НОВИК

[Андре]

Илья Литсиос
Бородино. Загадка русской диспозиции

“Почему Кутузов, вместо того, чтобы сосредоточить все резервы на слабом левом крыле, поместил значительную часть своих войск на крыле правом, которое и так было достаточно защищено самой природой?” - вот уже двести c лишним лет спрашивает себя всякий, взглянув на расположение русских войск на Бородинской позиции.

Илья Литсиос рассуждает о том, почему русские войска так, казалось бы, неоптимально расположились для Бородинской битвы.

То, что именно левое крыло русских является самой уязвимой и привлекательной для атакующего точкой их позиции, не осталось незамеченным ещё накануне битвы многими её участниками, включая русского главнокомандующего (“Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить посредством искусства.”). Отчего же Кутузов не сделал напрашивающуюся вещь и не развернул свои войска так, чтобы они сразу находились на наиболее вероятном направлении вражеского удара и могли его парировать? Ведь из-за неудачной диспозиции русским пришлось в ходе сражения перебрасывать свои резервы вдоль фронта справа налево, и их контрудары запаздывали и наносились разрозненно, что в немалой степени послужило причиной не самого удачного с тактической точки зрения исхода битвы для русских. Можем ли мы предположить, что Кутузов был настолько недалёким военачальником, что проглядел опасность, которая была очевидна не только для более или менее проницательных генералов русской армии, но и для любого здравомыслящего человека?

Клаузевиц по другому поводу писал: “Люди, действовавшие в данном случае, даже если они принадлежали к числу самых плохих полководцев, все же никогда не бывали лишены простого здравого смысла и никогда бы не допустили тех нелепых поступков, какие им приписывает огулом и без разбора широкая публика и историческая критика. Большинство представителей последней были бы изумлены, если бы могли ознакомиться с ближайшими мотивами действий и, по всей вероятности, сами подчинились бы им, как и тот полководец, который теперь представляется им и изображается ими чуть ли не полуидиотом.”

Почему же Кутузов не воспользовался лежащим на поверхности “рецептом победы”? Всякий военачальник, развёртывая свою армию для битвы, руководствуется целями, которые он желает достичь в сражении, соотношением сил и свойствами местности. Что касается целей Кутузова, то он, вероятно, намеревался дать оборонительное сражение, чтобы, не подвергая свою армию чрезмерному риску разгрома, успокоить общественное мнение и политическое руководство, поддержать моральный дух войск и остановить, если повезёт, наступление французов на Москву. Насчёт соотношения сил ему было известно, что за вычетом казаков и ополченцев, которых в эту эпоху не считали способными к сколько-нибудь эффективным действиям в правильном сражении (как написал однажды Наполеон маршалу Удино: “У Вас преувеличенное представление о силах Витгеншейна: у него имеются лишь две или, самое большее, три пехотные дивизии, шесть резервных батальонов под началом князя Репнина и некоторое количество ополченцев, которых можно не считать.”), Кутузов мог положиться на, примерно, 115.000 регулярных солдат, включая 15.000 недавно прибывших в армию новобранцев. Относительно французской армии подчинённые докладывали Кутузову, что противник способен выставить не менее 165.000 человек, но сам главнокомандующий считал эти данные несколько преувеличенными - неизвестно насколько, но, так как Клаузевиц полагал, что при оценке сил французской армии наблюдателю нетрудно было ошибиться в большую или меньшую сторону на 20.000, то допустим, что по мнению Кутузова численность французов была около 150.000 человек. Таким образом, ему предстояло дать сражение против лучшей армии мира, которая была многочисленнее русской почти на треть и которую возглавлял один из величайших полководцев в истории - такая перспектива заставила бы вздрогнуть и менее осторожного, чем Михаил Илларионович, военачальника.

Меж тем, позиция, где русской армии предстояло выдержать одно из тяжелейших своих испытаний, не была оптимальной. Более того, в сложившихся обстоятельствах, она оставляла многого желать. Дело в том, что из-за особенностей ландшафта русские были вынуждены расположиться не перпендикулярно своей линии отступления, как это должно быть в идеале, а под довольно острым углом к ней.

Обратимся снова к Клаузевицу: “Правый фланг примыкал к Москва-реке, не имеющей здесь бродов, фронт был прикрыт речкой Колочей, протекающей по довольно глубокой долине; всё это создало первое неплохое впечатление и сразу же подкупило генерал-квартирмейстера. Но дорога, ведущая из Смоленска на Москву, проходит, к сожалению, не перпендикулярно к Колоче, а некоторое время тянется параллельно с ней, а затем пересекает речку и сворачивает под тупым углом в сторону от неё у деревушки Горки. Вот почему, если расположиться параллельно речке, придётся иметь путь отступления отходящим в косом направлении и тем самым с самого начала подвергнуть опасности левый фланг. Такое построение было тем более недопустимо, что на расстоянии полумили от большой дороги проходит другая дорога на Москву через селение Ельню, ведущая непосредственно в тыл этой позиции. Всякое расположение в таком пункте, где, как здесь, дорога сворачивает под резким углом, чрезвычайно невыгодно. Одно лишь продвижение вперёд противника уже наполовину осуществляет обход, и путь отступления оказывается сразу под сильной угрозой, что в значительной мере парализует сопротивление… Таким образом, излом дороги составлял большую угрозу для левого фланга, и нельзя было подвергать его ещё большей опасности, построившись неперпендикулярно к пути отступления… В результате получилось, что правый фланг находился на прекрасной позиции параллельно Колоче, вправо от Московской дороги, но центр пришлось отнести назад от речки, а левый фланг загнулся глаголем… Местность на левом фланге не давала особых выгод. Несколько пологих холмов, высотой до 20 футов, составляли вместе с многочисленными оврагами и полосами низкорослого леса такое запутанное целое, что трудно было разобрать, которая из двух сторон могла извлечь из него наибольшую выгоду. При этом лучшая сторона позиции - правое крыло - не могла помочь делу. Положение в целом слишком привлекало французов к левому флангу, и правый фланг не мог отвлечь на себя их силы…”.

