдать оказанное ей доверие. «Никогда еще, даже в дни экзаменов, не занималась я с такой жадностью и вдохновением», — писала тогда Зубкова.
В авиагруппе Марины Расковой летчики и авиаспециалисты занимались по двенадцать часов в день, а будущим штурманам к этим часам пришлось прибавить еще один час для овладения азбукой Морзе. Азбуку Морзе выстукивали везде: в коридоре, на стене, на столах... «Летчики уже готовились ко сну, а в штурманской комнате неизменно пищал зуммер, соперничая с поломанным патефоном, тянувшим «Потерял я Эвридику, Эв-ридики нет со мной»», — вспоминала Зубкова.
До прихода в авиагруппу Тоня никогда не летала на самолете. Она даже не могла себе представить, как выглядит земля с воздуха. И вот начались полеты. С нетерпением, с замиранием сердца ждала Тоня своей очереди для первого полета «по кругу». И этот день настал. Ей хотелось увидеть как можно больше и все запомнить. О своем первом полете Тоня рассказывала:
«Я почувствовала, что отрываюсь от земли, как будто меня подбрасывают на качелях высоко-высоко, а сердце куда-то падает и сладко замирает. Никогда до этого момента, ни после, ни в одном бою я не испытала более сильного ощущения».
А учеба все шла. Целыми днями шуршало полотно тренажера, а штурманы по очереди «бомбили» с импровизированного «самолета-стола». Бомбила с этого «самолета» и Тоня. Училась бомбить она и с настоящего самолета учебными бомбами. И, когда благодаря упорному труду и настойчивости добилась того, что бомбы стали попадать «в круг», преподаватель пожал ее маленькую, но такую крепкую, верную руку и сказал: «Вот так вы должны бомбить врага».
Учеба закончилась в декабре 1942 года, и с Энгельсского аэродрома поднялись в воздух пикирующие бомбардировщики, пилотируемые девушками. На одном из этих самолетов ПЕ-2 находилась и штурман звена Антонина Леонтьевна Зубкова.
Тоня была на подмосковном аэродроме «Киржач» и здесь 6 января 1943 года узнала о гибели Марины Михайловны Расковой. Глубоко переживая гибель любимого командира и наставника, Тоня выразила свое настроение в следующих строках:
Хотелось бы вычеркнуть этот день,
Который столько горя принес. Родина!
Траур сегодня одень. Сердце!
Гневом гори без слез.
Можно потерять мать, друзей.
Тяжело, если гибнет в бою подруга.
Но верьте, товарищи, много больней
Потерять командира, героя, друга.
Боец-патриот, скромна и проста,
Всегда впереди, презирая усталость...
Но жизнь ее, яркая, как мечта,
Светлая, как кристалл, оборвалась.
Она любила небо, простор,
А больше всего — родную страну.
Спите спокойно, любимый друг,
За смерть отомстим мы врагу.
... Весна 1943 года. Кубанские широкие степи. Станицы, утопающие в цветущих садах. Щедро греет солнышко. На аэродроме, покрытом изумрудной травой, у самолетов озабоченно возятся девушки-техники. Они чистят оружие, проверяют моторы, бомбардировочную аппаратуру, фотоаппараты, связь. Летчики и штурманы уточняют цели, маршруты.
Обстановка на участке предстоящих боевых действий очень напряженная. На всем фронте противник перешел к упорной обороне, его авиация и зенитная артиллерия действуют активно. Не хочет уходить враг с нашей земли и зло огрызается.
27 апреля полк получил первое боевое крещение на этом фронте.
Все испытывают большое напряжение. Тоня особенно молчалива и сосредоточенна. Сегодня по-настоящему для всех большой экзамен.
Первый вылет проходит довольно спокойно. Зенитная артиллерия противника бьет то ниже, то выше, и только отдельные снаряды рвутся внутри боевого порядка самолетов, не причиняя существенных повреждений. После посадки на своем аэродроме Тоня беседует с товарищами, делится своими впечатлениями. Оказывается, что почти никто не может толком рассказать, как выглядит цель, откуда бьет артиллерия противника. И Зубкова делает для себя твердый вывод: нужно быть спокойнее в воздухе, научиться распределять свое внимание в бою и уметь вовремя сосредоточиться на главном. Этому нужно было научиться самой и научить подчиненных ей штурманов, за которых теперь она отвечала как старшая.
И опять началась кропотливая, напряженная работа. Тоня упорно училась штурманскому искусству: уметь в любых условиях определять местонахождение своего самолета, всегда быть осмотрительной, наблюдать, насколько прицельно ведут огонь вражеские зенитчики, как штурману звена — знать, где в тот или иной момент находятся ведомые и т.д.
... Вот и боевой курс. Впереди цель бомбового удара. Истребители противника наглеют. Зенитный огонь становится все интенсивнее и прицельнее. А ведь впереди у штурмана самая напряженная и ответственная работа: он должен в несколько минут, оставшихся до цели, определить угол сноса самолета по ветру, путевую скорость, угол прицеливания. Полученные данные нужно быстро учесть, установить их на приборах, развернуть прицел, найти в его оптике цель и, не спуская с нее глаз, подавая команды летчику, спокойно провести самолет над целью так, чтобы она прошла по курсовой черте прицела, и уж тогда сбросить бомбы и зафиксировать результаты своей работы.
Пусть в это время вокруг самолета бушует море огня, пусть в наушники шлемофона слышится взволнованный доклад стрелка-радиста, что в воздухе появились истребители противника, — штурман и летчик должны, несмотря ни на что, упорно вести самолет на цель, чтобы выполнить боевую задачу, нанести врагу меткий бомбовый удар. Тоня Зубкова действовала так не один и не два раза в жизни, а в каждом боевом вылете. Именно в этом и состоял ее подвиг.
* * *
С Кубани 125-й гвардейский бомбардировочный полк, в котором служила Тоня Зубкова, перелетел на Западный фронт и в дальнейшем вел боевую работу в Белоруссии, Прибалтике и Восточной Пруссии. К началу решительного наступления наших войск в Белоруссии Зубкова была уже штурманом эскадрильи. Не раз доверяли ей вместе с ее боевым другом — командиром эскадрильи Надеждой Федутенко водить в бой не только свою эскадрилью, но и полк.
Так, 26 июня 1944 года полк получил задание: уничтожить вражеские эшелоны с боеприпасами на станции Орша. Повести полк в бой поручили коммунистам Надежде Федутенко и Антонине Зубковой.
Предполагалось, что удар будет нанесен с высоты четыре тысячи метров. Погода с утра этому благоприятствовала, но во время полета к цели Тоня подумала, что высоту, наверное, придется изменить, так как впереди по маршруту совсем низко белыми клочьями плыли редкие облака. Дальше облачность увеличивалась. Стали набирать высоту. Когда достигли трех тысяч метров, Тоня дала команду прекратить набор высоты.
Колонна наших самолетов держит заданный курс. Скоро цель. В разрывы облачности просматривается большой город и железная дорога. Бьют вражеские зенитки. Шапки разрывов становятся все гуще и гуще. Местами они образуют почти непроходимую стену, уже виден не только дым, но и огонь, слышен треск разрывов. Разрывы появляются всюду: ниже, выше строя, между самолетами. Но облака мешают вражеским зенитчикам вести прицельный огонь.
Колонна выходит на боевой курс.
Тоня быстро производит расчеты и замирает у прицела. Наступает самое главное, самое ответственное: надо уничтожить эти эшелоны! Но облака вновь закрывают цель, и Тоня командует Наде Федутенко:
— Право пять градусов, еще немного право, так держать!
Надя беспрекословно подчиняется всем Тониным командам. Она знает, что Зубок пунктуален, точен и тверд.
И вот радость: цель появилась в разрыве облаков. Еще секунда, другая — и бомбы полетели вниз. От земли к небу взметнулись столбы огня.
Облака вновь закрыли цель, но все же Тоня успела сфотографировать результаты работы наших экипажей. После дешифрирования фотопланшета было установлено прямое попадание в эшелоны. За отличное выполнение этого задания Надя Федутенко и Тоня Зубкова еще в воздухе, по радио, получили благодарность командующего армией.
Когда вскоре Тоню Зубкову и Надю Федутенко вызвали в штаб корпуса на разбор, Тоня забеспокоилась: «А вдруг все же я сделала что-то не так?» И еще, и еще раз вспоминала она до мельчайших подробностей весь прошедший боевой вылет. Нет, как будто все правильно.
Совещание было большое, на нем присутствовали генералы и офицеры — старшие по возрасту и по званию. Как образец отличной работы были продемонстрированы фотопланшеты Зубковой, зафиксировавшие результаты бомбометания. Явно смущаясь, Тоня просто и убедительно рассказала о своей работе в воздухе. Заслуженные авиаторы с уважением слушали маленькую девушку и искренне удивлялись.
— Вот вам и Зубок,—-слышались голоса, — мал золотник, да дорог.
Хорошо слетались Надя Федутенко и Тоня Зубкова.
Десятки раз водили в бой они свою эскадрилью, в составе которой были смелые и мужественные летчицы и штурманы, храбро сражавшиеся с врагом.
Коммунист Тоня Зубкова активно участвовала в политической работе. Даже в самые напряженные боевые дни она находила время подготовиться к проведению политических занятий. Помню, как блестяще выступила она на теоретической конференции основным докладчиком по книге В. И. Ленина «Что делать?»
А как интересны были ее выступления на литературных вечерах и концертах художественной самодеятельности, которые устраивались в полку в дни затишья! Бывало, выйдет на импровизированную сцену, встряхнет своими пепельными кудрями, глаза ее станут особенно лучистыми, и начнет читать одно из своих любимых стихотворений:
Если дорог тебе твой дом, Где ты русским выкормлен был, Под бревенчатым потолком, Где ты, в люльке качаясь, плыл...
Сила стиха К. Симонова в исполнении Тони захватывала слушателей, и, когда она сурово, с металлической твердостью в голосе произносила:
И пока его не убил,
То молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей Родиной не зови...

Все мы вместе с ней были охвачены священным чувством ненависти к фашистским захватчикам. И всем нам хотелось как можно сильнее отомстить за поруганную землю, за невинно погибших людей.
* * *
Начав свой славный боевой путь на Кубани, Тоня завершила его в победоносных сражениях в Восточной Пруссии.
Была весна 1945 года. Враг отступал.
Успешное продвижение наших войск на всех фронтах создавало необыкновенный подъем, и боевой азарт охватил всех нас. Сразу же по прибытии на новый аэродром началась интенсивная боевая работа. Такого большого напряжения Тоня, пожалуй, не испытывала раньше. Вот что она писала об одном из боевых вылетов:
«Для меня особенно волнующим был полет 16 апреля 1945 года. Цель совсем незначительная — высотка, и очень близко от переднего края наших войск. Впервые мне доверяют вести в бой дивизионную колонну. Штурман дивизии майор Панченко волнуется за меня, но доверяет.
Сама я тоже сильно волнуюсь и еще более молчалива, чем всегда. По выработанной привычке стараюсь особенно сосредоточиться. Представляю подходы к цели и как она примерно может выглядеть с воздуха. Боюсь осрамиться и ударить не точно по цели.
Вот уже Кенигсбергский залив. Стрелок вызывает меня и говорит, что дано перенацеливание на порт Фиш-хаузен, который уже виден вдали. Я торжествую, что предстоит бомбардировать такую прекрасную цель. Быстро проверяю расчеты и уже ни о чем больше не думаю, кроме цели и ее поражения. Бомбы рвутся все в расположении порта! Довольные своей работой, прилетаем домой. На стоянке уже ждет штурман дивизии и с волнением спрашивает: «Ну как?» В ответ я улыбаюсь и чувствую по ответной ободряющей улыбке, что все в порядке, все хорошо! Цель поражена точно. Бомбометание отличное».
Цели сменялись одна за другой. Иногда немного портила настроение погода. Весна на берегу Балтийского моря — это не весна на Кубани. Тут меньше солнца, тепла, часто идут дожди, облака закрывают небо. Но и в плохую погоду приходилось летать.
Вот и 24 апреля, несмотря на моросящий дождь и низкую облачность, бомбардировщики поднялись в воздух и легли на курс. Цель — порт Пиллау. Тоню не покидают думы, как лучше выполнить задание, как набрать необходимую для бомбового удара высоту. Облака висят низко. А впереди уже видны берег, заливы, узкая песчаная коса. Черные облака от зенитных разрывов говорят о приближении цели, а высота всего шестьсот метров! На мгновение группа входит в облачность, самолеты сильно бросает. Держаться в строю летчицам сейчас очень трудно, но бомбы должны попасть в цель, и они напрягают все свои силы, чтобы идти за ведущим и выдержать курс.
У Тони все готово, безопасная высота набрана, угол прицеливания и другие данные установлены. Надо найти в прицеле цель!
Впереди разрывы облачности. А вот и цель. Короткая, прямая, и бомбы пошли вниз. Цель поражена. И даже дождь, который сопровождает самолеты на обратном пути, уже не кажется таким противным.
И так изо дня в день, вылеты до незабываемого 9 мая 1945 года, когда в 2 часа 15 минут в журнале боевых действий полка оперативный дежурный записал: «Противник прекратил сопротивление, военные действия о-к-о-н-ч-е-н-ы».
Какое счастье! Окончилась кровопролитная война советского народа с фашизмом. В этой смертельной схватке победителем вышел советский народ, миллионы таких людей, как Тоня Зубкова.
Она тоже была счастлива. Теперь Тоня твердо знает, что ее место не в боевом самолете, а опять в аудиториях университета, покинутого ею по велению долга.
Сентябрь 1945 года. Торжественно замер строй полка. На правом фланге боевое знамя, украшенное орденами Суворова и Кутузова. 125-й гвардейский бомбардировочный авиационный Борисовский полк имени Героя Советского Союза Марины Расковой торжественно провожает Тоню Зубкову на продолжение учебы в университет. На груди у нее Золотая Звезда Героя Советского Союза — заслуженная награда за ее самоотверженный боевой труд.
На прощание боевые друзья пожелали Тоне счастья и успехов в учении, счастья в ее жизни.
Мечта ее жизни сбылась. В 1948 году она блестяще окончила Московский университет, потом аспирантуру и стала математиком.
Как много могла бы она еще сделать полезного людям! Но безвременная смерть оборвала жизнь этой прекрасной, талантливой женщины.

Автор: Е. МИГУНОВА

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:27     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Петрова Галина Константиновна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 91

Море, что ли, так действует или постоянное присутствие рядом людей, сильных, смелых, закаленных, — рыбаков, моряков, — но только растет в наших приморских городах и поселках прекрасное, удивительное племя ребят. И вечно живут в них черты гайдаровских маленьких героев, и «сурового друга», и незабываемого большевичонка Гаврика... А вырастая, они уносят с собою в жизнь живую мечту о подвиге, о красоте свободной человеческой души и каждым своим днем утверждают эту красоту, воюют за ее свободу, не зная на этом пути ни отступлений, ни колебаний...
Галя Петрова жила с семьей в Новороссийске. Как все ее сверстники, ходила на море, плавала, как рыба, играла в волейбол, боялась экзаменов, могла бесконечно смотреть кинофильмы, посвященные героям гражданской войны. Сколько раз в темноте старенького городского кинопавильона в парке замирало девчоночье сердце: ой, сейчас убьют Чапая, сейчас... еще три кадра, два, вот... Сколько раз набегали на глаза ненужные — мальчишки засмеют! — слезы, когда горстку кронштадтцев гнали беляки к крутому обрыву... Моряки стояли плечом к плечу, несломленные, хоть и плененные, и все так же лихо, как в самом отчаянном бою, были сдвинуты набекрень их бескозырки, и с вызовом в лицо ненавистным палачам глядели тельняшки из-под распахнутых бушлатов...
Как хотелось быть вместе с ними белобрысенькой девчонке из Новороссийска! Как завидовала она тогда мальчишкам!
Любовь к морю, ко всему, что с ним связано, осталась навсегда, хотя выросла девочка, стала миловидной девушкой, и уже с удивлением поглядывали на Галю вчерашние одноклассники: неужели эта статная светлоглазая дивчина — та самая Галька, с которой так недавно дрались и собирали интересные камешки на берегу?...
После окончания школы Галя уехала в Новочеркасск, в Политехнический институт. Но радость учения, познания нового мира точных, заключенных в выверенные формулы наук длилась недолго...
Достаточно сказать «1941 год» — и каждому человеку станет ясно, что означала эта дата для всего мира, и для миллионов советских людей в особенности...
В первые же дни войны Галина Петрова пошла в военкомат с просьбой отправить ее на фронт. После нескольких «нет» военкома, она стала являться к нему с утра, дожидаясь, пока он освободится хоть на минуту, чтобы снова «осадить» непоколебимого капитана.
— Ну что ты ходишь? — не выдержал наконец военком. — Куда я тебя пошлю? С чем? Винтовку знаешь? Видишь, неважно. Сестринские курсы кончила? Нет. Нечего из меня жилы тянуть! Не до тебя, народу, видишь, хватает, а ты... Учиться тебе надо!
И ушел. А Галя, глотая слезы и смотря себе под ноги, чтобы не видеть сочувственных и насмешливых глаз завтрашних солдат, пошла через выжженный солнцем, вытоптанный тысячами ног двор военкомата...
На другой характер, может, и кончилась бы здесь вся история, но мы говорим о Гале Петровой, о юном главстаршине, о женщине с сердцем воина, о коммунистке.
«Неудача?—думалось ей. — Да, конечно. Но военком-то прав: я действительно ничего необходимого на фронте не умею. Как же быть? Научиться!»
Вскоре в Краснодарской фельдшерской школе появилась новая слушательница — Галина Петрова. Отныне у нее была новая цель: как можно лучше, быстрее, успешнее овладеть всем тем, чему учили ее опытные специалисты. Дни и ночи сливались в один сплошной поток: занятия, практика, практика, лекции. Наконец школа окончена, и девушка возвратилась в Новороссийск, получив направление в один из городских госпиталей.
Раненые поступали непрерывно. Круглые сутки нескончаемой вереницей шли к госпиталю машины. Санитары спешно выгружали носилки с распростертыми на них обессиленными, измученными болью воинами. Некогда было ни думать о чем-нибудь постороннем, ни отвлечься на минуту: перевязка, еще, еще, еще... И постоянно раздающийся в ушах глухой от усталости голос хирурга: «Следующего... следующего... следующего...»
... Обстановка на фронте осложнялась. Гитлеровцы, видимо, любой ценой решили прорваться к городу — лезли, не считаясь с потерями. В эти напряженные дни Петрова решила проситься в действующие морские части, защищавшие Новороссийск. Ее деятельной, энергичной натуре хотелось лицом к лицу встретиться с опасностью, проверить себя в настоящем деле, принести как можно больше пользы героям-морякам.
Осенью 1942 года в батальоне морской пехоты появилась новая медицинская сестра — Галя. Общительная, живая, она с первых же дней показала себя прекрасным товарищем, храбрым, выдержанным бойцом. Моряки вскоре привыкли к ее крепкой подвижной фигурке, оценили ее в трудных фронтовых условиях: морские пехотинцы поняли, что на сестричку можно надеяться в любой обстановке — такая не подведет. За заботливость, преданность и открытый характер моряки платили Гале искренней дружбой. Сколько дружеских рук тянулось за шинелями, чтобы укрыть Галю, если, бывало, умаявшись за дни и ночи непрерывных боев, уснет она коротким сном, свернувшись калачиком. Тогда старались не шуметь, не говорить громко, хотя над головой свистели вражеские снаряды.
Пролетели полтора военных года. Милая девушка становилась бывалым солдатом: мужал и креп хороший, умный, светлый советский человек... И только широко открытые, чистые глаза выдавали прежнюю веселую, озорную маленькую мечтательницу Галинку; словно какой-то невидимка шепнул ей: «Ты погоди, еще все будет в жизни: и Чапай, и тачанка, и бескозырка; ты только борись, ищи, не сдавайся!» — и девчонка обрадовалась, распахнула глаза, да так и осталась — радостная, смелая, настойчивая и ожидающая.
Полтора года — немалый срок, особенно на фронте. Уже привыкнув к товарищам, освоившись в трудной обстановке, Галя должна была проститься со своим батальоном: в октябре 1943 года ее направили в другой отдельный батальон морской пехоты, которым командовал майор Н. А. Беляков.
Предстояла серьезнейшая операция —-десант на Керченский полуостров. Беляков, собрав отряд, сказал:
— Помните, товарищи, боец десанта — универсал, умеющий делать все, что требуется на войне. Никакая школа такой подготовки не дает, а только боевой опыт, закалка в сражениях. Поэтому перенимайте опыт старых десантников; а вы, товарищи, наглядно демонстрируйте молодежи приемы боя в разных условиях...
И учеба шла день и ночь: тренировались в посадке на катера, совершали переходы морем, высаживались на берег. Бывалые десантники передавали молодым бойцам знания, полученные в тяжелых сражениях.
Вместе с товарищами Галя Петрова изучала винтовку и автомат, пулемет и миномет, противотанковое ружье и трофейное оружие — в десанте всякое может быть.
Приближался день высадки, и ожидание становилось все нестерпимее. Хотелось скорее услышать приказ о выходе в море, скорее проверить себя, испытать в трудном, опасном, действительно геройском деле.
В эти дни особенно внимательно слушала Галина беседы политработников о мужестве солдат и матросов, о героях-комсомольцах Зое Космодемьянской и Наташе Ковшовой. Как хотелось быть похожей на этих девушек, просто и мужественно проживших свои короткие, незабываемые жизни! Сердце наполняла огромная любовь к родному краю, к Родине, терзаемой врагами, и поднималась неутолимая ненависть к фашистам.
Много передумала тогда Галя и уже твердо знала, что выпавшую на ее долю честь — освобождать родную землю — она не уронит.
... Ночь на 1 ноября 1943 года выдалась бурная, штормовая. Вал за валом поднимались серые громады воды и, уходя, тяжело разбивались о берег. Низко висело черное небо. Лохматые тучи ползли по нему, клубились и где-то там, за волнами, сливались с морем. Ветер свистел и рвал все на своем пути.
Тогда-то и был отдан приказ морским пехотинцам грузиться на суда и идти через пролив к Керченскому полуострову.
Десантников ждал тяжелый бой. Фашисты, уже испытав на себе к этому времени силу ударов моряков, укрепили побережье дотами, дзотами, минными полями. Окопы прибрежной полосы были заполнены пулеметчиками, крупные силы стояли в резерве. В небе над берегом полыхали осветительные ракеты. Специальные части дежурили по ночам, чтобы не допустить к укреплениям «черную смерть».
И все-таки «черная смерть» была недалеко от фашистов. Она шла с моря, на мотоботах.
Галя стояла у борта, всматриваясь в надвигавшийся берег. Он вставал впереди, залитый лиловато-зеленым светом висящих в небе ракет, озаренный непрерывными вспышками орудийных выстрелов. То тут, то там в волнах поднимались, как смерчи, столбы воды: враг старался накрыть огнем юркие десантные суда.
Было ли страшно тогда главстаршине Петровой, санинструктору десантного отряда? «Да, было», — ответила бы она честно и прямо, как всегда. Но тем и отличается герой, что не думает в трудную решающую минуту о себе, а борется, действует и увлекает за собой других.
Едва раздалась команда «Вперед!», моряки бросились в воду, подняли над головой оружие и устремились к берегу. Глаза слепил нестерпимый свет прожекторов, пули свистели над головами десантников, но бойцы шли вперед.
Батальон майора Белякова высадился первым. В его задачу входил захват плацдарма на берегу для основных сил десанта. Под ураганным огнем командир повел батальон в атаку.
Первые шаги по родной крымской земле... А сколько еще идти! Так скорее вперед, вперед!
Но цепь моряков вдруг остановилась: перед нею выросли проволочные заграждения. Кто-то крикнул:
— Минное поле здесь!
Другой голос подхватил:
— Саперов сюда!
Медлить было нельзя: огонь гитлеровцев не ослабевал, и это грозило батальону тяжелыми потерями.
Галина лежала рядом с товарищами, а мозг сверлила одна мысль: «Надо что-то делать! Надо что-то немедленно, сейчас же сделать!...»
И тут десантники увидели, как метнулась к заграждениям чья-то фигура, кто-то одним махом перескочил через проволоку и побежал по минному полю... Нет, не побежал, а, притопывая, отплясывал на минном поле какой-то невиданный танец, каждую минуту рискуя взлететь на воздух. Это была Галя Петрова. И звенел радостью, прорывался сквозь грохот боя звонкий, озорной девичий голос.
— Нет здесь мин, ребята! Вперед, товарищи, смелее, вперед!
Лавина десантников перекатилась через фашистские укрепления: ничто теперь не могло их остановить! Захватив первую, наиболее мощную линию укреплений, моряки ворвались в рыбацкий поселок Эльтиген и укрепились в противотанковом рву.
Бой продолжался до утра. И всю ночь без устали работала Галя Петрова. Двадцать раненых матросов и офицеров вынесла она из-под огня, двадцать жизней спасла в эту ночь, да еще находила силы пошутить мимоходом, перекинуться несколькими бодрыми словами с уставшими бойцами. Даже видавшие виды бывалые моряки — люди сказочной храбрости — поражались выдержке и мужеству девушки с погонами главстаршины. «Товарищ Жизнь» прозвали они Галю Петрову в этом бою за освобождение Крыма от гитлеровцев.
Утро следующего дня было пасмурным и холодным. Непрекращавшийся ветер растянул над морем рваное полотно туч; глухо, грозно ворчало море.
Оправившись от внезапного удара, фашисты начали яростные атаки, чтобы отбить занятый десантниками клочок земли. Артиллерия, минометы били без передышки. Пылали уцелевшие постройки поселка, ветер нес горький дым пожара, играл языками пламени, взметал к небу снопы искр.
Моряки готовились к отражению атаки врага — уже которой по счету... Фашистам важно было выбить десантников с полуострова до подхода новых советских частей, поэтому, не жалея сил, враг предпринимал все новые и новые атаки. Но моряки знали, как необходим нашим войскам захваченный плацдарм, и дрались не щадя жизни: гитлеровцы каждый раз откатывались на исходные позиции.
Так прошел день.
Наконец немцы двинули к противотанковому рву десять танков — три с левого и семь с правого фланга. Стальные громады обрушили на позиции десантников шквал огня — подходили ко рву метров на пятьдесят и били прямой наводкой.
Под прикрытием танков фашисты хотели обойти советских моряков с тыла. Но матросы снова и снова бросались в контратаку и отшвыривали фашистов.
Во время одной из таких контратак был ранен лейтенант Цибизов. Он остался лежать на узенькой полоске «ничейной» земли. Ясно было, что гитлеровцы вот-вот опять ринутся в атаку и тогда несдобровать молодому веселому лейтенанту...
И вот какой-то отчаянный смельчак, будто играя со смертью, пополз к Цибизову. Во рву затаили дыхание... Со стороны немцев неслись ураганные очереди и самая отборная ругань. А неуязвимый смельчак уже полз обратно, таща за собой раненого. Вот еще несколько метров, еще... Все! Доползли!
Конечно, это опять была Галя Петрова, неугомонная, веселая Галка — отчаянная голова, бесстрашное сердце! Что вело ее на этот подвиг? Что побуждало действовать так, а не иначе? Многое, многое сделало Галину именно такой, а не иной — и школа, и комсомол, и, наконец, вся обстановка советской жизни, окружающие люди, с которых «делать жизнь» было мечтой тысяч ребят предвоенного поколения...
... Атаки фашистов следовали одна за другой, но ни одна из всех девятнадцати не принесла успеха: морские пехотинцы отбили их, уложив навсегда десятки гитлеровских вояк.
К вечеру на правом фланге десантников осталось в строю лишь семь человек. Среди них была и главстар-шина Петрова. Она появлялась всюду, где было особенно трудно: там перевяжет раненого, там поднесет боезапас; глядишь, отнесла кого-то в укрытие — и снова в первых рядах бойцов: набивает диски автоматов или сама становится в ряды стрелков.
— Будем драться до последнего патрона, до последней гранаты! —говорила она бойцам.
И снова перевязывала, помогала, била по врагам, радуясь в душе, что много захватили боезапаса. Как был прав командир! Оказывается, верно: в десант лучше хлеба не взять, а прихватить лишний десяток патронов. Какую радость, какую силу придает сознание, что можно бить и бить в эти ненавистные жабьи мундиры, что ты сражаешься и выдержишь любые испытания во имя Родины, во имя неугасимого света над твоей Советской страной!
Проходили часы, атака следовала за атакой, но моряки держались стойко — и выдержали. Плацдарм остался в наших руках. Галя Петрова спасла в тот день жизнь тридцати товарищам.
А около противотанкового рва, где вели неравный бой десантники, дымились исковерканные остатки шести фашистских танков и валялись трупы гитлеровцев.
... В те напряженные дни наша партия принимала в свои ряды лучших воинов. Галя Петрова была в их числе. А через несколько дней — радость, о которой она и не думала: Указом Президиума Верховного Совета СССР ей, Галине Константиновне Петровой, было присвоено звание Героя Советского Союза.
Гале казалось, что это говорят не о ней, что это о ком-то другом, удивительно, редкостно храбром человеке рассказывают по радио. Разве просто поверить, что ты — Герой Советского Союза!
«За что мне, товарищи, родные мои, я же ничего особенного не сделала; ведь каждый бы из вас на моем месте так поступил», —-думает девушка.
... Много радостных дней — дней побед над врагом — знали мы в минувшую войну. Но знали мы и тяжесть потерь. Горе утраты пришлось испытать и морякам, воевавшим вместе с Галей Петровой: в разгар боев за освобождение советской земли от фашистов погибла мужественная девушка — верная дочь своего народа. Она погибла, но осталась навечно в памяти и сердцах людей.

Автор: Е. Курбатова

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:27     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Макарова Татьяна Петровна и Белик Вера