Таким образом, с загибом левого фланга родовой порок русской позиции стал менее выраженным, но не исчез: правое крыло по-прежнему располагалось под острым углом к дороге на Москву, и Кутузов, вероятно, видел, что если удар французов по его левому крылу, находившемуся теперь более или менее перпендикулярно русской линии отступления, мог привести лишь к постепенному оттеснению войск Багратиона вдоль Старой Смоленской дороги назад, что оставляло возможность остальной армии или прийти ему на выручку или же вовремя отступить с поля боя по Новой Смоленской дороге, избежав катастрофы, то простое фронтальное наступление неприятеля против правого крыла русских выводило его прямо в тыл их левому флангу. Особенно опасной такая угроза становилась, если бы французы, связав, как при Эйлау, русскую армию атаками с фронта, использовали свои “лишние” 35.000 человек для охвата русских со стороны Маслово. Несмотря на все естественные препятствия, затруднявшие действия против правого фланга, возможность такого обхода, зная способность французов к быстрому маневрированию крупными массами войск даже по весьма пересечённой местности, исключать было нельзя. Ведь, как известно, “местность, не занятая войсками, не может считаться недоступной”, что блестяще доказали через полвека те же французы в сражении на реке Альме.

Возможно, если бы Кутузов твёрдо знал, что французов не 165.000, а всего лишь 135.000, что 20.000 лучших их войск вообще не примут участия в сражении и что Наполеон уже не торт (или наоборот уже почти торт, а не полководец, по версии маршала Нея), то он рискнул бы сместить центр тяжести русской армии левее, как предлагали ему некоторые генералы, но Кутузов, бывший в отличие от своих советчиков единственным человеком, который мог проиграть Отечественную войну 1812 г. за одно утро, решил не рисковать и сыграть надёжно, памятуя, что важнее всего для него сохранение армии. Или, как говорят англичане, “better safe than sorry”. Исходя из имевшейся у него информации, русский полководец трезво оценил свои шансы на победу в предстоящей битве, пришёл к выводу, что они, в любом случае, невелики и расположил армию не так, чтобы ей было удобнее сражаться, а так, чтобы ей было удобнее отступать.

P.S. В качестве иллюстрации подобной “чрезмерно осторожной” расстановки можно привести диспозицию англо-союзных войск при Ватерлоо. Никто не обвинит Веллингтона в недальновидности или отсутствии таланта, однако развёртывание его армии грешило тем же самым недостатком, что и расположение войск Кутузова при Бородине: вместо того, чтобы сосредоточить основную массу войск на сравнительно уязвимом левом крыле и в центре, куда и пришёлся главный удар французов, Веллингтон сделал более сильным своё правое крыло, хотя местность, занимаемая там союзными войсками, и так более благоприятствовала обороне, чем на остальном протяжении позиции. В результате, на протяжении сражения резервы союзной армии постепенно перемещались справа налево. Более того, около 17.000 солдат и 28 орудий Веллингтон вполне осознанно расположил ещё правее в нескольких часах ходьбы от поля сражения в качестве дополнительного “стратегического” прикрытия своего фланга от обхода.

Сейчас мы знаем, что имей он этот корпус на поле боя, ему бы, пожалуй, не понадобилась помощь Блюхера, чтобы отразить наступление французов - и, с другой стороны, как издевалась бы над Веллингтоном критика, если б Блюхер “не пришёл”, и сражение было бы проиграно из-за отсутствия этих 17.000 совсем нелишних штыков и сабель. Однако, “конечная победа потопила все ошибки Веллингтона в таком сиянии славы, что на них почти не обратили внимания.”. Конечно, располагая свои войска именно таким образом, Веллингтон руководствовался вполне разумными, с его точки зрения, соображениями. С начала кампании английского полководца мучили опасения за судьбу его коммуникационной линии, и риск её потери представлялся ему самой страшной угрозой. Этот риск казался ему настолько большим (хотя, конечно, в 1815 г. для Веллингтона на карту было поставлено меньше, чем для Кутузова при Бородино), что он пренебрёг даже тем разумным соображением, что, обходя правое крыло англичан, Наполеон, тем самым, оттеснял бы их прямо в объятия армии Блюхера, а это никак не соответствовало ни его всегдашним стратегическим принципам, ни уже ставшей очевидной к тому моменту оперативной идее, положенной французским полководцем в основу кампании 1815 г. С другой стороны, зная, в отличие от Наполеона, что на выручку левому крылу союзников спешат пруссаки, Веллингтон рассудил, что французы имеют шансы на сколько-нибудь серьёзный успех в сражении, только если атакуют правое крыло англо-союзной армии, и, надеясь на лучшее, но готовясь к худшему, расположил основную массу своих войск так, чтобы предотвратить этот наиболее неблагоприятный из возможных вариант развития событий.







_________________
Нас и так слишком мало,чтоб между собой ругаться.