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 82

Осенью 1942 года под Моздоком шли ожесточенные, кровопролитные бои. Фашисты рвались на Кавказ, к Грозному и Баку, за советской нефтью, не считаясь ни с какими потерями, бросали в бой все новые и новые полчища. Советские войска стойко отражали натиск врага.
В тревожную сентябрьскую ночь, когда гитлеровцы собирались форсировать Терек, женский авиационный полк ночных бомбардировщиков получил боевой приказ: разгромить вражескую переправу на реке.
Тихоходные самолеты ПО-2 один за другим взлетали с маленького фронтового аэродрома и уходили на выполнение боевого задания.
Командир звена младший лейтенант Татьяна Макарова со своим штурманом старшиной Верой Велик поднялись в воздух. Над головой повисли лохматые облака, вдалеке виднелись костры пожарищ. Нагруженный бомбами самолет бросало словно утлое суденышко в шторм. Он то проваливался с захлебывающимся мотором вниз на сотню-другую метров, едва не касаясь вершин Сунженского хребта, то взлетал под самые облака или валился вдруг на крыло, подброшенный мощными потоками воздуха. В ту ночь свирепствовала над горами страшная болтанка, и управлять самолетом, парировать резкие, непроизвольные броски было очень трудно.
Таня выбивалась из сил. Неимоверно устали руки, ныла спина. На какое-то мгновение ей уже показалось, что она не выдержит такого напряжения... И вдруг летчица увидела внизу выстрелы... На земле, на линии фронта, началась перестрелка. Горькая мысль обожгла мозг: «Фашисты... Они снова лезут в атаку... А я? Раскисла! Устала!...» Ненависть к врагу переполнила сердце, и усталость пропала. Она мысленно отдала себе приказ: «Вперед! Скорее сбросить бомбы на врага! Разрушить переправу!»
А впереди, над целью, бушевало море огня. В лучах ярких прожекторов Таня увидела светлую точку — самолет. Это кто-то из подруг, вылетевших раньше, уже дошел до цели, но попал в беду. И Таня, позабыв об опасности, смело врезалась в зону зенитного огня... Пять ярких лучей, словно стальными клещами, схватили самолет, свет хлестнул по глазам, ослепил летчика и штурмана. Со всех сторон к самолету устремились снаряды. Впереди и сзади, слева и справа, всюду вокруг запрыгали огненно-красные шары, повисли шапки темно-бурого дыма. Но Таня словно не замечала ни огня, ни света. Она упорно продвигалась вперед, приближаясь к переправе.
Штурман Вера Велик зорко следила за всем происходящим в районе цели. В нужный момент она сбросила светящуюся бомбу. Прикрываясь рукавом от яркого света прожекторов, смахивая набегавшие слезинки, Вера склонилась над прицелом. Тоненькая ниточка переправы почти под самолетом... Пора заходить на боевой курс. А зенитный огонь все усиливается.
— Лево двадцать градусов! Так! Хорошо! Держать боевой курс! — четко подала команду летчику штурман и начала прицеливаться.
Самолет словно повис над целью. В эти тридцать — сорок секунд, необходимые для прицеливания и точного бомбометания, вражеские зенитчики усиливают огонь по самолету. Ох как хочется Тане отвернуть самолет в сторону, уклониться от летящих к нему снарядов... Но тогда бомбы полетят мимо вражеской переправы. И Таня строго выдерживает курс, выдерживает режим горизонтального полета. Только так можно поразить врага, даже если для этого придется заплатить самой дорогой ценой...
Да, так и есть... Самолет вздрогнул, накренился... Козырек забрызгало маслом...
— Держать боевой курс! — раздается требовательный голос штурмана.
Рука опытного летчика выравнивает самолет. Правда, израненная машина теперь плохо слушается, так и норовит отклониться... Только огромным усилием Тане удается удерживать ее, не дать свернуть с курса.
Секунды кажутся долгими, напряженными. Самолет вздрагивает почти ежесекундно — слишком часто попадают в него осколки снарядов.
Вера Велик, затаив дыхание, выжидает момент, когда надо нажать рычаг бомбосбрасывателя.
— Готово! — кричит она в трубку переговорного аппарата. — Пошел!
Таня рванула ручку управления. Мастерским маневром она уводит самолет от цели, стараясь «змейками» или «горками» сбить зенитчиков с точного прицела. В этот момент два прожектора вдруг качнулись и скрестили свои лучи в стороне, на другом самолете. Это подруги спешат на помощь. Но обстрел еще продолжается. Освещенный тремя лучами прожекторов, самолет плывет в бушующем море огня...
— Попала! Ура! — радостно закричала Вера. — Ты слышишь, Таня? Попала! Переправа разрушена!!
Таня не успела ответить: самолет снова сильно вздрогнул — второе прямое попадание снаряда. Самолет заклевал носом, повалился на крыло. Таня не успела даже посмотреть на результат бомбометания. Все ее внимание было приковано к приборам, к управлению самолетом. А самолет непрерывно терял высоту, в моторе падало давление масла, росла температура...
Нужно скорее выйти из зоны огня, беречь высоту и все еще маневрировать, чтобы не дать зенитчикам вести прицельный огонь. «Как медленно тянется время...» — с тревогой думала Таня.
Наконец самолет окунулся в темноту. От неожиданности приборы запрыгали перед глазами. Таня оглянулась, осмотрелась по сторонам — теперь можно: не слепят глаза прожекторы, вспышки рвущихся снарядов остались позади.
— Одиннадцать минут были в обстреле,— докладывает штурман.
Таня промолчала. Она с беспокойством осмотрела самолет: вся кабина была забрызгана маслом, смотровой козырек тоже, на правом крыле зияла огромная пробоина, клочья перкали хлопали по обшивке... «Дотянем ли домой? Хватит ли высоты, чтобы перетянуть через горы?» — с тревогой думала она и молчала, не желая волновать подругу.
— Таня! Почему ты молчишь? Ты не ранена? — с беспокойством спросила Вера.
— Нет... — нехотя ответила Таня и продолжала каким-то безразличным голосом. — Лучше бы меня ранило... На чем теперь летать будем?
— Вот глупая... Да завтра же самолет будет как новенький, техники его исправят...
— Да ты посмотри, как его изрешетили... Тут на неделю работы...
— Вижу... Первый раз, что ли? Я не узнаю тебя, Таня. Чего ты раскисла?
— Не хотелось мне говорить, да, видно, придется,— серьезно заговорила Таня. — Видишь, как масло брызжет? Очевидно, маслобак пробит. В любую минуту мотор может остановиться, заклиниться. И если это случится над горами... Сама понимаешь, все может случиться. А высота и так маленькая...
— Ты думала, что я ничего не знаю? Я давно все поняла...
— Ну ничего, штурман. Болтанка утихла, чувствуешь? Теперь обязательно долетим, — весело закончила Таня.
И, несмотря на усталость, несмотря на то, что руки стали словно деревянные, почти не слушались и все время приходилось коленом придерживать ручку управления, настроение у Тани улучшилось. Чем-то незаметным, чем-то маленьким, но необходимым в эту минуту ее поддержала подруга, и она уже справилась с нахлынувшей было слабостью. Теперь твердо верила, что ей удастся дотянуть до аэродрома.
А мотор все больше и больше недодавал оборотов, высота все время падала. Наконец самолет перетянул через вершину второго хребта. А вот и Сунженская долина, где располагался аэродром. Но что это? Впереди виднелось белое пятно. Аэродром был закрыт туманом, так часто и неожиданно наваливавшимся на долину с Кавказских гор.
— Только тумана нам еще недоставало...
— Ракеты на аэродроме стреляют, значит, ждут, — заметила Вера.
— Конечно, ждут. Все самолеты в воздухе. Высокая натренированность, мастерство, железная выдержка и воля помогли Тане благополучно привести израненный самолет на свой аэродром и совершить посадку.
— Товарищ командир полка, боевое задание выполнено, вражеская переправа на Тереке разрушена! — доложила майору Бершанской Макарова после посадки. А затем, склонившись над картой, Таня и Вера сообщили новые сведения о противнике, обстановку над целью, подробно рассказали о полете.
Сведения о разрушении переправы подтвердили возвратившиеся с боевого задания другие экипажи. Пришло подтверждение и от наземных войск.
За отличное выполнение боевого задания Макаровой и Велик была объявлена благодарность. А в конце сентября за мужество и отвагу, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, была награждена большая группа девушек — летчиц, штурманов, техников, вооруженцев. Среди первых орденоносцев полка были и Таня с Верой. У Тани на груди засиял орден Красного Знамени, у Веры — орден Красной Звезды.
Кто же такие эти девушки, совершавшие героические подвиги во имя любимой Родины?
Москвичка Таня
Таня Макарова внешне казалась совсем непохожей на волевого человека. Это была веселая, жизнерадостная девушка, с тоненькой, стройной фигуркой, худенькими плечиками, маленькими руками и привлекательной улыбкой. Она выглядела необыкновенно женственно даже в неуклюжем мужском летном комбинезоне. Таня умела пошутить, посмешить подруг и сама от души смеялась, любила петь лирические песни. Однако она была и отважной летчицей, обладающей сильным характером и необыкновенной выдержкой.
Таня любила летать. Балагур, певунья и хохотунья на земле, она совершенно преображалась в воздухе, имела свой собственный летный почерк, свойственный пилотам высокого класса: летала красиво, смело, спокойно и быстро принимала решения, в какое бы трудное положение ни попадала. Находясь над целью, она не страшилась зенитного огня и прожекторов противника, всегда приходила на помощь подругам.
Таня родилась в Москве в 1920 году в очень религиозной семье. Будучи подростком, она пела в церковном хоре. Но когда Тане исполнилось одиннадцать лет, в ее сознании произошел перелом. Она перестала ходить в церковь и вступила в пионеры. Главную роль в этом сыграла школа.
Потом Таня стала активной комсомолкой. После окончания школы поступила в механический техникум пищевой промышленности. Когда была уже на третьем курсе, ей попалась брошюра «Молодежь, в аэроклубы!». И это, казалось бы, незначительное обстоятельство сломало все ее предыдущие планы, изменило саму ее жизнь.
Призыв «Комсомольцы, на самолеты!» она восприняла как обращенный именно к ней, к комсомолке Татьяне Макаровой, и не задумываясь поступила в аэроклуб. После лекций в техникуме теперь приходилось спешить на аэродром. К занятиям готовилась в электричке, в трамвае. Вечно не хватало времени. Она часто отказывала себе в самом необходимом (нередко ела один-два раза в день), краснела перед преподавателями техникума за сон на лекциях и выслушивала упреки подруг, обвинявших в «отрыве от масс», — только бы каждый день летать, дышать чистым, опьяняющим воздухом неба.
... Студенты кондитерской группы шумной толпой высыпали во двор, сдав последний экзамен за очередной курс. Девушки и юноши весело переговаривались, смеялись, шутили, строили планы, как лучше отметить этот знаменательный день. Лишь Таня молча шагала рядом с подружкой, забыв об окружающем. Мыслями и думами она была на аэродроме, высоко в небе.
— Таня, ты идешь с нами? — обернулась к ней подружка и, взяв за руку, заглянула в глаза. — Опять бежишь?... Ну хоть сегодня, в такой день, ты можешь оставить свои полеты?
— Ниночка... — будто очнувшись заговорила Таня.— Ну как ты не понимаешь?... Я не могу... Именно сегодня самый ответственный день у меня...
— Подумаешь, ответственный! А у нас не ответственный? — заговорили со всех сторон товарищи, наседая на Таню. — Ведь ты комсорг группы и в такой день в конце концов должна быть со своими комсомольцами.
— Ведь если один раз не полетишь, то авиация от этого не пострадает, — снова заговорила Нина и, склонившись, зашептала Тане в самое ухо: — Виктор ведь совсем с ума по тебе сходит, а ты? Ведь ты так любила с ним танцевать. Ну, брось на сегодня свои полеты, а то я тоже начну думать, что ты просто влюбилась в какого-то летчика.
Таня бросила быстрый взгляд на юношу, стоявшего в стороне, и смутилась. Словно извиняясь, она тихо сказала подруге:
— Только вчера меня инструктор предупредил: «Макарова, выспитесь хорошенько, завтра вам предстоит ответственный полет», а я вдруг не явлюсь? А вы знаете, что такое ответственный полет? Это значит, что меня сегодня могут выпустить в самостоятельный полет! Понятно? И если не приду, то инструктор подумает, что я испугалась... Нет, нет, друзья, — заторопилась Таня, — желаю вам хорошо повеселиться, а мне пожелайте ни пуха ни пера! — Весело помахав на прощанье рукой, она побежала к трамвайной остановке.
Всю дорогу Таня волновалась, обдумывала предстоящий полет. От электрички до самого аэродрома бежала, подгоняемая нетерпением, и только оказавшись на старте, в привычном для курсанта месте, в «квадрате», успокоилась, оделась в летный комбинезон и уселась подле товарищей в ожидании очереди.
Время шло, а ее все не вызывали. Только к вечеру, когда солнце уже клонилось к закату, а терпение Тани совсем истощилось, раздался голос инструктора Евгения Воронкова:
— Макарова, в самолет!
Два полета она сделала с инструктором, затем ее технику пилотирования проверил командир отряда. И только после этого был разрешен первый самостоятельный. Для сохранения центра тяжести самолета в пустую кабину уложили груз — мешок с песком.
И вот она, долгожданная минута! Таня плавно отжимает ручку управления, дает газ и — взлетает... Только в воздухе она окончательно осознает, что летит одна, без инструктора... И главное, самолет ее слушается, она им управляет. Все существо ее словно наполнилось песней. Будто выросли крылья, и теперь ничто на свете не оторвет ее от неба. Она непременно станет летчицей...
Прошло два года упорной, настойчивой учебы, пока Таня добилась осуществления заветной мечты. В девятнадцать лет она получала одновременно два диплома: техника-кондитера и летчика-инструктора. Оставалось выбрать — кем быть?
Влюбленная в небо, в самолеты, в летное дело, Таня, конечно, осталась в авиации. С большой радостью она стала работать инструктором-летчиком Пролетарского аэроклуба Москвы, охотно передавала свои знания курсантам, прививала юношам любовь к летному делу, вкладывая в это всю душу. За два года Таня Макарова обучила больше тридцати летчиков. Многие из них, как и сама Таня, прославили нашу Родину героическими подвигами.
Когда грянула Великая Отечественная война, Татьяна Макарова добровольно ушла на фронт.
Девушка из Керчи
Штурман Вера Велик на один год моложе Тани Макаровой. Это тоже очень живая и веселая девушка. Темные прямые волосы обрамляли круглое, широкоскулое лицо с большими серыми, всегда светящимися глазами. При первом же знакомстве Вера располагала к себе своей отзывчивостью.
Детство Веры прошло близ Керчи, в рабочем поселке завода имени Войкова, где ее отец работал мастером по электрооборудованию прокатного цеха. Мать растила детей, а их было шестеро. Как старшая, Вера всегда помогала матери по хозяйству. Она активно участвовала в различных спортивных соревнованиях. Вместе со своим классом ходила в каменоломни и с большим интересом слушала рассказы учителя истории о мужественных партизанах, боровшихся здесь с белогвардейцами в годы гражданской войны. Вере хотелось самой спуститься вниз, в подземелье, чтобы лучше представить себе, в каких трудных условиях боролись люди за Советскую власть. Это желание ее не покидало до тех пор, пока она не осуществила его.
В школе Вера училась хорошо. Особенно любила математику, мечтала стать учительницей. Потом поступила в Московский педагогический институт на математический факультет. Она заканчивала второй курс, когда началась война.
Вместе с однокурсниками Вера все лето 1941 года работала на строительстве оборонительных сооружений под Москвой, рыла окопы, противотанковые рвы. К сентябрю студенты возвратились в институт, и началась подготовка к эвакуации. Вера заволновалась. «Нельзя думать об учебе, когда враг топчет родную землю», — говорила она подругам и шла в военкомат или в райком комсомола, просила направить на фронт. И добилась своего: в начале октября 1941 года ее приняли в авиационную часть, где ей предстояло освоить специальность штурмана. Очень трудно было на первых порах. Но ей помогала летчица Татьяна Макарова, к которой она была назначена в экипаж штурманом.
Девушки подружились. Не только в полете, но и на земле они всегда были вместе. Их связывало большое доверие и взаимопонимание. В дни боевой деятельности на фронте их дружба стала еще крепче. Находясь в одном самолете, они вместе переживали трудности полета и радости успеха, вместе подвергались смертельной опасности, вместе решали, как лучше поразить врага, перехитрить его, успешно выполнить боевое задание. В полку их дружный экипаж прочно завоевал славу экипажа снайперских бомбовых ударов по врагу.
В каждом полете, днем или ночью, в хорошую погоду или в ненастье, Таня находила возможность поучить Веру управлять самолетом. Она, бывший инструктор летного дела, очень хорошо понимала, как это важно и необходимо в боевой обстановке. И вскоре Вера научилась управлять самолетом. Взаимопонимание и постоянное обоюдное согласие, большая дружба и доверие всегда помогали им в выполнении боевых заданий.
Восемьсот ударов по врагу
Советская Армия в ожесточенных боях шаг за шагом освобождала родную землю от немецко-фашистских оккупантов. В этих боях непрерывно участвовал и женский авиационный полк ночных бомбардировщиков. Неразлучный экипаж Тани Макаровой и Веры Велик бомбил врага на Кубани, под Новороссийском, под Керчью.
Особенно волнующими для Веры Велик были полеты на Эльтиген, что под Керчью. Ведь это ее родные места, здесь она родилась и выросла. Много раз бывала в самом Эльтигене, отдыхала в пионерском лагере, знала каждую тропинку, каждый клочок земли, знала, где лучше спуститься к морю и в каком месте хорошо купаться...
И вот теперь в ее Эльтигене шли жестокие бои. Горстка советских десантников захватила здесь маленький плацдарм и должна была во что бы то ни стало удержать его. Эльтиген, с его белыми каменными домиками, занимал всего километра два в ширину и пять-шесть в длину. Каждый метр земли здесь простреливался. Но советские десантники мужественно и стойко удерживали плацдарм, с каждым днем зарываясь все глубже в землю, превратив населенный пункт в неприступную крепость. Храбрецов десантников поддерживала огнем наша тяжелая артиллерия с Таманского берега и авиация. Днем летали истребители и штурмовики для подавления вражеских атак, а ночью легкие бомбардировщики, которые сбрасывали десантникам мешки с продовольствием и медикаментами, ящики со снарядами и патронами.
В каждый свой такой полет, сбросив драгоценный груз, Вера Велик склонялась за борт самолета и выкрикивала приветствия, ободряющие слова тем, кто так ждал, так надеялся на помощь, — отважным советским бойцам, попавшим в тяжелое положение.
— Сердце кровью обливается... Ты посмотри, Танюшка, что они натворили, во что превратили этот цветущий уголок, — выкрикивала Вера в трубку переговорного аппарата. — Посмотри, вот сюда мы приходили всем отрядом помогать убирать урожай винограда... Какой здесь виноградник!... А теперь отсюда минометы стреляют... Таня, давай возьмем в следующий полет несколько бомбочек и сбросим на этот миномет. Я расшвыряю осколочные бомбочки по фрицам, что засели в саду!
— Пожалуйста, бери. Самолет выдержит, а я тем более. Может, убьем какого-нибудь фашиста, — соглашалась Таня.
В следующий полет Вера взяла десяток мелких осколочных бомб.
После сбрасывания мешков с продуктами, при выходе из планирования самолет оказался точно над минометной батареей фашистов, и Вера забросала минометы осколочными бомбами. А в другой раз сбрасывала бомбы на вражеские траншеи.
Что и говорить, Вере трудно было сбрасывать бомбы на свою родную землю, исхоженную собственными ногами. Но теперь там был враг, и рука ее ни разу не дрогнула.
Наконец наступил долгожданный момент: наши войска вступили на землю врага. В ночь на 1 августа 1944 года полк легких бомбардировщиков получил боевую задачу: нанести бомбовый удар по фашистам в Восточной Пруссии. Это было почетное задание. И первый полет командование полка поручило лучшему боевому экипажу — Макаровой и Белик. Легкокрылый ПО-2 оторвался от земли и взял курс на запад. Настроение у подруг было как никогда приподнятое.
В восьмисотый раз в своей боевой жизни Вера Велик нажала спусковой рычаг, и бомбы одна за другой полетели вниз, на врага.
А на аэродроме подруги с волнением ожидали их возвращения. И когда через полтора часа самолет благополучно приземлился, боевые друзья бросились качать Таню и Веру.
Макарова спокойно доложила командиру полка:
— Боевое задание выполнено! Бомбы сброшены на фашистское логово!
Через несколько минут на задание вылетел весь полк.
— Этого момента ждали целых три года. Наконец-то настал час расплаты.
— А ты помнишь, как еще под Моздоком мечтала проложить маршрут до Берлина? — спросила Таня Веру.
— Помню, Танюшка... Все помню. Тогда карты у нас с тобой не было до Берлина... А теперь уже скоро доберемся до самого Гитлера.
— Верочка, а что ты будешь делать после войны? Давай будем летать и после войны вместе.
— Ой, я так соскучилась по институту... Так хочется учиться! Давай поступим вместе в институт, Танюшка,— предложила Вера.
— Нет, я без полетов не смогу жить... Пойду снова в аэроклуб...
Но не пришлось подругам дожить до светлого дня Победы.
В ночь на 23 августа 1944 года в неравном бою с фашистским истребителем Татьяна Макарова и Вера Велик погибли.
Более восьмисот бомбовых ударов нанесли врагу эти две отважные советские девушки. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 февраля 1945 года гвардии лейтенанты Татьяна Петровна Макарова и Вера Лукьяновна Велик удостоены звания Героя Советского Союза.
На могиле Героев Советского Союза Татьяны Макаровой и Веры Велик, находящейся в Польше, на братском кладбище советских воинов в городе Островенька, установлен памятник. Братский польский народ свято хранит память о советских героинях, сражавшихся за освобождение Польши, как за свою родную землю.
В 1960 году исполком Моссовета увековечил память славной героини, переименовав Болотную улицу, на которой жила Таня, в улицу Татьяны Макаровой. А в г. Керчь имя Веры Велик присвоено школе № 17.

Автор: Л. ЛИТВИНОВА, Герой Советского Союза

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:28     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Антонина Васильевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 79

Опаленная лужская земля.
Партизанские костры, землянки, тропы. Летящие под откос вражеские эшелоны... Все это было. И все это памятно до сих пор, хотя прошло уже четверть века.
На дальних подступах к Ленинграду летом 1941 года шли ожесточенные бои. По шоссе Псков — Луга тянулись обозы. Мирные советские люди уходили от гитлеровских захватчиков.
Лужский районный комитет партии напоминал оперативный штаб. Секретарь райкома Иван Дмитриевич Дмитриев часто встречался с командованием Лужского оборонительного района. Во время одной из таких встреч командир дивизии попросил:
— Помощь ваша нужна, Иван Дмитриевич.
— Что можем сделать, сделаем, — ответил секретарь.
— Вот проселочная дорога, — показал комдив на топографической карте. — Очень удобная, по ней враг может выйти к нам в тыл. Послать бы кого-нибудь в этот район, незаметно понаблюдать за проселком... Если что — срочно нас предупредить.
Задание было необычным, и Дмитриев задумался. «Кого же послать?... Райкомовского работника могут узнать. А что, если...»
Через час в райком вошла Антонина Петрова, заведующая отделом учета и член бюро райкома комсомола. Дмитриев посмотрел на девушку и подумал: «Справится ли?» А она, видимо, поняла его немой вопрос и, чуть смутившись, сказала:
— Не сомневайтесь, Иван Дмитриевич, не подведу. Сказала так просто и вместе с тем так твердо, что не поверить ей было нельзя. Секретарь райкома партии припомнил: не ошиблись в выборе, когда незадолго до войны перевели Тоню из промысловой артели в райком комсомола. Еще тогда эта застенчивая комсомолка, у которой чуть что — вспыхивает румянцем лицо, обладала упорным характером, все делала на совесть. Такой и стояла Тоня перед секретарем — решительная и смелая. И Дмитриев сказал, зачем вызвал ее.
... В сумерках к отдаленному югостицкому колхозу, что на границе с соседним Плюсским районом, шла крестьянская девушка. В пестром ситцевом платье, с плетеной корзинкой в руках. Ее довез до развилки дорог райкомовский шофер К. И. Мурыгин. Это была Тоня Петрова.
На следующий день утром резкий телефонный звонок разбудил секретаря райкома.
— Иван Дмитриевич, это вы? — голос Петровой Дмитриев узнал сразу:
— Ты откуда говоришь, Тоня?
— Скорее записывайте, долго не могу разговаривать... На Лугу идут немцы. Только что прошло двадцать танков. На бронемашинах и транспортерах — автоматчики... Я, Иван Дмитриевич...
Связь оборвалась. Дмитриев сообщил о Тонином донесении командованию, и генерал приказал:
— Встретить гитлеровцев на лесной дороге.
Около десятка вражеских танков подбили наши артиллеристы, а несколько машин сожгли. Колонна к фронту не прошла.
Оказалось, что, когда Петрова добралась до Югостиц, в селе уже никого не было. Люди ушли в лес. Тоня заглянула в правление колхоза, увидела телефон. «Исправен ли?» Сняла трубку. В этот момент на улице послышался грохот моторов: по улице населенного пункта на полном ходу мчались вражеские танки.
— Девушка, — крикнула Тоня телефонистке, — Лугу дайте быстрее. Райком, скорее!
Петрова уже разговаривала с Дмитриевым, когда заметила: транспортеры остановились, автоматчики соскочили с них и направились к домам. Договорить не удалось.
— Пришлось в подвале спрятаться, — рассказывала Тоня, вернувшись в Лугу.
... Наступил август. Стояли темные ночи последнего месяца лета. Под их покровом уже не раз возвращалась Тоня в город из разведок. Один раз она узнала о строительстве гитлеровцами переправы через реку, другой — о расположении аэродрома. Девушка заслужила славу отважной и находчивой разведчицы.
Враг приближался к Луге. Райком партии и командование части сформировали истребительный батальон и решили послать его в тыл противника.
Грузовые машины отходили от здания райкома партии. На боевое задание отобрали смелых, выносливых, крепких. В кузовах сидели вооруженные истребители — братья Станислав и Иван Полейко, Семен Тихонов, Иван Тарабанов, Николай Иванов, Прокофий Гагарин, Николай Малышев, Александр Климанов... Вдруг к секретарю райкома партии подбежала Антонина Петрова. В легкой одежде, с узелком в руках, она, запыхавшись, торопливо заговорила:
— Не останусь в городе, Иван Дмитриевич. С вами поеду, с истребителями! И стрелять могу, и санитаркой буду...
Те же шумели леса на Псковщине, гдовщине и под Лугой, те же текли прозрачные реки, то же светило солнце и синели небеса над просторами родных полей. Но теперь все это воспринималось по-другому. Отчий край пылал в огне, не слышалось веселых девичьих песен, не дымили сизыми колечками труб колхозные работяги-трактора. Зловещая тишина нависла над черными пепелищами, стаи голодного воронья летали над разоренными садами, каждый день появлялись новые холмики могил... До боли сжималось сердце при виде всего, что принесли гитлеровцы на нашу землю.
Бойцы истребительного батальона с пулеметами, автоматами, карабинами залегли у обочины лесной дороги. У каждого наготове противотанковая граната. И хотя Антонина Петрова сейчас в роли санитарки, лежит такая же граната и перед ней.
Командир взвода Иван Полейко еще раз обошел боевой порядок, осмотрел все. В военном деле был он, 27-летний коммунист, не то чтобы специалист, но человек сведущий. В свое время он закончил рабфак, работал начальником радиоузла, преподавал в училище связи, был политруком в Осоавиахиме. Тоня Петрова устроилась первой с краю засады. Она волновалась. Метать гранаты ей еще не приходилось, а тут, как назло, Тихонов зудит под руку: — Да не добросить тебе противотанковую до дороги. Дай-ка лучше я.
— Отстань, Сеня, — шепнула Петрова, — доброшу.
На дороге показались груженые ящиками автомашины. «Одна... три... пять... — считала Тоня, — семь, восемь... Моя — последняя». Девушка с силой размахнулась и метнула гранату под колеса грузовика. Громыхнул взрыв. За ним раскатисто ухнули другие. Вражеские машины были уничтожены.
Заметались по сторонам оставшиеся в живых гитлеровцы, а бойцы истребительного батальона расстреливали их из карабинов.
После разгрома колонны бойцы собрали захваченные трофеи и скрылись в лесу. Вечером начальник штаба батальона Иван Алексеевич Тарабанов, человек строгий, скупой на похвалу, объявил от имени командования благодарность за мужество в бою Антонине Петровой, Ивану Полейко, Николаю Малышеву.
Батальон продолжал боевые действия в тылу врага в прифронтовой полосе. Взлетали взорванные мосты и склады, горели подбитые из засад автомашины, в щепки разбивались спущенные под откос воинские эшелоны. Но положение становилось все более сложным.
Гитлеровским войскам удалось обойти Лугу с флангов. Дмитриев собрал коммунистов, доложил обстановку.
Решили объяснить ее всем истребителям. Батальон построился на лесной поляне.
— Товарищи, положение тяжелое, наши войска отошли. Связь с ними потеряна. Пришла пора развертывать партизанские действия. Добровольцы есть?
Шаг вперед сделали все. Секретарь райкома знал, что так именно и будет. И он уверенно и радостно смотрел на будущих партизан.
Тоня Петрова стала бойцом второго районного партизанского отряда. Командиром назначили Станислава Полейко, комиссаром — его брата Ивана.
Натупила осень. Листопад густо запорошил оранжево-желтым ковром партизанские тропы. Дожди и холод все чаще напоминали о себе. Дмитриев дал указание всем отрядам района готовиться к зиме: уйти глубже в лес, рыть землянки и утеплять их. Поступило сообщение, что в район прибыл карательный отряд для борьбы с партизанами. Нужно было провести дополнительную разведку.
— Тоня, на этот раз придется тебе сходить в Сабцы, — сказал командир отряда. — Встретишься там с бывшим председателем колхоза, который теперь служит старостой. Он приготовил для нас важные сведения.
В субботний вечер, нарядно одетая, словно на гулянье, отправилась Тоня на задание. Лузгая семечки подсолнуха, подошла она к селению. И сразу же ее остановили:
— Стой! Кто такая? Куда и откуда? — фашисты выросли словно из-под земли. Был среди них и говоривший по-русски, видимо, полицай.
— Сестренку меньшую ищу. Угощайтесь. — Тоня протянула руку с семечками, смотрела прямо в лица врагов.
— Партизанка? Большевичка?
— Что вы... Из соседней деревни я, каждый местный знает... А у вас гулянья сегодня нет? Страсть соскучилась по танцам.
Документы Петровой подозрения не вызвали. Но полицай, внимательно приглядывавшийся к Тоне, сказал немцам:
— Врет девка! Из леса пришла. Партизанка! Лесная жизнь, дым костров, шалаши и землянки сделали свое дело. Полицай сразу почувствовал специфический запах человека, побывавшего долгое время в партизанских условиях. Тоню отправили под конвоем к дежурному офицеру.
В дежурном помещении сидел обер-лейтенант. На его вопросы Тоня повторила то, о чем говорила раньше:
— На гулянье шла и с мужчиной хотела встретиться. Хозяйственный он такой, степенный...
— Что есть степенный? — удивился обер-лейтенант.— Какой такой мужчина есть наш гарнизон?
— Староста ваш, вот какой!
Пока бегали за старостой, Тоня волновалась и думала: «Как бы намекнуть старосте, что шла именно к нему». Но рядом стояли офицер, переводчик, конвоиры.
— Узнаешь? — кивнул офицер в сторону Тони, едва староста переступил порог дома.
Сняв с головы кепку, поздоровавшись, посмотрев в глаза девушки, староста-подпольщик спокойно ответил:
— Видывал как-то на гулянке... Вертихвостка, каких нынче много развелось. Тоже, небось, бродит и мужа ищет...
Гитлеровец, однако, был не из доверчивых.
— В амбар! До завтра. Отправим в Лугу — там, в гестапо, разберутся, что есть это... вертихвостка.
В маленьком амбарном оконце виднелись пришедшие на смену огненно-оранжевому закату синие сумерки. Впереди — ночь неизвестности, и Тоня ругала сама себя за такой глупый оборот дела. Жалела, что не попыталась бежать при задержании, хотя вряд ли удалось бы. Тщательно обследовав помещение, поняла — отсюда не вырваться. В думах бежали минуты и часы. Вдруг послышался тихий разговор. Стоявшие за стеной, видимо, думали, что арестованная спит.
— Окружим их и капут!
— А много их в лесу?
— Говорят, мало... Так что всех перебьем!
Тоне стало ясно, что враги говорили о нападении на лагерь одного из лужских отрядов. Значит, кто-то предал. Но кто? Как предупредить партизан? Усилием воли Тоня заставила себя лечь на солому, чтобы немного набраться сил, сосредоточиться. «Утром бежать, и только бежать! Сразу же. Пока не усадили в машину».
Сон не приходил. Разведчице хотелось: пусть бы вошел в амбар часовой — она бросилась бы на него, сбила бы с ног, может быть, оглушила бы и скрылась в темноте... Но это была мечта, а наяву... Все те же шаги охранника вокруг амбара, щелчок зажигалки у самой двери, запах табачного дыма... А дверь — будь она проклята! — такая толстая, крепкая!
А утром, когда Тоню снова вводили в дом на допрос, стоявший будто бы безразлично у крыльца староста немного посторонился, нагнулся, смахнул грязь с сапога и, Тоня поняла, тихо сказал ей: «У оврага...»
Что означало это? Хотелось взглянуть в глаза подпольщику, но нельзя, спросить — тем более. Что там — у оврага? Смерть, спасение?... Что-то должно произойти, иначе для чего предупреждать! Тоня приготовилась к любой неожиданности. На что же намекал староста? Только бы не машина, и не крытая. Тогда не уйти!...
Когда Петрову вели вдоль села, она снова услышала голос старосты, обращенный к одному из конвоиров:
— У оврага жердей нарубишь, болван! Ведь по-русски объясняю — у ов-ра-га! Понял?
Наверняка это был сигнал. Теперь она поняла, что многое зависит от нее самой. Тоня лихорадочно ждала приближения условного места. «Только бы удачно прыгнуть! Туда, где больше кустов. Только бы вырваться к своим!»
На повороте показался мост через овраг. Тоня различила его дощатый настил. Вот и мост. Пора!... Партизанка рванулась, сбила в канаву конвоира, шедшего сзади, прыгнула в сторону и покатилась по склону оврага. Она услышала выстрел сразу же после прыжка. Девушка не видела, что им был сражен... полицай, не знала, что это по поручению старосты ей помогал тот самый «болван», который должен был нарубить жердей у оврага...
Петрова вернулась в отряд и рассказала все, что с ней случилось и что она узнала. К партизанам, на которых готовилось нападение карателей, было послано срочное донесение. Отряды немедленно перебазировались. Когда фашисты предприняли атаку на лесной лагерь, там уже было пусто.
Подвиг, совершенный комсомолкой Петровой, спас жизнь десяткам партизан.
Народные мстители продолжали устраивать завалы на дорогах, минировали мосты, уничтожали телеграфно-телефонную связь, поджигали склады... Но трудной, очень трудной была осень и зима сорок первого года для партизанского движения под Ленинградом. Тогда оно не было таким массовым, каким стало через год, отряды не имели ни опыта ведения операций, ни автоматического оружия. Каратели усиливали борьбу с партизанами.
... Случилось это в районе реки Камка. Группа разведчиков и подрывников во главе с Иваном Полейко ушла на очередное задание. В партизанском лагере вместе с командиром отряда Станиславом Полейко осталось всего одиннадцать человек. Моросил ноябрьский дождь, сменявшийся время от времени мокрым снегом. Горел на поляне костер. В ожидании возвращения товарищей Тоня варила завтрак. Было тихо. Но ночная тишина оказалась обманчивой. Не знали спавшие партизаны, что их лагерь заметил враг. Часовой был убит ножом в спину. Тоня услышала подозрительный шорох, треск сучьев и быстро загасила костер. Острые глаза разведчицы выхватили из предутренней темноты крадущиеся фигуры. Враги приближались к землянкам, прячась за стволы деревьев. «Предупредить своих! Разбудить командира!» — и Тоня с силой бросила гранату в приближавшихся врагов. Взрыв поднял на ноги спавших, партизаны вступили в неравный бой. Гитлеровцы окружили смельчаков.
— Рус, партизанен, сдавайс!—кричали они.
— Получайте, гады! — Тоня отстреливалась из пистолета.
Замолчал автомат Станислава Полейко, у пулемета лежал с простреленной головой Иван Тарабанов, перестали биться сердца еще нескольких товарищей. А Тоня продолжала отстреливаться от окружавших врагов, лежа у большой сосны. «Только бы не просчитаться, не выпустить в горячке последний патрон...» — так думала патриотка, которая предпочла смерть позорному плену.
— Сдавайс! Всем капут! — кричали гитлеровцы, а двое из них попытались схватить ее сзади. Выстрел — и фашист упал замертво. В обойме оставался последний патрон. Комсомолка-лужанка приставила пистолет к своей груди...
Так погибли бойцы и командиры одной из групп отряда братьев Полейко. Только чудом спаслись несколько человек. Когда вернулись с задания остальные партизаны отряда, они поклялись жестоко отомстить врагу за гибель своих боевых друзей. И мстили! Пламя партизанской борьбы бушевало на всей ленинградской земле вплоть до освобождения ее от оккупантов в 1944 году.
... Убегает от полотна железной дороги Ленинград — Луга протоптанная в лес дорожка. На ней — указатели. Глянешь на них и узнаешь: в этих местах недалеко от станции Мшинская сражались в годы Великой Отечественной войны советские партизаны; здесь погибла Антонина Васильевна Петрова, удостоенная посмертно звания Героя Советского Союза. Лужские пионеры установили здесь памятник-обелиск с портретом героини, посадили цветы.
Одна из улиц Луги носит имя комсомолки-партизанки, пионеры Толмачевской средней школы с гордостью говорят: «Мы из дружины имени Героя Советского Союза Антонины Петровой». Светлый образ патриотки навсегда остался в памяти народной.

Автор: Г. Светлов, бывший политрук роты партизанской бригады

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:28     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Левченко Ирина Николаевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 89

«Здравствуйте, мои дорогие! Вот я уже боец РККА!...»
Это строка из первого фронтового письма Ирины Левченко, опубликованного в «Комсомольской правде» спустя месяц после начала войны. Ирина писала своей матери нежные, полные любви и заботы письма. Они не предназначались для печати, но попали на страницы газет, потому что по своему характеру и душевной силе были обращены как бы ко всем матерям нашей страны.
Вчерашние школьницы дежурили у порогов военкоматов, умоляя взять их на фронт. Те, кому повезло, не скрывали своей радости.
«Ты не представляешь, какая нам предстоит радостная работа! Нам будет трудно, очень трудно — это мы все знаем. Но мы все же очень хотим поскорее начать свою новую жизнь... Мамочка, пока мне писать еще нельзя — нет своего почтового ящика...»
Машины двигались к фронту. Машины везли к линии огня семнадцатилетних санинструкторов, которые поскорее хотели начать свою новую жизнь. Через несколько дней они въехали в грохот танков и вой «мессершмиттов».
«... Вот я уже дождалась назначения. Нас отправили в дивизионный медпункт. Я нахожусь в операционно-перевязочном взводе. Сегодня ночью я получила боевое крещение...»
Все реже приходили письма к матери, все больше раненых прибывало в госпитали. Семнадцатилетние «сестрички», как их ласково и с уважением называли раненые, работали, сутками не выходя из перевязочных. Это была та самая новая жизнь, и в этой жизни, как в любой другой, надо было жить и помогать жить другим.
«У нас здесь целыми днями орудийная и пулеметная стрельба, а мы настолько привыкли, что почти ее не замечаем...»
Где-то была Москва, мать и сестренка, и было просто уму непостижимо, что огненная линия, на которой находился сейчас Иринин батальон, продвинется туда. В Москву шли письма, которые она писала в минуты затишья.
«Моя любимая, ты ведь понимаешь, где я нахожусь и что меня может в любую минуту ожидать. Я, конечно, не собираюсь умирать. Но, если что-нибудь случится, знай, что твоя дочь сделала все, что было в ее силах...»
С тех пор прошло двадцать семь лет.
* *
*
Человек жив прошлым. И настоящим. И будущим. Прошлое Ирины Николаевны Левченко в ее книгах, настоящее в том, что она пишет сейчас, будущее в том, что она напишет. Так сложилась ее судьба. И, может быть, писательницей она стала потому, что обязана была рассказать о времени и о себе и о своем поколении.
Она сидит за письменным столом в спортивных брюках и футболке. Она спортсмен, всегда готовый к прыжку. Она солдат, всегда готовый взять в руки свое оружие. Она постоянно чувствует стремительное движение жизни и, прежде чем наклониться к бумаге, ловит в этой жизни мгновения, которые ей особенно дороги. А, когда очередная книга закончена, перед ней еще стоят ее герои, не гаснут пожары.
... Это было несколько лет назад. С красноярского краевого съезда женщин она приехала в Норильск. Ей давно хотелось взглянуть на этот молодой город. Но еще в самолете услышала: «Горит Игарка!».
Через несколько дней ее маленькой Оле исполнялся год. Она готовилась отпраздновать это событие в домашнем кругу. Однако родные в этот день получили лишь короткую телеграмму из Игарки: «Горячо целую свою единственную. Больше сейчас писать не могу, потом все поймете... Долг сердца не позволяет мне уехать отсюда».
В окна Игаркского горкома комсомола полз едкий, одуряющий дым. Трещали телефоны. Женщина — временный инструктор, которой почти все, кто приходил сюда, годились в сыновья, отдавала по-военному четкие приказы. Она носилась по горящему городу в грузовике, штурмовала огонь вместе с людьми в пожарных касках, под утро тревожно дремала в горкомовском кресле.
В эти часы перед ней проходила вся ее жизнь. Двенадцатилетняя девочка не отходила от приемника, слушая голос Мадрида: «Они не пройдут!» Она свято верила в эти слова. А когда они все-таки прошли, когда и над ее страной появились черные «мессершмитты», она стала солдатом. В ее груди стучал пепел гражданской войны. Ирину Левченко воспитывала ее бабушка Мария Сергеевна Сараева-Зубкова, боец легендарной Чонгарской кавалерийской дивизии Первой конной армии. Михаил Васильевич Фрунзе вручал ей когда-то орден Красного Знамени.
Школьница Ирина Левченко к началу войны умела стрелять из винтовки и оказывать первую помощь раненым.
«... Прости, что давно не писала. Это не от лени, милая мамочка. Просто я была в бою. Стреляло и бомбило все, что может стрелять и бомбить. Горели машины — нечего сказать, весело было! Я все время под пулями перевязывала раненых. Знаешь, моя родная, было совсем не страшно...»
В июле 1941 года Ирина Левченко попала в самое пекло — под Смоленск. И сейчас у нее в ушах звучат стоны раненых. Скольких из них вытащила тогда из-под огня семнадцатилетняя санинструктор... Но ей и этого было мало.
Восемнадцатую весну своей жизни старшина Ирина Левченко встретила в танковом батальоне в Крыму. Здесь ее настигло первое тяжелое ранение. Только чудом она избежала ампутации правой руки. Врачебно-контрольная комиссия безжалостно постановила: «Снять с военного учета». Думали ли врачи, что всего несколько месяцев спустя после их постановления она станет танкистом.
Ирина Левченко решила поступить в Сталинградское танковое училище. В характеристике, которую ей выдали в части, было сказано: «В боях на Крымском фронте в своей практической работе проявила мужество и отвагу. В боях за Тулумчак и Карпеч товарищ Левченко оказала медицинскую помощь 30 раненым и самолично эвакуировала с поля боя 28 человек с оружием, при этом захватила одного пленного и румынский пулемет, доставив их в часть. Представлена к правительственной награде».
И все-таки это была шальная мысль. Ирина требовала, умоляла, настаивала; она обошла десятки людей и доказала, что нет ничего невозможного. Она попала к самому главнокомандующему всеми бронетанковыми войсками Советского Союза генерал-лейтенанту Федоренко. Его поразила уверенность девушки.
Генерал-лейтенант знал, что курс училища во время войны был сжат втрое против нормального расписания, а, значит, программа обучения крайне напряженна. Однако что-то глубоко взволновало его в настойчивой просьбе молоденькой девушки-старшины...
Через два дня после окончания училища лейтенанта Ирину Левченко приняли в партию. И снова фронт. Штурм того самого Смоленска, где она когда-то спасла 168 тяжело раненных солдат и офицеров. Танк Левченко шел тем же путем, где когда-то прошла Левченко-санинструктор. Она узнавала эти места, вспоминала первые свои письма, в которых было столько боли за людей, доверивших ей свою жизнь. Она мстила за тех, кто умер на ее руках, не дождавшись победы.
Вся страна ждала этой победы, а по вечерам матери вынимали из конвертов письма с фронта и в который раз вчитывались в знакомые строчки.
«... Мамочка, милая моя. Ты должна быть ко всему готова, но я уверена, что мы с тобой скоро увидимся и будем мирно-мирно жить. Правда? Ведь после войны нужен покой, мир!»
Много лет спустя Ирина Левченко вспомнит, как ее танк шел через спасенные города. Болгарские женщины усыпали машину цветами. Спустя годы в Москву на ее адрес придет наградное оружие. Его пришлет министр обороны Болгарии генерал Добри Джуров, в прошлом командир крупнейшего партизанского отряда «Чавдар».
Очевидцы, те, кто сражались вместе с Левченко в одном танковом батальоне, расскажут о ее боевой отваге. И мы снова, как бы воочию, увидим один из последних танковых боев войны, когда соединение, в котором служила Левченко, отрезало врагу путь к отступлению. Тогда машина лейтенанта Левченко совершила глубокий рейд в тыл фашистов. Надо было прорваться по территории, удерживаемой противником, предупредить своих о грозящей опасности, указать цели. В машине лейтенант Ирина Левченко и двое автоматчиков. Поливая огнем кукурузу, где засели гитлеровцы, машина мчится вперед. Свистят пули, рвутся мины. «Прорваться... Прорваться любой ценой... Вперед!»
Сохранилось письмо, которое вскоре после этого мать Ирины Левченко Лидия Сергеевна Сараева получила из части, где служила ее дочь:
«Командование и политический отдел части № 32 456 поздравляет вас с получением вашей дочерью Ириной Николаевной Левченко ордена Красная Звезда за мужество, отвагу и героизм... Ваша дочь мастерски дерется с врагом, и вы можете гордиться такой дочерью...»
Кончится война, а Ирина Левченко останется все такой же неугомонной, стремящейся только вперед.
В книжном шкафу Главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова среди книг по истории и стратегии войны, техники танкового дела есть книжка с поэтическим названием «Счастливая». Эту повесть о гвардейском танковом батальоне Ирина Левченко подарила маршалу.
И Павел Алексеевич, время от времени открывая книжку, тоже вспоминает эту удивительную женщину. Особенно первую встречу.
«Дело было так. Однажды адъютант докладывает: «Старший лейтенант Левченко просит принять по личному вопросу». Я, помнится, готовился тогда к срочному совещанию и был занят. Однако Левченко оказался таким настойчивым, что мне даже стало любопытно. Дай, думаю, все-таки посмотрю на этого орла, который у меня в приемной бушует. Открылась дверь, и четко, по-уставному, обращается ко мне девушка в офицерских погонах. Как-то даже непривычно произносить это слово — тан-кист-ка. Оказалось, что ее собираются отчислить из Бронетанковой академии именно потому, что она девушка! Ну что тут делать! Слушал я, слушал и дивился ее необычайной настойчивости. Вообразите себе, с каким упорством ей приходилось добиваться своей цели: ведь для того, чтобы попасть в академию в двадцать лет, ей нужно было окончить танковое офицерское училище в восемнадцать-девятнадцать. Невероятно!»
«Счастливая». Она имеет право назвать так одну из самых дорогих ее сердцу книг, потому что конечно же это счастье пройти тяжелый и победный путь: Смоленск, бои под Москвой, Керчь... Через Карпаты, Румынию, Венгрию и до самой Германии. Счастье для сильного человека.
* * *
Ирину Николаевну часто спрашивают, как и почему она начала писать. Наверное, более справедлив вопрос: как она сумела, учась в Бронетанковой академии, одновременно написать свою первую книгу «Повесть о военных годах». В одном из читательских отзывов очень точно выражено основное достоинство этой книги. «Я читаю эту книгу и волнуюсь вместе с ней, мне дороги ее воспоминания. Все происходит наяву. Так может писать человек, проживший жизнь до конца».
Не забудем, что к моменту, когда Ирина Левченко написала свою первую книгу, ей было двадцать восемь лет. Но даже не посвященному в ее жизнь читателю эти годы, прожитые по повести вместе с ней, казались сжатыми в пружину колоссальной ударной силы. По повести можно было угадать будущее героини. Но вряд ли кто-нибудь знал, чего стоили Ирине Левченко первые строки ее писательской судьбы.
На лекциях в академии, по дороге домой, за обедом, утром, днем, вечером и ночью за ней шли воспоминания.
Перед ней стояли боевые друзья, она снова и снова перевязывала раненых, ее машина снова входила в горящие города. Гремели салюты и прощальные залпы. В глазах стыли слезы детей... По ночам приходили погибшие. Они садились рядом и печально смотрели в окно, за которым раскачивался фонарь и продолжалась жизнь.
«Вы будете жить... — говорила им Левченко. — В моих книгах...»
Так она взялась за перо. Остановиться было уже невозможно. Раннее утро звало ее за рабочий стол.
Но писатель не может жить только прошлым. Прошлое должно быть связано с настоящим. Ей нужно было все знать и все увидеть. Ей нужны были новые встречи и новые впечатления. Она откладывает перо и едет в Германию. В новую Германию. Она встречается с борцами Сопротивления, бывшими узниками концентрационных лагерей, с молодыми немцами — строителями социализма. Ее книга, вышедшая после этой поездки, так и называется: «Люди новой Германии».
Она объехала почти весь мир. В Африке и Америке люди встречали женщину-солдата с медалью «Флоренс Найтингейл» на груди. Цену этой медали, учрежденной в честь сестры милосердия англичанки Флоренс Найтингейл, хорошо знают в прогрессивных кругах многих стран. С момента ее учреждения — более пятидесяти лет назад — немногие в мире удостоились чести получить ее. Люди знакомились с книгами Левченко, статьями и очерками, ее страстный голос звучал по радио и с экранов телевизоров. В Нью-Йорке, Брюсселе, Берлине и позже в Токио она всегда выступала как пламенный борец за мир, за тот самый мир, который когда-то советские танки принесли в Европу.
Ирина Левченко с захватывающим интересом следит за тем, как наливается мощью ее страна. По-прежнему она всюду одна из первых: на целине, ударных стройках, в тайге и на дальнем Севере.
Ее биографию можно было бы уложить в несколько строк. В 17 лет после окончания школы санинструктор, в 21 год старший лейтенант-танкист, в 28 майор танковых войск, писатель. Спустя четыре года после окончания Академии имени Фрунзе она подполковник, военный историк. Ко всему этому добавим: Ирина Николаевна Левченко — Герой Советского Союза.
Но эту биографию трудно уложить даже в ее книги: «Повесть о военных годах», «Счастливая» — о войне, «И никак иначе» — об Игарке, «Без обратного билета» — о целине, «Люди — штурм — победа» — о Красноярской ГЭС, «Потрогай бомбу рукой» — о Вьетнаме...
Да, Вьетнам. Ирина Левченко приехала туда в начале 1966 года. В беседе с товарищем Хо Щи Мином она сказала: «Я солдат. Я приехала к вам воевать... Пером».
Она проехала на «газике» по фронтовым дорогам Вьетнама. Она побывала у партизан, разведчиков, недели проводила на батареях. При ней вьетнамцы сбили девятисотый американский самолет. Обломок его хранится у нее дома. На нем надпись на русском и вьетнамском языках: «Родной сестре Ирине Левченко в день рождения». Ирина Левченко получает десятки писем из Вьетнама. Люди, которых она знала и вовсе неизвестные ей, пишут: «Мы никогда не забудем, как вы вместе с нами шли в дождь и в жару, ночами, озаренными вспышками ракет и артиллерийских залпов, по окопам и деревням, пристаням и переправам».
«Моя дочка Хонг забрала с собой в деревню куклу «тети Иры», чтобы спасти ее от американцев».
А вот еще одно письмо, присланное Ирине Левченко из Вьетнама:
«Уважаемая и дорогая мама! Я был очень тронут, получив твое письмо и прядь твоих волос... Я очень рад, что у меня есть ты — моя русская мама, которая за советскую Родину мужественно воевала, чтобы уничтожить фашистов, и теперь направляет часть своих сил и чувства вьетнамскому народу...»
Когда-то из-под горящего Смоленска семнадцатилетняя девушка писала фронтовые письма своей матери. История повторилась. Но только теперь уже вьетнамский юноша с другой горящей земли пишет Ирине Николаевне Левченко. Из Вьетнама приходят письма от ее сына. Не удивляйтесь. Ирина Левченко усыновила юношу Чан Зыонга. У него судьба многих вьетнамских молодых солдат. Ему было девять лет, когда убили его мать. В шестнадцать лет он ушел в партизаны. Теперь он один из лучших разведчиков Армии освобождения. Ему присвоили звание Героя. Ирина Левченко встречалась с ним во Вьетнаме. Потом пришло расставание. Ирина Николаевна приехала к Зыонгу.
— Меня ждет дочка, — сказала она.
— А меня некому ждать, — не удержался Чан Зыонг. Позже Левченко говорила: «Я сказала то, что на моем месте сказала бы каждая советская женщина».
— Я буду ждать тебя как мать, — сказала она.
По вьетнамскому обычаю мать отдает сыну часть себя: прядь ее волос хранится у него в медальоне.
... Ирина Николаевна пишет письмо сыну. Она знает, какую силу дают материнские слова там, где днем и ночью рвутся бомбы.
«Ни днем, ни ночью мне не дает покоя все, что я видела у вас: тоскующие глаза детей, устремленные в прекрасное вьетнамское небо, перечеркнутое черными крестами американских бомбардировщиков, тревожные ночи, грохот бомб и в отблеске пожарищ вереницы людей, лишенных крова, бредущих с ребятишками на руках».
Она пишет письмо сыну от имени всех советских людей, для которых мужество народа Вьетнама, его героическая борьба за свободу близки и понятны, а его страдания остры, как собственная боль.
Солдатами не рождаются. Но все, кому пришлось в жизни взять в руки автомат, уже никогда не забудут ни одной строки из своей судьбы.
В день двадцатилетия Победы Ирина Левченко шла со своими военными друзьми по Красной площади, когда ее остановил незнакомый человек. И, несмотря на то что перед ним стояла женщина — подполковник с Золотой Звездой Героя на груди, человек сказал дрогнувшим голосом:
— Сестричка, родная. Вспомни, как под Смоленском...
И она вспомнила. Вспомнила, как выносила с поля боя на девчоночьих плечах, может быть, кого-то другого, но разве дело в этом...

Автор: Л. ЛЕРНЕР

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:29     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Убийвовк Ляля

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 81

I.
... Каждый день новости. Сегодня еще один приказ: сдать приемники, за невыполнение — расстрел. А вчера: сдать оружие, не сдашь — смерть. После восьми вечера хождение по городу без пропуска запрещено. Будут стрелять без предупреждения. И еще приказ: никому из отставших от части, раненым, бежавшим из плена советским бойцам приюта не давать, заявлять о них немедленно в комендатуру. За укрытие — наказание по законам военного времени.
Один раз Ляля вышла из дому и сразу же вернулась. Несколько дней не выходила совсем. Словно оглушенная, ничего не слышала, не отвечала, когда ее спрашивали мать или тетки, пробовала читать свои любимые книги и тут же бросала. При чем здесь астрофизика, когда такое творится на земле?
Но пришел день, когда Ляля не могла более оставаться дома: она должна была кого-то найти, поговорить, посоветоваться.
— Куда ты? — встревожилась мать.
— Не знаю. Только не волнуйся. Ничего не случится...
День был пасмурным: конец октября. Сеял мелкий, серый дождь.
Она дошла почти до базара и вдруг остановилась. Впереди показалась странная процессия.
Четверо шли по мостовой посреди улицы, взявшись под руки. Крайний справа был выше всех и, наверно, сильнее. Он поддерживал правой рукой (левая — на перевязи) товарища, раненного в ногу. У третьего был забинтован лоб. У четвертого плетью повисла рука...
Ляля не сразу разглядела, что следом за ними шли немецкие солдаты с автоматами. Прислонившись к забору, замерла. Рядом прижались еще несколько прохожих.
Вдруг из переулка выполз танк, широкий, приземистый, с крестом на боковине. Перегородил дорогу. Хлопнула крышка люка, показался танкист в черном шлеме, с офицерскими погонами на плечах, что-то сердито крикнул конвоирам. Те вскинули автоматы. Ударили очереди. На мостовую, на острый булыжник, мокрый от дождя, один за другим упали те четверо...
Танк развернулся, взревел и, подминая тела гусеницами, двинулся дальше...
Ляле захотелось закричать. Она закусила губу, закрыла глаза, чтобы не видеть. Кто-то взял ее за руку.
— Ляля!
Она открыла глаза. Сначала не узнала. Потом:
— Валя Сорока? Ты... почему ты здесь? Почему не на фронте?
— Ты не знаешь... — Валентин Сорока покраснел и отвернулся.
Ляля оттолкнулась от забора и, пошатываясь, пошла прочь.
Но Сорока догнал ее:
— Я провожу тебя... А заодно проводку в вашем доме проверю. Электромонтер я теперь... — Он показал на сумку с инструментами.
Ляля ничего не ответила. И они пошли рядом. Валентина Сороку она знала несколько лет. Он дружил с Борисом Сергой, а с Борисом она училась вместе в Харьковском университете на физико-математическом факультете.
По дороге Сорока рассказал, что пришлось пережить окружение, плен, побег... Когда подошли к Лялиному дому, Валя смущенно помялся, но Ляля подтолкнула его к двери.
— Заходи.
Он вынул половинку сигареты, закурил Сделал несколько затяжек.
— Тебя увидел, обрадовался. Ляля ходила по комнате, сжав руки:
— И я рада... Места себе не нахожу. Жить нельзя. Увижу, как они ходят, как смеются... А что делают?!
Вдруг остановилась напротив Сороки, спросила:
— Веришь мне?
Сорока усмехнулся. Но, посмотрев на Лялю, погасил улыбку, кивнул. А она, оглянувшись на дверь, подошла ближе:
— Начнем пока вдвоем. Иначе — жить не стоит...
— Ладно. И... спасибо, что поверила. Помолчали. Потом Сорока сказал:
— А знаешь, Ляля, Борис тоже из плена вырвался. Ранен.
— Тогда пошли. Хотя погоди... Не надо вместе. Сначала ты, потом я...
Друг за другом — впереди Сорока, за ним Ляля — шли они до улицы Буденного, где жил Борис Серга.
Разговор сначала не клеился. Говорили о том, о сем. Ляля расспрашивала Сергу, как он себя чувствует, вспоминала довоенное время. Все вокруг да около. И Сорока не выдержал, заметил:
— О деле говори. Чего тянешь?
— И то правда. — Ляля на минуту задумалась. — Как будем жить, хлопцы?... Враг вешает, убивает, истязает наших людей, кровью заливает родную землю.
Серга внимательно слушал, молчаливый, серьезный. Валя поглядывал на друга. Ляля говорила как раз то, о чем они сами не раз уже думали. Словно читала их мысли.
— С чего начинать? — спросил Валентин.
— С чего начинать? — повторила Ляля. — Прежде всего дадим друг другу клятву: не выдавать нашей тайны, быть беспощадными к врагам.
— Клянусь! — первый встал Борис.
— И я клянусь! — тихо сказал Валентин.
— А теперь поговорим, с чего начнем...
... Было очень поздно, когда Ляля вернулась домой. Оказалось, никто из домашних еще не ложился. Все обрадовались п испугались, увидев ее, промокшую, в заляпанных грязью ботах, с покрасневшими руками.
— Где ты была? Тебя задержали?
Вопросов было много, но Ляля молча разделась, молча отжала волосы.
— Нет ли чайку?
Пока Ляля пила чай, все ждали, что она скажет, почему так задержалась, ведь у нее нет ночного пропуска! Но Ляля сказала только, что устала, хочет спать, направилась в свою комнату... В дверях она остановилась.
— Папа, устрой меня на работу.
— На какую работу?
— Переводчики вам в «скорую», наверно, нужны. Я хоть немного, но знаю немецкий.
— Я поговорю.
— Спасибо, папа! А теперь — спать!
II.
Константин Григорьевич вернулся под вечер домой ни жив ни мертв. Не раздеваясь, не отвечая на вопросы жены, прошел в комнату Ляли. Она удивленно посмотрела на отца:
— Что случилось?
— Ты знаешь... Скажи лучше, что это не ты... писала листовки?
— Папа, ты забыл, что твоя дочь взрослая... И что я — комсомолка...
— Я знаю, но пойми, на ноги поставлен весь город... Бессмысленно...
— Нет, папа, я не могу сидеть сложа руки.
— Но у немцев сила, — попробовал возразить отец,— а ты одна.
— Нет, я уже не одна, и нас будет много. Константин Григорьевич хорошо знал свою дочь, знал, что она не свернет с избранного пути. В душе он даже одобрял этот путь, но продолжал что-то говорить, предостерегал от опасности. Вдруг раздался стук в окно — три двойных удара.
— Папа, это ко мне.
Отец оборвал себя на полуслове и вышел, сутуля плечи...
Подпольная комсомольско-молодежная группа начала действовать. В ноябре в ней было уже десять человек. Среди них два Сергея: корреспондент «Красной звезды» капитан Сапиго и Ильевский, которые сыграли важную роль в полтавском подполье.
Родные Ильевского и Сапиго жили в Полтаве. Попав в первые месяцы войны в окружение, оба раненые, почти в одно время бежали они из лагеря и пришли домой. Некоторое время местные врачи, вопреки приказам оккупантов, тайно ходили к ним, делали перевязки. Поправившись от ран, оба Сергея стали устраиваться на работу. Сапиго явился к коменданту с фальшивой справкой на имя рядового, попавшего в плен и выбывшего из госпиталя после излечения. Комендант долго вертел справку, как рассказывает в своих воспоминаниях отец Сапиго, а Сергей стоял перед ним, уже не надеясь, что его отпустят. Но пронесло. Справка выручила. Он стал работать в украинском Красном Кресте, где занимался учетом военнопленных, получив, таким образом, большую возможность общаться с людьми. Сергей Ильевский долго не мог устроиться и выполнял отдельные поручения в городской управе, что тоже имело большое значение для подпольщиков, так как он мог получать информацию из первоисточников.
В госпитале № 2 работал двоюродный брат Ляли — Иван Убийвовк. Вскоре и он вошел в подпольную группу. Через него Ляля познакомилась с врачами Романюком и Павлухиным. Они тоже стали подпольщиками. Вошел в группу и Максим Страшко, работавший в гортопе. Ляля вовлекла и рабочего металлозавода Леонида Пузанова, бывшего военнопленного. Через него она намеревалась организовать группу подпольщиков на заводе, где ремонтировались танки.
Назрели вопросы, которые одна Ляля не могла решить. Надо было собраться у кого-то из товарищей, что-бы обсудить план дальнейших действий. У кого же собраться? Решили у Ильевского, в доме № 5 по Первомайской улице. Дома у Сергея одна мать, соседи вне подозрений.
За плотно зашторенными окнами глухая ноябрьская ночь. Город спит. А может, не спит, притаился и ждет чего-то? Никто не знает, что в эту ночь в полуосвещенной комнате на Первомайской собралась группа молодых людей: одна девушка и пять ее верных товарищей, Из всех вовлеченных в организацию Ляля пригласила на первое заседание пять человек: это ее товарищ по университету Борис Серга и его друг Валентин Сорока, Сергей Сапиго, известный ей по довоенному времени, Сергей Ильевский и Леонид Пузанов.
— Мы написали более тридцати листовок, — сказала Ляля, — затем размножили и распространили около двух тысяч экземпляров. Это неплохо. Но население должно знать настоящие сводки Совинформбюро. Для этого нужен приемник. Его у нас пока нет.
— Приемник уже есть. Завтра я его принесу, — отозвался Серга.
— Что ж ты молчал?
Посыпались вопросы: где достал, у кого? Серга рассказал, что это сделал по его просьбе знакомый. Купил у одной женщины. Но приемник пока в разобранном виде. Его надо собрать, настроить.
— Давай, Валя, — кивнул Борис. — Ты в армии был радистом.
— Значит, скоро будем слушать Москву! Поздравляю, товарищи! — сказала Ляля. В голосе ее звучала радость. — Тебе слово, Леня, — обратилась она к Пузанову.
Молчавший до сих пор Пузанов по привычке, усвоенной в армии, встал, но сидящий рядом Серга положил руку ему на плечо: садись. Пузанов единственный из шестерки не был полтавчанином. Уроженец Сибири, он служил в начале войны на Украине, часть его защищала Полтаву. Здесь он был ранен, попал в плен и отправлен в лагерь, затем в госпиталь... И вот недавно, узнав, что он токарь, немцы отправили его на металлозавод. Пузанов в определенное время имел право выходить в город. Он не вызывал подозрений: молчаливый, не вступавший в пререкания, казался забитым, покорным, и никто не подозревал, что этот тихий паренек — член подпольной организации, более того, один из ее руководителей.
— На танках, которые мы ремонтируем, попадаются пулеметы, — сказал Пузанов. — Неисправные, но починить можно. Сниму пока один. Пережду — и еще. Так и наберется.
— А патроны? — спросил Серга.
— И патроны найдутся... И еще можно будет винтовок несколько найти. Соберем, сделаем. И пистолеты тоже.
— Доброе дело, — сказал Сапиго. — Можно будет потом передать партизанам. Им очень нужно оружие.
— А ты связался? — спросила Ляля.
— Связался. Три раза ходил в Диканьку и нашел кого нужно.
— Хорошо.— Ляля задумалась и снова обратилась к Пузанову: — Леня, а много танков ремонтируется на заводе?
— Бывает, что в день штук десять выпускаем.
— И все они отправляются на фронт?
— А то куда? Конечно.
— Вот что, Леня, нельзя, чтобы они попадали на фронт.
— Мы с хлопцами уже думали об этом. Можно было взорвать один-другой. Так сразу же хватятся.
— Нет, тут надо умнее. А что, если моторы портить? Да так, чтобы только в бою они выходили из строя?
Пузанов задумался. Все напряженно ждали его ответа. Наконец он поднял голову:
— Попробуем сделать так, что ни один танк в бою не будет. То есть они дойдут до фронта... А потом снова их к нам в ремонт.
— Дело серьезное, Леня. Подбери таких хлопцев, которым можно довериться.
— Я понимаю. У меня на примете есть такие.
— Так. Теперь ты, Сергей, — обратилась Ляля к Сапиго, — расскажи, как дела в госпитале.
— В госпитале налажена связь с врачами Романюком, Павлухиным и недавно еще с одним, Синельниковым. Я тебе про него говорил. Они помогут нам вывести первых выздоровевших из госпиталя, а я их всех переправлю к партизанам.
— Добро! Так и запишем.
— А кто запишет? — спросил Серга.
В самом деле, надо бы записывать все, что сделано, что предстоит сделать.
Кому же поверить? Решили поручить это Сергею Ильевскому.
Ильевский сразу же сел поближе к столу, достал чистую тетрадку, свернул ее пополам. Сказал:
— Первое заседание штаба.
— Штаба? — спросила Ляля.
— Правильно, — отозвался Серга. — А что мы есть? Конечно штаб. Начальником предлагаю Сапиго. А тебя, Ляля, командиром.
— Какой из меня командир? — смутилась Ляля.
— Командир, факт, — поддержал Сергу Пузанов. — Я согласен.
Согласились все. И с этого времени Ляля Убийвовк стала руководителем подпольной организации, а начальником штаба — Сергей Сапиго.
— Задачи на ближайшее время определены, — сказала Ляля. — Об одном прошу всех: давайте строго соблюдать конспирацию. И обратилась к Сороке: дашь знак, Валя, когда приемник соберешь... А теперь по домам.
— Я провожу тебя, — предложил Серга. Ляля покачала головой:
— Спасибо! Но лучше по одному... Соберемся через три дня. В это же время.
III.
Обычно от ночных дежурств Лялю освобождали, но сегодня она сама напросилась заменить захворавшего диспетчера. Теперь сидела и записывала вызовы. Чтобы телефон не беспокоил уставших за день врачей и сестер, плотно прикрыла дверь.
Ни читать, ни писать Ляля не могла. Часы медленно отбивали минуты. В зашторенных окнах отражался слабый свет лампы.
Еще полчаса. Еще десять минут. Ляля неотрывно смотрела на телефон... Звонок!
— Слушаю.
— Диспетчер? Ляля? — хрипло спросила трубка.
— Я. Ну что? Как больная?
— Больная чувствует себя лучше. Выезжать пока не надо. — И в трубке раздался щелчок отбоя.
Павлухин передал все, что нужно. Ляля отерла марлей пот со лба, улыбнулась. Первый шаг сделан. А что будет дальше? Успеет ли Сергей Сапиго?...
Из госпиталя № 2 выехала крытая грузовая машина. В ее кузове лежали завернутые в мешки пятнадцать «умерших накануне» военнопленных. В кабине рядом с шофером сидели два санитара с лопатами. Часовой у ворот осветил фонариком, приподнял брезент...
В то же самое время у кладбища остановилась подвода. На ней сидели двое: возница и молодой сельский хлопец. В нем не легко было узнать Сергея Сапиго. На подводе под сеном лежал пулемет, диски, две винтовки.
Несколько машин промчалось по дороге на Кременчуг, и ни одна не завернула на кладбище. Два часа ночи. Сколько придется ждать? Этого Сапиго не знал.
Между тем Ляля на станции скорой помощи должна была получить сообщение, как прошел второй этап. Павлухин обязан был позвонить и сказать, что «сосед чувствует себя плохо и требуется помощь». Это значит, что «умершие» встретились с Сапиго. Но второго звонка от Павлухина она так и не дождалась...
Утром Ляля пошла домой. По дороге купила газету. Развернула. На первой странице сообщение: «Немецкая армия разбила армию Советов и вышла на стратегический простор». Подобные сообщения появлялись уже не раз, и, хотя почти никто им не верил, все-таки читать неприятно... А тут еще неизвестно, что случилось с Сапиго, что с вывезенными из госпиталя пленными...
Вечером Ляля пришла к Валентину Сороке.
— Готов?
— Не совсем. Ты как раз помешала. Заходи.
В комнате был и Борис Серга. Валя опять занялся приемником.
Наконец он дрожащими от волнения пальцами повернул лимб... Послышалось слабое потрескивание, затем полились тихие звуки музыки. Все трое замерли. Мотив повторился, раз, другой...
Музыка оборвалась. Наступила пауза. И вдруг в комнате раздался твердый, ясный голос:
— Внимание! Говорит Москва! От Советского Информбюро,— раздельно произнес диктор.
— Бумагу! Карандаш! — шепнула Ляля. — Скорей!
— Наши войска, взломав линию обороны противника, перешли в наступление под Москвой и в ожесточенных боях разбили и отбросили противника от Москвы...
Диктор перечислил населенные пункты, освобожденные от немцев, назвал количество танков, захваченных и подбитых в этих боях.
— Вот как!... Видели? — смеялась и плакала Ляля. Они дописывали последние слова сообщения, когда в окно постучали.
— Кто это? — Ляля посмотрела на Сороку. Тот пожал плечами: никого он не приглашал, адрес его знают только члены штаба. Значит, кто-то из своих.
— Иди, — сказала Ляля. — А мы пока уберем все. Сорока вышел. Через несколько минут он вернулся, а вслед за ним в комнату вошел усталый, в грязных сапогах, но улыбающийся Сергей Сапиго.
— Ну что? — вскочила Ляля.
Сапиго снял с себя стеганку, отер рукой лицо:
— Дай отдышаться. А что у вас? Настроили приемник?
— На, читай! — Серга протянул ему листок. Сапиго пробежал его глазами:
— Вот это здорово!
— Ну, а ты?...
— Все в порядке.
Утром следующего дня вся Полтава знала о событиях под Москвой. Это был удар по немецко-фашистским войскам не только на полях сражений, но и здесь, в глубоком тылу. И немцы это почувствовали...
IV.
Немецкие ищейки сбились с ног. Агитаторов найти не удавалось. Листовки появлялись почти каждый день. Их находили на базаре, на улицах и даже возле бургомистрата. В листовках сообщалось о новых и новых победах Красной Армии. Вместе с тем неизвестные люди, подписывавшиеся кратко «Непокоренная полтавчанка», призывали уклоняться от вербовки в Германию, прятать от немцев продукты, саботировать приказы. «Непокоренная полтавчанка» предупреждала предателей, что они за все свои преступления поплатятся.
В начале февраля в комендатуру, которая размещалась в одном здании с бургомистратом, был срочно вызван директор металлозавода. Комендант Гизлинг не долго говорил с ним, но, когда директор вышел из кабинета, на нем не было лица. Скандал: почти ни один танк, выпущенный заводом за последнее время, не использован в бою.
«Если сами разберетесь с этим, я не передам дело в гестапо», — сказал Гизлинг.
«В эти дни, — вспоминает отец Сапиго, — к нам прибежала соседка. Она взволнованно рассказала, что к ней приходил какой-то человек — раньше она его никогда не видела, — расспрашивал о Сергее. Поберегитесь, как бы беды не было!»
Какие-то подозрительные люди заходили и к соседям Ляли, Бориса, Серги. Узнав об этом, Ляля решила воздержаться от организации встреч подпольщиков. Но долго так не могло продолжаться. Время не ждало, надо было действовать. Группа Пузанова продолжала работу, хотя верные люди бургомистрата предупредили его, сообщили, зачем приезжал к генералу Гизлингу директор металлозавода.
Уже более пятидесяти бывших пленных переправили подпольщики к партизанам. Два пулемета вынес Пузанов с завода. Смастерил каждому члену штаба по пистолету.
У полтавчан улучшилось настроение. Вести с фронтов, с Большой земли вселяли надежду на скорое освобождение. Листовки всю зиму и весну появлялись на улицах города. За каждую такую листовку комендант готов был растерзать любого попавшегося ему в руки местного жителя. Что ни день, Гизлинг писал приказы — вешать, расстреливать, угонять в концлагеря. Но, что бы ни делал, листовки продолжали появляться, а танки, ремонтированные в Полтаве, по-прежнему выбывали из строя в первом же бою.
И вот первая ниточка. Тайный агент сообщил, что из госпиталя вывозят не только покойников...
Однажды врач Синельников сказал Сапиго, что в приемном покое работает сестрой бывшая военноплен-ная. Есть смысл прощупать ее настроение, может, пригодится. Сапиго посоветовался с Лялей. Та сказала, что надо проследить за девушкой. Наблюдения показали: сестра, которую называли здесь не по фамилии, а по имени, — Валя, как будто надежный человек. Очень хорошо относится к пленным, помогает им чем может: одному кусок хлеба передаст, другому — бинт для перевязки. Сапиго решил поговорить с ней. Валя отвечала охотно. Рассказала о себе. Была в плену. Потом ее послали сюда, в госпиталь.
Сапиго для проверки дал ей поручение: передать пленным несколько пачек махорки. Валя выполнила.
Вот тогда Сапиго пришла мысль послать Валю с до-несением через фронт. Кандидатура подходящая: ни род-пых, ни близких знакомых в Полтаве у Вали нет. Сбежит— не с кого спросить. Валя на вид подросток — легче пройдет, не привлечет к себе внимания. Встретилась с медсестрой и Ляля.
Сапиго написал подробно обо всем, что сделала подпольная группа за неполных полгода работы в тылу врага. В донесении он просил командование той или иной части дать группе конкретное задание, просил доложить о проделанной работе в штаб партизанского движения Украины. На всякий случай дал Вале свою фотографию, пусть предъявит любому корреспонденту «Красной звезды».
С фиктивной справкой в один из теплых апрельских дней она отправилась из Полтавы. По ее рассказам, записанным в протоколе допросов, она не дошла до фронта всего трех километров и была схвачена немецкой разведкой...
V.
Лялю арестовали утром, когда она собиралась на работу. Сороку схватили на улице с его инструментами во время обхода участка. Пузанова взяли на заводе, Ильевского — дома. Сапиго, узнав от отца об арестах, поспешил укрыться у соседей, но и его кто-то предал. Арестовали и Сергу. Ильевский никогда не держал записей работы штаба и организации дома. По воспоминаниям оставшихся в живых участников организации, такие записи существовали, но в руки гестаповцев они так и не попали. Оружия при обыске тоже не нашли. Зато обнаружили приемник. Полицай случайно опрокинул стол в квартире Сороки, и гестаповцы увидели маленький, привинченный к обратной стороне крышки приемник. Образцы листовок у следователей были. Сличив почерки, они выяснили, кто их писал.
Сапиго и Лялю опознала на очной ставке Валя. О других близких Ляле товарищах она сказала, что слышала их фамилии, но в лицо не знает. Однако у гестаповцев уже были данные о знакомых Ляли и Сапиго.
Допросы длились почти три недели, до конца мая. Следователи пытались выяснить, с кем была связана молодежная организация, кто руководил ее деятельностью, освобождал пленных, портил танки, выносил оружие с завода...
Члены штаба все взяли на себя. Никого другого они не назвали. Ни одного человека.
Ни пытки, ни угрозы, ни шантаж — ничто не сломило молодых патриотов. Они уверенно и смело держались на допросах. А им предлагали жизнь в обмен на признание. В одном из писем, которое Ляля сумела передать родным, упрятав его в шов сорочки, она писала: «Ценой подлости я не буду покупать жизнь» (Письма Ляли Убийвовк хранятся в краеведческом музее Полтавы.).
В последнем, пятом, письме на волю Ляля писала: «Сегодня, завтра, я не знаю когда, меня расстреляют за то, что я комсомолка. Я не боюсь умирать и умру спокойно... Я не одинока и чувствую вокруг себя много любви и заботы. Умирать не страшно. Целую всех от всего сердца. Ляля».
Писали на свободу и ее товарищи, бравшие пример бесстрашия и мужества с Ляли. Борис Серга в предсмертной записке матери просит, «пока не поздно», передать ему махорки, напильник и веревку, до последней минуты он надеялся вырваться из тюрьмы и выручить своих товарищей. Писал на свободу и Сорока. Только Леонид Пузанов никому не писал: родных в Полтаве у Леонида не было, а друзьям, которые оставались на свободе, писать нельзя.
Не добившись признания от членов штаба, жандармы отпустили врача Бориса Синельникова, Максима Страшко, Григория Гальченко, Ивана Убийвовка и некоторых других. В тюрьме осталось шестеро.
26 мая перед заходом солнца арестованных вывели из камер и затолкали в. машины. Ляля хотела сама войти, но не смогла. Она была бледна, изорванное платье заскорузло от крови. Но ни стона, ни жалобы не раздалось из ее уст. Так рассказывали об этом заключенная Наталья Михайловна Шпигун и ее подруги по камере, наблюдавшие в тот вечер за всем, что делалось на тюремном дворе.
Машина мчалась улицами притихшего города, нигде не останавливаясь.
В районе старых казарм, на окраине Полтавы, их поставили на краю могилы. Ляля Убийвовк, Сергей Сапиго, Валентин Сорока, Борис Серга, Сергей Ильевский, Леонид Пузанов смотрели прямо в глаза палачам...
Память о Ляле — непокоренной полтавчанке — и ее товарищах вечна, как вечна жизнь, за которую они боролись до последнего своего дыхания.

Автор: Б. Левин

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:29     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Литвинова (Розанова) Лариса Николаевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 68

День был тихий. С неба хлопьями валил снег, укрывая улицу мягким, как вата, ковром. Лариса Николаевна сидела на небольшом диване, разбирала накопившуюся почту. Несколько недель не дотрагивалась она до писем: болезнь сердца приковала ее к койке, и врачи строго-настрого запретили вставать, браться за какую-либо работу. Но вот наконец карантин был снят, и Лариса Николаевна сразу же окунулась в повседневную кипучую жизнь.
Письма, письма, письма... Откуда их только нет! Пишут пионеры — просят выступить и рассказать о боевых подругах и о себе. Пишет бывшая учительница из Киева — приглашает приехать повидаться. Пишут молодые солдаты — зовут в часть на беседу о боевых традициях... Из Польши, Вьетнама, Кореи, Германской Демократической Республики прилетели теплые, радостные весточки.
А это письмо... Оно пришло из далекой Америки. И конечно, от миссис Маргарет, с которой Лариса Николаевна переписывается уже несколько лет.
Глядя на улицу, занесенную снегом, Лариса Николаевна раскрывает конверт, пробегает письмо, и перед глазами встает молодая, пышущая здоровьем, крупная женщина с малюсенькой девочкой на руках...
Лариса Николаевна познакомилась с этой женщиной случайно. В американском журнале был напечатан рассказ об одной простой советской рабочей семье — Ивановых. И в Москву, где живут Ивановы, потекли письма из Соединенных Штатов Америки. Пришло в их адрес столько, что сами Ивановы не в состоянии были ответить на них. Обратились за помощью в Комитет советских женщин. И в Америку пошли ответы. Одним из них было письмо Ларисы Николаевны Литвиновой миссис Маргарет В. Гувер. И завязалась переписка между советской и американской женщинами.
Вот и на сей раз из-за океана, из Америки, пришло очередное письмо, такое же наивное, как и другие, но немного насторожившее, заставившее поволноваться... «Ах, миссис Маргарет, миссис Маргарет, — думала Лариса Николаевна, отложив письмо в сторону. — Как, очевидно, и тысячи, а может быть, и миллионы американских женщин, ты очень плохо знаешь нашу страну, наших людей, их жизнь и быт. Ты писала и удивлялась тому, что якобы у нас все «ходят пешком», спрашивала, нужно ли у нас «иметь разрешение на пользование телевизором» и годятся ли мне некоторые из твоих платьев, которые стали тебе узки».
Лариса Николаевна встала, подошла к окну, задумалась. «Что ответить тебе, миссис, что написать?»
А снег валил и валил с неба хлопьями. Дети, раскрасневшись, скатывали из него большущие комья, лепили бабу, надевали ей на голову старое ведро, а вместо носа прилаживали морковь. «Вот также и там, в Америке, дети резвятся, беззаботно играют в прятки, катаются на санках, мастерят бабу-ягу. А ведь, чтобы всегда наши дети были такими счастливыми, здоровыми, радостными, за это нужно было бороться, да еще как бороться — не на живот, а на смерть! А знаешь ли ты, Маргарет, что такое борьба? Наверно, не знаешь».
В эти минуты раздумья перед Ларисой Николаевной предстали страшные картины давно минувших военных лет, которые навсегда запечатлелись в памяти и которые не вытравить из нее ничем.
... Полк ночных бомбардировщиков, укомплектованный только женщинами, прибыл на Южный фронт в разгар ожесточенных боев. И хотя оборона была стабильная, сразу же пришлось включиться в боевую работу. Надо было «обстреливать» этих зеленых восемнадцати-двадцатилетних девчонок, готовить к серьезным боям.
Так случилось и с Ларисой Литвиновой (тогда ее фамилия была Розанова). Не успела она как следует оглядеться, как вместе с командиром эскадрильи Серафимой Амосовой получила боевое задание: сбросить ночью на шахту № 1, где расположен фашистский штаб, хорошенькие «гостинцы». Снарядились. Синоптики обещали встречный ветер, штурман Литвинова определила курс, рассчитала, когда выйдут на цель. И, как только настала ночь, полетели бомбить врага.
Но — молодо-зелено — в полете не заметили, что ветер изменил направление —из встречного превратился в попутный, и летчицы, конечно, достигли шахты раньше времени. Лариса, сориентировавшись, правильно указала цель. Но летчица усомнилась: уж больно подозрительно вели себя фашисты — не открывали огонь по самолету. Решили сделать повторный заход: по признакам — снова появились над нужной целью. И опять молчат фашисты. Опять сомнение у летчицы. Третий раз зашли над шахтой. Уже светало. Убедились: летают верно. Хорошо отбомбились.
Но в эту ночь недосчитались боевые подруги одного экипажа: под Донецком фашисты сбили летчицу Ольховскую со штурманом Тарасовой. Пролилась первая кровь совсем юных советских героинь, а в сердцах других еще больше закипела ненависть к гитлеровцам, топтавшим нашу землю.
Конечно, только случай не привел к трагическим последствиям полет Амосовой и Литвиновой, которые действовали в этом вылете безрассудно. Открой фашисты по их самолету огонь, и прощай жизнь — самое дорогое, самое бесценное для человека.
«А представляет ли себе миссис Маргарет вот такую картину?» — думала Лариса Николаевна, глядя словно сквозь туман на заснеженную улицу.
... Толпы беженцев в беспорядке идут на восток. Идут пешком, едут на подводах, на машинах... Враг, жестокий и коварный, лезет и лезет вперед, беспощадно разрушая все созданное советскими людьми. Испытала горечь отступления и Лариса Литвинова, хотя маленькие фанерные машины ПО-2 женского полка трудились на полях войны словно муравьи.
Это случилось августовским днем 1942 года, в Сальских степях. Пришлось очередной раз менять аэродром. На автомашине поехали выбирать площадку. По пути прихватили с собой в кузов черномазого мальчонку, потерявшего родителей.
Вдруг на беззащитную толпу и на машину налетели фашистские самолеты. С бреющего полета начали бомбить невинных людей, поливать их свинцовым ливнем. Ехавшая в машине однополчанка Литвиновой прикрыла собой малыша, но поздно: вражеская пуля прошила его маленькое тельце навылет. Его голубые глаза, наполненные страхом и ужасом, так и застыли навсегда.
«Миссис Маргарет, видела ли ты эти детские глаза? У тебя есть дочка Виктория. Она — твоя до самой крохотной частицы. Представь себе, не дай бог, хотя бы на долю, на самую малую долю секунды, на мгновение, ее в положении русского мальчика, и ты поймешь, как это больно, до слез и ужаса больно терять эту частицу самого себя... А мы теряли, потому что мы боролись с самой темной и мрачной силой— фашизмом... Ну, а вот эта картина разве не потрясет тебя, Маргарет?»
... Летом того же 1942 года командир полка Бершанская поставила перед экипажами боевую задачу: ночью вылететь в тыл врага, чтобы бомбить скопление живой силы и техники противника в станице Покровской, севернее Таганрога. Задача трудная: фашисты усилили зенитные огневые средства. На этот раз пришлось лететь с командиром звена Мариной Чечневой. Смелая, волевая женщина, она очень нравилась Ларисе. Летчица и штурман быстро нашли общий язык, хорошо подготовили самолет, проверили подвеску бомб.
Вот наступили и сумерки, пора вылетать. Раздалась команда:
— По самолетам! Запускай моторы!
Лариса и Марина быстро заняли места в кабинах.
Одна за другой уходят машины в воздух. Настала очередь и экипажа Чечневой. Поднялись. Прошли над своими войсками. Вот и территория врага. Штурман Литвинова узнает ее по извилистой ленте реки Миус.
Но что это? Фашисты ведут себя спокойно. Не стреляют, — не освещают местность ракетами. Даже не отвечают огнем на бомбежку наших первых экипажей, которые уже сбросили груз и возвращаются на свой аэродром..., Обманчива, ой как обманчива эта жуткая ночная тишина.
Самолет над целью. Лариса Литвинова сбрасывает бомбы. На сердце радостно: хорошо угостили фрицев!
Но эта радость была недолгой. Фашисты вдруг включили сразу несколько прожекторов, и наш самолет оказался словно мышь в ловушке. И сразу же справа и слева, сверху и снизу, словно хлопушки, начали рваться снаряды, которые, казалось, вот-вот врежутся в фанерный корпус самолета, и тогда гибель, смерть.
От неожиданности Марина Чечнева, очевидно бессознательно, отдала ручку от себя, и машина начала пикировать на гитлеровские батареи. Литвинова чувствует, как катастрофически падает высота. Только что было свыше тысячи метров, а тут уже около пятисот...
Положение становилось критическим.
— Марина, скорость, скорость! Марина, выводи, земля!— опомнившись, крикнула Литвинова и схватилась за управление самолетом. Лариса была не только отличным штурманом, но и искусным пилотом. Но в этот момент Чечнева пришла в себя, ловко стала маневрировать, стараясь вырваться из цепких щупалец прожекторов и уйти от огня.
Но один снаряд все же прошил правую плоскость машины. А через некоторое время и левое крыло получило пробоину. Самолет трясло как в лихорадке. Марина держала курс на запад. Литвиновой пришлось несколько раз крикнуть:
— Марина, смотри курс!
Но это было бесполезно: Чечнева хотела, очевидно, быстрее выйти из зоны огня, а потом уже, сориентировавшись, лететь на свой аэродром.
Наконец эти страшные минуты миновали. Марина и Лариса долго молчали. А когда немного успокоились, Литвинова спросила:
— Марина, ты жива?
— А ты? — послышалось в ответ.
— Жива, жива! — крикнула Лариса,
— Ну и хорошо.
Пока самолет тарахтел над территорией врага, погода испортилась. Пришлось лететь без ориентиров. Но и в этих условиях Чечнева и Литвинова благополучно вернулись на свой аэродром и сразу же попали в крепкие объятия своих боевых подруг. Командир полка Бершанская тепло сказала:
— Молодцы, девчата! Спасибо за службу, друзья!
Комиссар полка Евдокия Рачкевич тоже похвалила девушек, и от этого было приятно на сердце.
Лариса Николаевна подходит к столу, берет письмо миссис Маргарет, вновь читает ее вопрос. И думает, думает, думает... «Летали ли твои землячки, миссис Маргарет, бывали ли они в таких переплетах, с глазу на глаз со смертью? Нет, очевидно, не бывали, уж во всяком случае не летала и не была в таком настоящем аду ты, миссис Маргарет. Поэтому тебе многое трудно понять... Я, конечно, не желаю, миссис, чтобы и ты испытала такой жуткий ад...
Были в жизни моих подруг, да и в моей, и другие страшные боевые истории. Ну вот хотя бы эта...»
«Голубая линия» — это сильно укрепленная полоса, проходившая по линии Новороссийск — Крымская — Варениковская. Фашисты натыкали на ней массу огневых точек, дотов и дзотов. Траншеи, колючая проволока и минные поля...
На Кубани разгорелись жаркие воздушные бои. В этих боях довелось участвовать и Ларисе Николаевне Литвиновой со своими боевыми подругами.
Было это в конце июля 1943 года. Лариса с молодым штурманом Надей Студилиной вылетели на боевое задание. Они шли на цель четвертыми. Задача трудная: надо было точно сбросить бомбы на важную цель.
Не успели наши первые экипажи появиться над целью, как, словно факелы, вспыхнули в воздухе. Что с ними могло случиться? Зенитки молчали, а самолеты, объятые пламенем, падали на землю. В чем дело? Лариса внимательно посмотрела в район цели. Наконец заметила: рядом со светлым пятнышком — нашим самолетом, попавшим в луч прожектора, — вдруг мелькнули какие-то подозрительные вспышки. Это, конечно, были пушечные выстрелы с вражеского самолета. «Так вот оно что, — подумала Лариса. — Враг применил новую тактику: взаимодействие истребителей с прожекторами».
Да, это был сюрприз фашистов, и он дорого нам обошелся: сразу три экипажа погибли над целью.
Что же предпринять против фашистов? Как выполнить задание в сложившейся обстановке? И Лариса пошла на хитрость: надо подойти к цели на самой малой высоте.
Литвинова приглушает мотор, переходит на планирование, ободряюще советует Студилиной:
— Надюша, будь зорка. Пойдем на малой высоте. Истребитель, с его большой скоростью, не решится пикировать. А если решится, врежется в землю. Крепись, дружище, крепись!
Высота — пятьсот метров. Пора сбрасывать бомбы. Нет, выдержка. Она сейчас очень и очень нужна. Лучше пройти вперед, развернуться на планирующем полете, метнуть бомбы и тогда — жми к своим.
Так и поступили. Незамеченными развернули самолет на восток, сбросили с высоты трехсот метров бомбы в цель.
Довольные, что удалось обмануть фашистов, летчицы возвращались домой. И вдруг яркий пучок света скользнул по самолету. Раздались выстрелы. Вражеский истребитель, выпустив в ПО-2 очередь, со свистом промчался над головой. Пришлось срочно прижиматься к земле. Много раз она выручала «небесные тихоходы». Попробуй возьми ПО-2, когда он ныряет над самыми макушками деревьев, над крышами хат!
Выполнив задание, экипаж вернулся на свой аэродром. Но нескольких девушек снова недосчитались в полку. Они погибли.
Многое вспомнила в эти минуты Лариса Николаевна Литвинова, сидя над письмом Маргарет. Припомнились жестокие, кровавые бои на Северном Кавказе и на Кубани, в Керчи и Севастополе, в Белоруссии и Польше...
«Но вот кончилась война, — раздумывает над письмом американки Лариса Николаевна. — Видела ли ты, Маргарет, нашу землю в те суровые послевоенные годы? Не видела, конечно. А она была вот какая...»
Лариса Литвинова пролетела над советской землей, истерзанной фашистами, тысячи километров. Она видела пылающие села и города, пшеничные и кукурузные поля, горящие огромные лесные массивы... А сколько замечательных советских людей погибло в боях с врагом! Миллионы. Да, миллионы!
И вот нам пришлось почти все начинать сначала. Строить города, деревни, пахать на истощенном скоте, а то и самим впрягаться в плуги, где они остались...
И Лариса Литвинова вернулась к мирной профессии, и ее боевые подруги тоже. Все, молодые и старые, все советские люди, возрождали свою родную землю.
И что же! За короткое время земля наша стала еще краше, еще богаче. Люди заулыбались, похорошели, обновились духовно. У нас появился достаток. Он пришел в каждый дом, в каждую квартиру, в каждую семью. И конечно, телевизионные антенны без всякого разрешения возвышаются над многими и многими домами, и телевизионные программы смотрят люди без всякой визы и отпечатков пальцев. Правда, у нас еще не так много легковых машин, как в Америке, но мы за этим не гонимся. Мы больше заботимся не о том, как лучше украсить кузова автомобилей, а как быстрее и лучше устроить нашу жизнь, сделать ее самой обеспеченной в мире. Такую задачу поставила наша партия в своей программе, и мы знаем, что она будет выполнена.
Лариса Николаевна сложила письмо миссис Маргарет вчетверо, спрятала в конверт. «Вот так, Маргарет, вот так, — думала она. — Если бы на твою страну обрушилось такое страшное бедствие — слезы, кровь, разрушения, — можно прямо сказать, что люди вашей страны переживали бы не меньшие, а, наверно, еще большие трудности, нежели мы. А чтобы впредь не было подобных трагедий, какой является война, давайте все простые люди объединяться против поджигателей войны...»
Лариса Николаевна села на диван, снова стала перебирать письма. Они лежали перед ней большой стопкой, в разноцветных конвертах, с разными штемпелями, на разных языках. Завтра и послезавтра она всем напишет хотя бы коротенькие ответы, поедет к пионерам в школу, поддержит обиженных кем-то людей, ободрит оступившуюся девушку, пошлет теплые, добрые письма немецким и польским друзьям. А сегодня обязательно ответит своей далекой корреспондентке — миссис Маргарет, простой американской женщине, и чистосердечно расскажет ей обо всем, что накопилось на душе. Благо, это письмо уже сложилось в голове.
1962 г.

Автор: А. КИРЕЕВ

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:29     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:30     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой


Соснина Нина Ивановна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 125

Война приближалась к украинскому городку Малину. Все чаще и чаще привозили с фронта в поликлинику раненых бойцов. Доктор Иван Иванович Соснин оперировал и лечил их. В один из вечеров он пришел домой поздно.
В передней комнате у стола задумчиво сидела дочь Нина, подперев ладонями щеки. Перед ней лежала раскрытая книга, но она не читала. Ее брат Валя, с темным чубом спадающих на лоб волос, стоял около дивана над разбросанным домашним архивом и отбирал фотографии, которые решил захватить с собой в случае эвакуации.
Из репродуктора раздался приподнятый, размеренный голос диктора. Нина насторожилась, позвала из кухни отца и мать:
— Обращение передают. Скорее идите.
Лариса Ивановна прислонилась к косяку двери с полотенцем и тарелкой в руке. Иван Иванович подошел к комоду, над которым висел репродуктор.
«... Настал час, когда каждый, не жалея жизни, обязан до конца выполнить священный долг перед Родиной, перед своим народом. Где бы ни появился враг, он должен найти себе могилу. Пусть каждая хата и дом, пусть каждый город и село несут смерть гитлеровским разбойничьим бандам... Родина зовет на подвиг в бою, на подвиг в труде... Велика наша сила, не сломить ее, не согнуть!...»
Нина и Валя украдкой бросали настороженные взгляды на родителей, стараясь по выражению лиц уловить их мысли и думы. Детям казалось, что их чувства одинаково сливаются с чувствами отца и матери, которые ощущали в своей душе то же самое, что и они, — скрытое беспокойство и гнев, надежду и непоколебимую решимость к борьбе.
В полночь сильные взрывы потрясли Малин. Хмурая, озабоченная Нина всматривалась в небо, пылавшее заревом пожара. Со стороны станции доносились гулкие раскаты. Иван Иванович знал, что на путях стоит эшелон, пришедший вечером с семьями пограничников. Повинуясь долгу врача, он сказал жене:
— Пойду, там дети, женщины...
Утром гитлеровцы высадили десант, перерезали железную дорогу, идущую на Киев. В Малин пришли враги...
В дом с палисадником, где жили Соснины, приходили школьные товарищи Нины и Вали: Владик Павленко, Ваня Пирожок, Толя Федоренко, Жора Беленко. И до войны собирались они у Сосниных. Учили уроки, делились впечатлениями о прочитанных книгах, говорили о делах своих, думах. А еще к этому дому притягивала музыка. Вся семья Сосниных увлекалась ею. Отец играл на скрипке, мать — на гитаре, Нина и Валя — на пианино.
В оккупированном городе школьные друзья по-прежнему оставались неразлучными. Но уже не уроки, не музыка, не книги волновали ребят. Их души горели ненавистью к врагу, святым чувством мести. Восемнадцатилетняя комсомолка Нина Соснина первая ответила на волновавший всех вопрос: «Что теперь делать?»
— Будем бороться, ребята, — сказала она. — Начнем с листовок. Станем собирать оружие. После боев его много валяется в поле, в лесу...
К осени в старом склепе на кладбище ребята запрятали пятьдесят винтовок, шесть ручных пулеметов, восемь гранат, много патронов. Не все оружие оказалось исправным. Ремонтом занялся одноклассник Нины Витя Ольштынский. Его отец был слесарем на бумажной фабрике, и сын с детства учился слесарному делу.
Кухня в доме Ольштынских напоминала мастерскую. На столе — тиски, напильники, ножовки, разные детали ст швейных машин, мясорубок. И среди них теперь появились затворы, спусковые пружины. А в погребе Витя проводил пристрелку: проверял винтовки после ремонта.
Виктор узнал о том, что при отступлении наши солдаты сбрасывали в котлован гранитного карьера какие-то ящики. Об этом рассказал Нине. Она послала Валю и Владика проверить. Молодые подпольщики вытащили из затопленного котлована двадцать ящиков с толом. Позже Витя стал изготовлять мины.
Где-то в окрестностях действовали партизаны. И Нина послала брата в селение Тетерев, где Соснины жили раньше, разузнать, нет ли там партизан, установить с ними связь.
В Тетереве Валя встретил Николая Полевого, вместе с которым участвовал в школьной художественной самодеятельности. Тот сказал своему другу, что тайком слушает радиопередачи. Николай сообщил радостную весть — о разгроме гитлеровцев под Москвой...
Вечер опустился над Малином. В доме Сосниных темно. Лишь в чулане тускло горит лампа. На листках, вырванных из тетради, Нина и Валя пишут: «Москва наша. Красная Армия наступает. Не верьте вранью фашистов и их холуям. Бейте презренных гадов!».
Утром люди останавливались у заборов, читали листовки. За долгие месяцы оккупации они впервые узнали правду. И это вселяло надежду на то, что Красная Армия вернется.
В декабре 1941 года в городе появился бежавший из лагеря коммунист старший лейтенант П. А. Тараскин, служивший до войны в полку, который базировался в Малине. Он устроился на работу механиком радиоузла. Павел Андреевич создал партийное подполье, в которое вошла и комсомольская группа Нины Сосниной. К этому времени комсомольцам удалось установить связь с партизанским отрядом.
В дом, где разместился радиоузел, по утрам приходила мать Нины —Лариса Ивановна. Отсюда она уносила листовки, которые печатала машинистка лесхоза комсомолка Галина Бондарик. Листовки призывали к борьбе с захватчиками.
Нина тайно переправляла листовки в Тетерев, Зарудье, Ворсовку, Барановку. Сюда приезжал Иван Иванович оказывать партизанам помощь и каждый раз не забывал захватить листовки.
У Ивана Ивановича появилась и другая обязанность. По просьбе Тараскина и Нины он выдавал документы, согласно которым больные подлежали освобождению от поездки в Германию. Так Иван Иванович спас многих юношей и девушек от угона на фашистскую каторгу.
Из Тетерева в Малин пришел Николай Тужик. Он сказал Нине, что тетеревская подпольная группа разгромлена и ему необходимо скрываться.
Нина предложила:
— Пока поживи у нас.
Она познакомила Николая с Тараскиным.
— Верный товарищ. Бывший минер. Пригодится нам.
Павел Андреевич сообщил Нине о том, что в Малин прибыла чехословацкая часть.
— Словацкие офицеры и солдаты резко настроены против гитлеровцев, — сказал Тараскин, — надо связаться с ними, рассказать, кто мы такие, и вместе с ними бороться с фашистами.
Решили провести диверсию на железной дороге.
Ночью Нина Соснина и Николай Тужик ушли в лес поблизости Тетерева. Вдали белел железнодорожный мост. По нему шли вражеские эшелоны. Вокруг моста — болота, заросшие камышом. На обрывистом берегу реки — дзот, проволочное заграждение. Пройти на мост можно лишь по полотну железной дороги. Ночью и этот проход закрывался ежами из колючей проволоки. Вдоль дороги висели таблички: «Запретная зона».
Пошел дождь. В ночном небе вспыхивала молния, раздавались раскаты грома. Николай и Нина лежали в кустарнике неподалеку от насыпи. При вспышке молнии, осветившей местность, они увидели идущих в блиндаж часовых. Подпольщики доползли до полотна. Подложили две мины под рельсы.
Осталось поджечь бикфордов шнур, отбежать и скрыться. До слуха донесся шум поезда. Надо точнее рассчитать, чтобы взрыв произошел в момент прохождения состава. Николай не новичок в минном деле. Он прикидывает расстояние до приближавшегося поезда, которое с каждой минутой сокращается.
И вот тусклый светлячок лезет по насыпи. Сквозь раскаты грома Нина и Николай слышат скрежет. Вагоны с танками, орудиями, автомашинами вздыбились, а затем свалились под откос, несколько платформ, проломив пролет моста, полетели в реку.
Прибывшая в Малин чехословацкая часть охраняла железнодорожную станцию, склады, комендатуру. Нина познакомилась с одним чешским офицером в клубе на танцах. Это был лейтенант Янек Антела. Он говорил по-русски.
— Гитлеровцы насильно погнали нас на фронт, — сказал Янек, — но чехи не хотят воевать против русских.
Янек Антела сообщил Нине, что у них создана антифашистская группа, которая готова помочь подпольщикам.
Вскоре Нина встретилась с партизанами, с которыми ее свела учительница Евгения Федоровна Дорошок.
— Нам оружие нужно и взрывчатка, — просили они. — Связь с нами держите через лесника Кривого, Человек он надежный.
Нина передала эту просьбу партизана Янеку Антеле. Спустя некоторое время Янек сообщил Нине, что группе антифашистов удалось спрятать в яру 20 винтовок и автоматов, патроны и гранаты. Все это оружие затем было передано партизанам.
Глухое село Старая Гута раскинулось в лесу на границе трех районов. В нем сорок два двора. Жители знают друг друга. Оккупантов в селе не было. Партизаны часто наведывались к своему связному Степану Недашковскому. Пришла к нему и Нина. Тот провел ее в лес и представил командиру партизанского отряда имени Кутузова М. В. Воинову. Нина достала из корзинки сводки и несколько пачек тола.
— На первый раз от наших малинских патриотов,— сказала она.
Нина предупредила партизан о том, что каратели готовятся в ближайшие дни прочесывать лес, где действуют партизаны. Об этом она узнала от чехословацкого офицера Янека Антелы.
В партизанский отряд Нина и ее товарищи приносили сводки, медикаменты, взрывчатку, запалы, оружие, бикфордов шнур...
В городе стали поговаривать о том, что сын доктора Соснина — Валентин — продался начальнику полиции Кашкину. Ходит домой к нему, развлекает хозяина музыкой, учит играть на пианино его дочь.
Начальник полиции Кашкин живет напротив Сосниных. Из палисадника сквозь ветвистые вишни видны окна дома Кашкина. Соснины знают: если донесется мелодия марша «Тоска по родине», — это сигнал об опасности.
Было часов пять вечера, когда к дому Сосниных подъехала подвода, на которой лежал раненый партизан Владимир Хращевский.
Нина тормошит брата:
— Бери ноты, быстро к Кашкину. Хращевского внесли на руках. Он стонал.
Нина в горнице. До нее доносится плавная мелодия вальса, значит все спокойно. Она отчетливо видит через окно спину Кашкина и чье-то незнакомое лицо. И вдруг слышит, как умолкает вальс и на улицу врывается другая, резкая и напряженная мелодия марша «Тоска по родине». Нина вскакивает с подоконника. Осторожно приоткрывает дверь отцовского кабинета:
— Папа тише, кто-то идет.
Выбежала на крыльцо. Подошел немецкий офицер в сопровождении солдата с автоматом.
— Мне доктор нужен. Нина, волнуясь, ответила:
— Его нет дома.
— Я подожду, — сказал гитлеровец и поднялся на ступеньки.
Вошли в комнату. Нина завела патефон, стала громко смеяться, танцевать, только бы заглушить стоны раненого партизана, находившегося в соседней комнате. Она убедила офицера, что отец придет не скоро, и тот ушел.
Валентин возвратился от Кашкина, у которого сидели бургомистр Крыжановский и заместитель начальника полиции Науменко. Он слышал, как Крыжановский хвастался тем, что по его доносу расстреляно 42 советских активиста. А Науменко назвал парикмахера Мургу, который выдал фашистам подпольщика Василия Мелещенко. Услышал Валентин и о том, что Кашкин вызвал из Житомира карательный отряд для подавления партизан в районе села Няневки.
Школьные товарищи Нины Ира Дударь и Толя Федоренко по ее заданию добрались до Няневки и предупредили партизан об опасности.
Малин боролся. На маслозаводе, откуда гитлеровцы отправляли продукцию в Германию, взметнулось пламя. Один за другим рушились мосты на речках Тетерев и Ирша. На перегоне у поселка Гранитного под откос свалился состав с боеприпасами...
В центре Малина возвышается двухэтажный белый костел. До войны в этом здании была медицинская школа. Оккупанты превратили костел в тюрьму. В нее заточили арестованных Тараскина и его товарищей-коммунистов Некрасова, Власенко, Каленского, Коваленко, Афанасьева, Онищенко, Мелещенко, Мельниченко, Дидковского, комсомолку Галю Бондарик. Их расстреляли 22 января 1943 года.
С этого дня комсомолка Нина Соснина стала руководителем Малинского подполья. С оставшимися в живых друзьями она продолжала борьбу с врагами.
Однажды вечером подпольщики отправились в лес к партизанам. Их девять. У села Янишовка показались каратели на конях. Спешились у колодца, стали поить коней. Десятка два фашистов пошли к оврагу. Когда они приблизились, Нина швырнула одну за другой две гранаты. Подпольщики открыли огонь из автоматов по убегающему противнику. Фашисты вскочили в седла. Несколько лошадей было захвачено подпольщиками.
Командир отряда Михаил Васильевич Воинов увидел Нину, лихо спрыгнувшую с коня. Кинулся ей навстречу:
— Большое, большое спасибо тебе и твоим товарищам за помощь.
А помощь эта была ощутима. Молодые подпольщики Малина доставили в отряд двенадцать ручных пулеметов, сто двадцать винтовок, четырнадцать обрезов, двадцать три автомата, пятьсот гранат, много патронов и взрывчатки.
Комиссар отряда Г. С. Петренко предложил Нине:
— В Малине неспокойно, аресты, расстрелы. Оставайся у нас в отряде. Комсоргом будешь.
Нина подняла глаза, вздохнула:
— Я бы с большим желанием, но вы, Гавриил Семенович, знаете, что в Малине подпольная организация. Мы ведем разведку, доставляем партизанским отрядам сведения о противнике, оружие. Задумали подорвать военный городок, чтобы выкурить гитлеровцев из города...
Ночью диверсионная группа возвратилась в Малин. На окраине города Нина показала, как незаметно через каменный карьер пройти к разъезду Пенизевичи. Четверо направились к реке Ирша. Нина с двумя партизанами свернула на Крымскую улицу, к знакомому дому, где прежде жил Павел Тараскин. Недалеко стоял дом предателя парикмахера Мурги. Это он выдал Тараскина и его товарищей. Партизаны схватили Мургу и расстреляли у кирпичного завода.
... Нина Соснина с пулеметчиком Федором Зинченко прикрывала проселочную дорогу. Залегли на высотке, покрытой сплошным лесом. Послышался стук топоров, немецкий говор. Федор пополз, посмотрел, что делают каратели. Вернулся, сказал:
— Устанавливают на поляне миномет, расчищают сектор обстрела. Пока не открыли огонь, давай забросаем их гранатами.
Тихо подобрались к поляне, раздвинули кусты и бросили по две гранаты. Одна угодила в ящик с минами. Сильный взрыв прокатился по лесу.
Федя и Нина отползли обратно к пулемету, залегли.
По узкой тропинке, которая огибала небольшой овражек, поросший березками и соснами, ползли фашисты. Зинченко выскочил из-за бугра и бросил гранату, но неудачно. Граната зацепилась за кусты и, не долетев до гитлеровцев, взорвалась среди деревьев. Когда дым рассеялся, карателей уже не было на месте. Они сползли в овражек и открыли стрельбу из автоматов.
В перестрелке Федя был ранен. Он упал и потерял сознание.
Фашисты приближались к высотке, прячась за стволами деревьев. Нина залегла за пулемет, поливая свинцом карателей.
Услышав стрельбу, из лагеря прибежали партизаны. Подхватив истекавшего кровью Зинченко, они отнесли его в глубь леса.
Ранение было тяжелое. Партизаны привезли Зинченко в Малин, положили в доме учительницы Дорошок. Нина позвала отца, чтобы он сделал операцию. Лариса Ивановна хотела идти с ними, но дочь остановила мать:
— Не надо. Мы скоро вернемся.
Спустя час по улице, вздымая клубы пыли, с ревом неслись, подпрыгивая на ухабах, три грузовика. Со дворов и окон люди смотрели, как каратели окружали дом Дорошок.
Автоматчики прикладами выбили раму. Но тут же отшатнулись, бросились врассыпную. Из разбитого окна полетели гранаты, оглушая взрывами двор, сад, улицу. На подоконнике показался ствол ручного пулемета. Нина поливала свинцом разбегавшихся фашистов.
Дом не сдавался, дом стоял, как крепость. Тогда каратели подвезли солому, обложили стену, облили бензином и подожгли. Пламя взметнулось, но никто не вышел. Заглушая треск горящих бревен, из пламени послышался девичий голос:
— Большевистский дух не сожжете. Тысячи станут нам на смену. Они сокрушат, раздавят извергов, как ползучих гадюк!
В проем окна было видно отца и дочь. Прижавшись друг к другу, они стояли под обвисшей горящей балкой. Рухнула крыша. Густой дым поднялся над домом. Так погибли славные патриоты Советской Родины,
В городском парке Малина возвышается гранитный обелиск, на нем золотом высечены имена Героев Советского Союза П. А. Тараскина, Нины Сосниной и ее отца Ивана Ивановича, посмертно награжденного орденом Отечественной войны I степени.
Напротив парка белеет школа. Она носит имя ее воспитанницы, героини войны комсомолки Нины Сосниной.

Автор: И. Крестовский

Героини. Вып. 2. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
ПартизанЪ
Гость

   




СообщениеДобавлено: Пн Фев 03, 2014 6:30     Заголовок сообщения: Ответить с цитатой

Кащеева Вера Сергеевна

Добавлено: 2013.07.24
Просмотров: 83

В далеком поселке Бира, Еврейской автономной области, жизнь, как и всюду, начинается ранним утром — трудовые люди спешат кто на предприятие, кто в учреждение...
Но нередко раньше всех приходит на работу Вера Сергеевна Кащеева, знатная жительница поселка, Герой Советского Союза. Вера Сергеевна заведует всеми любимым в поселке учреждением, предназначенным для самых маленьких жителей, — детскими яслями. И пока еще папы и мамы дома собирают малышей, у нее уже начался трудовой день.
Вера Сергеевна все делает так, как если бы она это делала для своих собственных детей. В спальнях, в столовой чистота, порядок, уют. А вот комната для игр. Каких только нет здесь соблазнов для малышей: от обыкновенной маленькой пластмассовой «голышки» до «подъемного крана» и «шагающего экскаватора»!
Знает заведующая, для каких малышей какую игрушку принести, умеет приласкать, ободрить своих воспитанников. Она всегда веселая, жизнерадостная. В течение всего дня она заменяет детям добрую, чуткую маму, а дети искренней любовью и уважением платят ей за заботу и чуткость.
Вот распахнулась дверь, и первая ласточка, румяная и непоседливая, впорхнула в помещение.
— Тетя Вера, тетя Вера! — слышится звонкий детский голосок. — Погляди, какую мне мама куклу сшила!
— Хорошая кукла, береги ее, — говорит ласково тетя Вера.
А потом неторопливый детский басок:
— Тетя Вера, а мне папа вчера коня купил, на колесах, как настоящий...
И этому карапузу скажет теплое, ласковое слово Вера Сергеевна.
А бывает и так. Появится в яслях новичок, не из тех, конечно, которые еще в пеленках, а из тех, что через несколько месяцев займут свое место в детском саду,— придет вот такой, увидит на груди у Веры Сергеевны золотую звездочку и спросит:
— Тетя Вера, а почему у тебя звездочка?
Так именно и спросит по своей детской непосредственности: «Почему?» или: «Зачем?»
«Малыш ты малыш! — подумает Вера Сергеевна. — Как тебе объяснить, поймешь ли ты, «почему» на моей груди эта звездочка? Сколько с ней связано в моей жизни такого, о котором тебе вообще не стоило бы знать...»
Й в памяти Веры Сергеевны воскресятся тяжелые, нерадостные картины огненных лет прошлой войны, она вспомнит и о своем нелегком боевом пути, который венчает вот эта Золотая Звезда.
Как это было?
Во время войны сводки Совинформбюро нередко сообщали: «На фронтах существенных изменений не произошло». Но это затишье было обманчивым. Тревожило оно советских людей, тревожило воинов на фронте, тревожило оно и Веру Кащееву, санитарку одного из военных госпиталей города Барнаула.
Вере Кащеевой и ее подругам по госпиталю хотелось быть там, где идет непосредственная борьба за свободу Родины. Ведь в конце концов здесь, в глубоком тылу, с обязанностями санитарки могут справиться и более пожилые женщины. А им, молодым, сильным, ловким, выносливым, быть на фронте.
И вот в апреле 1942 года Вера была зачислена в одну из сибирских дивизий.
Летом развернулись ожесточенные бои. Враг рвался к Волге. И дивизия, в которой служила Вера, пошла навстречу врагу, чтобы не допустить его к великой русской реке. Бойцы дивизии намертво встали у легендарного завода «Красный Октябрь» в Сталинграде.
С каждым днем бои развертывались все с большей силой. Восемнадцать часов подряд гитлеровцы бомбили корпуса, в которых, словно в крепости, укрылись советские воины. Невиданный по ожесточенности бой за завод длился много суток. По двадцать атак противника ежедневно отбивали бойцы дивизии. И среди воинов всегда на передовых позициях была неутомимый санинструктор одной из рот Вера Кащеева.
Медпункт был расположен в наиболее безопасной части полуразрушенного мартеновского цеха. Здесь укрывали раненых до ночи, а потом переправляли через Волгу.
Передний край проходил в нескольких десятках метров от медпункта, среди развалин других цехов завода. Но что собой представляли эти десятки метров? Они были разворочены тысячекилограммовыми авиационными бомбами, завалены грудами камней и металла. Здесь ни на минуту не утихал свист пуль, разрывы мин и снарядов. В этих условиях доставить раненого с передовой до медпункта было настоящим подвигом.
Вера Кащеева не засиживалась на медпункте. Девушка была всегда там, где жарче бой. Пробираясь сквозь груды развалин, ежеминутно рискуя жизнью, она ежедневно выносила с поля боя десятки раненых.
Случалось и так. Пока Вера преодолевала немногие метры, таща на спине раненого, она несколько раз подвергалась автоматно-пулеметному обстрелу. Пули и осколки свистели над головой, рикошетили, и отважная санитарка была вынуждена часами отсиживаться в развалинах. Раненые истекали кровью, и Вера, как могла, облегчала их участь.
Часто тяжело раненный боец или командир говорил Вере:
— Оставь меня здесь, а сама уходи, спасайся...
Но разве могла советская патриотка оставить беспомощного товарища на растерзание врагам? Многие бойцы и командиры обязаны жизнью этой скромной и смелой девушке из Барнаула.
Мужество и героизм, проявленные Верой Кащеевой в этих боях, были достойно оценены командованием. Тогда грудь храброго санинструктора украсили заслуженные боевые награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».
У Волги Вера Кащеева получила боевое крещение. Впереди предстояло еще немало схваток с врагом, и к этому она была теперь вполне готова. Вера уже имела хорошую боевую закалку, приобрела фронтовую сноровку, стала более выносливой.
Не забыть Вере Сергеевне один из жарких боев юго-западнее Харькова. Подразделения дивизии получили приказ: выбить противника с занимаемого рубежа, овладеть важным стратегическим пунктом. Бои развернулись ранним утром.
Не уступая любому солдату в сноровке ползать по-пластунски, Вера Кащеева появлялась среди воинов то одного, то другого, то третьего взвода. Тут же оказывала необходимую помощь раненым и эвакуировала их с поля боя.
Вера видела, как советские подразделения подходили к вражеским позициям. Фашисты не прекращали огня. Вера подобрала еще одного раненого. Едва отползла с ним несколько метров, как почувствовала, что что-то горячее обожгло ногу. Ранена! Она наскоро перевязала ногу и продолжала ползти с раненым.
Горячий осколок ожег Вере руку. «На этот раз не повезло. Неужели придется идти в госпиталь? — шептала она, перевязывая себе руку. — Нет, нет! Ни за что!»
На медпункте заметили, что Вера необычно бледна. Ее спросили:
— Ты ранена? Оставайся здесь!
— Пустяки, — ответила девушка и снова отправилась туда, где шел бой.
Раны сильно кровоточили. К горлу подкатывалась тошнота, кружилась голова. Силы покидали Веру, тело горело нестерпимым жаром, она потеряла сознание...
Не удалось Вере миновать госпитальной койки. Но, чуть только окрепнув, она снова стала стремиться в свою дивизию.
Гвардейцы-сибиряки уже вышли к Днепру в районе Днепропетровска, когда Вера Кащеева снова появилась в своем подразделении. Родная рота, боевые друзья, фронтовая обстановка — все это было каким-то чудодейственным лекарством, придавало ей силы, поднимало дух, и Вера снова была готова к выполнению боевого задания.
... Дивизия получила задание: форсировать Днепр. Могучая и полноводная река была серьезной преградой на пути наступавших советских войск. И все же никого это не испугало. Люди уже имели богатый боевой опыт, им не раз уже приходилось под огнем врага преодолевать большие и малые реки.
Вплотную к левому берегу Днепра сибиряки-гвардейцы подошли тихо, скрытно в ночь на 24 октября 1943 года. Впереди, на той стороне реки, четко выделялся крутой высокий берег, где укрепились фашисты.
Под покровом ночи первыми на ту сторону Днепра отправились разведчики. За ними — основные силы. На одном из понтонов вместе с командиром батальона переправлялась и санинструктор Вера Кащеева.
Десантники еще не успели добраться и до середины реки, как на правом берегу послышалась частая дробь пулеметов, автоматные очереди, глухие разрывы гранат. Темноту ночи разорвали фейерверки осветительных ракет. Это разведчики батальона вступили в схватку с противником.
Надо было спешить к берегу. Но не все лодки и понтоны успели причалить незамеченными. Обнаружив переправлявшихся советских воинов, гитлеровцы обрушили на реку огонь из всех видов оружия.
Вот одна лодка уже потонула, от прямого попадания вражеской мины развалился плот. Воины с оружием бросились вплавь.
На понтоне, где находилась Кащеева, уже три человека были убиты. Затем понтон дал сильную течь и пошел ко дну. Люди оказались в ледяной воде. До берега оставались считанные метры. Коченели руки и ноги, непомерным грузом казалось оружие, боеприпасы, снаряжение, но люди, выбиваясь из последних сил, плыли все вперед и вперед. Не отставала от товарищей и Вера Кащеева.
Наступал рассвет, когда десантники наскоро окопались на только что захваченном плацдарме. В первые же минуты боя появились убитые и раненые. Тяжело был ранен батальонный радист. Вера бросилась к нему, оказала необходимую помощь. Радист снова прильнул к рации.
А гитлеровцы все усиливали огонь. С минуты на минуту надо было ожидать вражеской атаки: фашисты стремились во что бы то ни стало выбить советских воинов с занятого плацдарма и сбросить в реку. Солдаты готовились к встрече врага. Надо было продержаться до подхода основных сил дивизии. Был дорог каждый человек. Не выпускали из рук оружия даже раненые.
Совсем рассвело, как вдруг где-то правее послышалась интенсивная перестрелка.
— По-видимому, наши разведчики дерутся, — сказал комбат.
Для связи с ними послали трех бойцов. Однако не проползли они и нескольких десятков метров, как погибли от вражеских мин и пулеметных очередей.
— Разрешите мне, товарищ командир, — сказала Вера.— Попробую добраться до разведчиков.
— Идите. Только будьте осторожны! Вооружившись автоматом, пистолетом, гранатами,
Вера поползла. Ее обнаружили. Она ловко делала короткие перебежки, падала, быстро отползала в сторону, поднималась, снова бежала вперед и снова падала, ползла все вперед и вперед, туда, где ни на минуту не прекращалась перестрелка. Но вражеский огонь все усиливался. Вокруг свистели пули. Разрывы мин горячим дыханием обдавали Веру. Завеса огня стала настолько плотной, что пробиться через нее не было никакой возможности, и Вера вынуждена была возвратиться...
Весь день гитлеровцы держали советских воинов под непрерывным пулеметным и минометным огнем. Вера была ранена, но продолжала оставаться в строю. Из двадцати человек, с которыми переправлялась на одном понтоне Вера Кащеева, осталось в живых только пять. Но и эта маленькая горстка храбрецов продолжала драться с врагом. Воины знали, что они не одиноки, что справа и слева от них в таких же условиях бьются с врагом их товарищи, что на том берегу помнят о них воины дивизии и готовы ринуться в неудержимый бросок через Днепр, чтобы сокрушить оборону врага.
Так оно и получилось. Едва на землю опустилась ночь, как снова ожил Днепр. Это подразделения дивизии форсировали реку, шли на врага, спешили на помощь бойцам батальона, кровью своей омывшим захваченный плацдарм. А там, слева и справа, форсировали могучую реку подразделения других дивизий. В упорном бою вражеская оборона была сокрушена, фашистские захватчики смяты и обращены в бегство. Над Днепропетровском снова взвилось советское Красное знамя...
После форсирования Днепра Вера Кащеева снова попала в госпиталь. Подлечившись, она опять вернулась в родную дивизию. Снова она среди боевых друзей, всегда на поле боя, в первых рядах наступающих.
22 февраля 1944 года — особенно памятный день в жизни Веры Сергеевны. В тесной фронтовой землянке состоялось партийное собрание, на котором ее единодушно приняли в члены Коммунистической партии. В тот же день из Москвы пришло еще одно радостное известие. Указом Президиума Верховного Совета СССР за храбрость и мужество, проявленные при форсировании Днепра и удержании плацдарма на его правом берегу, Вере Сергеевне Кащеевой было присвоено звание Героя Советского Союза.
Храбрая девушка Вера Кащеева хорошо понимала, что высокое звание члена партии и самая почетная правительственная награда ко многому обязывают. Перед лицом товарищей по оружию она поклялась не жалеть ни сил своих, ни самой жизни для полной победы над врагом. И клятву эту выполнила с честью.
Ее фронтовой путь закончился в Берлине. Десятки советских воинов всегда будут с благодарностью вспоминать девушку из Барнаула — Веру Кащееву, которая спасла им жизнь...
Об этом фронтовом пути не знают, конечно, малыши в детяслях, которыми руководит Вера Сергеевна, зато знают о нем их родители — папы и мамы, и окружают они героиню почетом и уважением.
Жители поселка неоднократно избирали Кащееву депутатом поселкового Совета, а коммунисты — секретарем поселковой партийной организации, членом областного комитета КПСС. И несмотря на свою загруженность основной работой, Вера Сергеевна принимает активное участие в общественной жизни. Ей, боевому фронтовику, героине, отличному труженику мирных буден, — все это под силу!

Автор: А. АНАНЬЕВ

Героини. Вып. I. (Очерки о женщинах — Героях Советского Союза). М., Политиздат, 1969.
Вернуться к началу
Показать сообщения:   
Начать новую тему   Ответить на тему    Список форумов НОВИК -> РККА Часовой пояс: GMT + 3
На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6, 7  След.
Страница 6 из 7

 
Перейти:  
Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете голосовать в опросах



Powered by phpBB © 2001, 2005 phpBB Group
subGreen style by ktauber
Вы можете бесплатно создать форум на MyBB2.ru, RSS